Андрей Посняков - Посол Господина Великого Страница 9

– Вижу, узнал, Олег Иваныч, – уселся на лавку Силантий, вздохнул. – Что ж, придется тебя хватать, как соглядатая новгородского.

– Хватать их именем посадников псковских, Тимофея Власьевича да Стефана Афанасьевича! – вышел вперед толстяк коротышка с бородкой реденькой.

– То наш псковский друг, боярин Андрон Игнатич! – шепнул Ставру Митря. – В Псков схваченных доставит… а там их и казнят, не долго…

Улыбнулся в усы боярин, взглянув на Софью. Та, бедная, как связали на глазах ее Олега, побледнев, дара речи лишилась, на скамью без сил села. Совладав со слабостью своей, поднявшись, сказала надменно:

– Надеюсь, посадники расправы без суда не допустят!

– Само собой, матушка, – важно кивнул боярин Андрон, Андрон Игнатич, неплохой человек, в общем, несмотря на вид неказистый, добрый и с душой, не то что некоторые… типа вот Ставра иль Митри.

Заполнилась изба воинами, зазвенела бронями да кольчугами – еще больше на улице воинов было, да в другой избе разместились. Старцев и Гришаню-отрока никто и не тронул – мало ли богомольцев. Митря Упадыш шастнул было к избе, но Гришаня его дожидаться не стал – перемахнул чрез ограду да в лес. Иди – полови, побегай!

А в лесу – шум, гам, суета! Войско московское на ночлег становится. Отряд, псковичам на подмогу присланный. Супротив новгородцев да супротив ливонских рыцарей орденских. Не обманул Иван, князь Московский, псковичей, прислал воев. Да с ними – воеводу опытнейшего – Силантия Ржу, коему уже было в поместье пара деревенек под самой Москвой пожаловано да близ Коломны сельцо. Наказано строго: идти как можно быстрей – кабы не успел сговориться Новгород с орденом либо с Литвою. Новгородцев, буде в пути встретятся, не обижать без дела, надеялся еще Иван, что миром ему под руку отойдут новгородцы-то… Ну, с Олегом Иванычем да Олексахой дело иное – Упадышев Митря сразу на них показал как на шпионов новгородских, тут уж нечего делать – надобно во Псков отправлять, на суд посадничий. А чего уж тот суд решит – обменять на кого иль казнить смертию – то Бог весть…

– Эх, Олег, Олег, – присев рядом на лавку, покачал головой Силантий Ржа. – И отпустил бы тебя… а нельзя, бесчестно то. Что псковичи скажут?

– Не грусти, друже Силантий, – усмехнулся в ответ арестованный. – Неужто попросил бы от тебя бесчестья? А на суд посадничий надежа есть! Ни за каким заданьем подлым и никем мы в псковские земли не посланы, о том Ставру-боярину лучше всех известно! Зачем он боярыню возле себя держит, спроси!

– Говорит, в монастырь захотела боярыня.

– То лжа, Силантий! Силою подстричь хочет! Прошу тя, посмотри за боярыней, покуда мне несподручно.

Силантий кивнул. Посмотреть – посмотрит. И насильно подстричь не даст.

– Вот и славно… Верю тебе, Силантий.

Поутру – быстро утро пришло, не заметили – прискакал гонец из Пскова. Конь вороной – весь в мыле