Сергей Шкенев - Красный властелин Страница 9

— Как звали?

— Не звали, а прозвали, дурень! — рассердился старший десятник. — Почувствуй разницу.

Но бывший профессор уже не обращал внимания на угрозы — что-то бормотал под нос, размахивал руками, доказывая самому себе прописные истины, и едва не подпрыгивал на месте. Впрочем, последнее пресекалось строгим командиром, дабы случайный звон кольчуги не смог выдать неприятелю их расположение.

— Я нашёл это, Матвей! Как говорили древние пелейцы — эврика!

— Так ты, сволочь, предлагаешь… — задохнувшийся от возмущения командир не нашёл подходящих слов, но красноречивым жестом показал, что именно имеется в виду.

— Что?

— Я тебе не кобель блохастый, чтобы лапу на каждый столбик задирать.

— Зачем её задирать? — не сразу сообразил Еремей. Потом до него кое-что дошло, и профессор удивлённо вскинул брови. — Ты собираешься пописать на глорхийского шамана?

— Сам же говорил…

— Я просто привёл пример исторического курьёза и вовсе не хотел… А ты в самом деле решил, что… хм… ладно, забыли.

Барабаш молча скрипнул зубами и кивнул — забыли так забыли. Но если милостью Триады повезёт выбраться к своим живыми, то уж не взыщи, Еремеюшка!

— Дело в том, — продолжил не подозревающий о грядущих неприятностях Баргузин, — что обычно такие завесы служат лишь для того, чтобы никто не смог помешать шаману провести ритуал. Знаешь, кочевники с подозрением относятся к любому колдовству…

— В морду дадут?

— Это вряд ли. А вот нарушить начертанные на земле линии или загасить пару светильников вполне способны. Из обычной зловредности. Бросит каменюку издалека и смоется неузнанным. А бедолагу колдуну, если на месте неуправляемым потоком силы не вывернет наизнанку, то всё равно крупные неприятности обеспечены. Вплоть до полного паралича на ближайшие полгода. Кому охота?

— Красиво рассказываешь, Ерёма, — оценил Барабаш. — Красиво, но бестолково и длинно. Покороче не можешь?

— Куда уж короче-то? Вот у нас в Университете был преподаватель теории стихосложения…

— Ерёма… — старший десятник протянул с укоряющей и угрожающей интонацией одновременно. — Как человек крайне добрый и вежливый, я бы посоветовал заткнуть пасть и говорить только по существу вопроса.

— Копать надо, — бывший профессор внял убеждениям и последующие слова подбирал с осторожностью. — Подкопаемся под сферу где-нибудь в огороде, там земля помягче, и проберёмся внутрь.

— Так просто? — удивился Матвей.

— Кочевники же! Кому придёт в голову слезть с коня и копошиться в грязи? Степняки, они ведь не суслики.

Барабаш коротко рассмеялся:

— А у нас сусликом назначаешься ты. Вперёд, Ерёма!

Сила переполняла Арчу. Будь у глорхийцев письменность, то можно было бы сказать — Сила с большой буквы.

— Тхэр'роэн тхаш-ш-ш… — слова древнего заклинания сплетались со звуками бубна, образуя видимый узор, растекающийся по сторонам светящимся маревом. — Гоэхэр-р-р шта!

Чувство невероятного могущества! Даже оно одно способно сдвигать с места горы, осушать моря, поворачивать реки вспять, насылать ураганы и тучи красной саранчи. А уж если подкрепить его соответствующей жертвой!

Впрочем, шаман трезво смотрел на мир сквозь накатившее состояние и не обращал внимания на внутренний голос, требующий немедленной проверки способностей. Чего уж там говорить, властелин мира из Выползка никудышный, и единственное, на что он сейчас способен, — так это поставить завесу спокойствия. Бездари и никчёмные людишки называют её пологом непроницаемости и сферой непреодолимости, но они глупы и не понимают, что лишь спокойствие составляет основу шаманского искусства. Искусство… слово чужое, пришедшее из ненавистной Родении, но как же хорошо передаёт смысл!

Ещё немного. Сейчас закончится ритуал, и свечение сможет держаться само, не отвлекая Арчу от главного.

Главное? Да, главное! Выползок бросил жадный взгляд на будущих жертв — хорошие воины, однако, были. Рослые, русоволосые, с голубыми глазами, перед пленением отправившие в рырхову задницу не менее чем по десятку глорхийских баатторов… Такая кровь угодна Небесной Кобылице. И неважно, что изранены и связаны, — как иначе удержать?

Арча не стал мелочиться. Мозгул-нойон приказал провести камлание на невидимость? Приказал. Глупый Пашу повелел забрать пленников из Имперской доли? Повелел. Но это рырхово отродье, этот винторогий кагул не уточнил количество! Сам виноват, отрыжка похотливого евнуха.

— Гуулх-х-х-ы тхаш-ш-ш… Ехха!

Последний удар, и ненужный более бубен летит на землю. В руке у шамана узкий костяной нож, почти шило в две пяди длиной. Всегда покрытый слоем грязи и жира чуть не в палец толщиной, сегодня он сияет в отблесках завесы и, кажется, постепенно приобретает собственное красное свечение.

— Покормлю, не беспокойся, — бормочет Арча и пинает в бок ближайшего роденийца. — Не начать ли с тебя?

Разбитые губы пленника тронуло подобие улыбки.

— Начни с поцелуя собственной задницы, жополюбец неумытый!

Злой гогот в четыре мощные глотки. Какжаль, что жертвам нельзя завязать или заткнуть рот — предсмертные крики ужаса радуют мохнатые уши Повелительницы Табунов, и не следует лишать её такого удовольствия. Ладно, проклятая тёмная кровь за всё заплатит.

— Твердята, ты что, он же не дотянется! — делано удивился самый молодой из роденийцев.

— Да? — названный Твердятой воин на мгновение задумался. — Тогда пусть удилище поцелует.

— Чьё?

— Ну не моё же? Ты видел его зубы?

— Нет, а что?

— Заразу ещё какую занесёт. Нет уж, лучше пусть кренделем сгибается.

Багровая пелена ненависти и гнева, залившая глаза шамана, едва не заставила того совершить непоправимое. И лишь несколько стуков сердца спустя, остановив руку с ножом, занесённую для удара, Арча понял… Понял и засмеялся:

— Лёгкой смерти добыть стараетесь? Ну-ну, старайтесь.

Нельзя больше обращать внимание на глумливые речи! Эти рырховы отродья не достойны того, чтобы им внимал величайший из великих шаманов степи. Но какие же они тяжёлые, эти роденийцы! Небось, каждый день ели мясо… и каймак… и женщин любили по тринадевять подходов за ночь. Тьфу!

Арча перетащил всех четверых на плоский камень, выбранный в качестве жертвенника. Не ахти какой, но за неимением вытоптанной ногами многих поколений шаманов площади Верховного Святилища подойдёт и такой. Главное, чтобы ни единой травинки! Небесная Кобылица не любит траву, предпочитая пожирать души убитых храбрыми глорхами воинов. Своих или чужих, ей без разницы. Но своих приносить в жертву запретили пикты, рырхово удилище им промеж ушей.

Интересно, будет ли угодна Повелительнице Табунов кровь обитателей туманной империи?

Выползок вздрогнул всем телом, отгоняя страшную и крамольную мысль. Нет, хватит и этих. Первый — на выполнение глупого приказа не менее глупого Пашу Мозгол-нойона, а ещё трое — для пополнения собственной силы. И тогда она появится!

Появится настоящая сила, а не её призрак, навеянный рокотом бубна и чеканными словами заклинания. И вздрогнет степь, ужаснувшись и восхитившись мощью нового властителя. А с пиктийцами всегда можно договориться. Почему бы нет? — как выражаются легкомысленные торговцы вином из далёкой Легойи.

«Почему бы нет?»

— Гахха! — слова древнего языка, забытого всеми, кроме немногочисленных шаманов, использовались не только для камлания. Великолепные и сочные ругательства, о смысле которых можно лишь догадываться, тоже имелись. И успешно применялись.

— Лается наш жополюбец, — усмехнулся молчавший доселе родениец с едва подсохшим рубцом от удара меча через всё лицо.

— Он не наш, — тот, кого назвали Твердятой, плюнул в бегающего вокруг жертвенного камня Арчу, но промахнулся. — Борис, ты неправ.

— В каком смысле?

— Пусть сам себя любит, мы-то здесь каким боком?

Выползок в очередной раз выругался, но не стал отвлекаться от важного дела — стоит только ошибиться в порядке расстановки и очерёдности зажжения светильников, и все труды пойдут насмарку. А жертва пусть глумится, недолго ей осталось скалить зубы.

— Рырхово отродье! — вырвалось у Арчи непроизвольно, когда, наклонившись над седьмым светильником, он почувствовал прикосновение к щеке чего-то очень холодного и, скорее всего, очень острого.

— А вот за козла ответишь! — произнёсший это, несомненно, был роденийцем.

Еремей неодобрительно следил за действиями старшего десятника. Неужели он не знает, что с шаманами и прочими колдунами не стоит разговаривать? Ведь задурят и обманут, глаза отведут, пакость какую устроят. Гниловатый народец, эти колдуны.

Матвей будто прочитал мысли бывшего профессора и ударил глорхийца мечом — голова шамана упала в траву, а следом за ней рухнуло и тело. Барабаш брезгливо переступил через растекающуюся лужу и вытер клинок о грязный халат убитого. Баргузин читал о таком в книгах — каждый герой обязательно должен вытереть меч об одежду поверженного врага. А потом пнуть труп. Странная традиция, не правда ли?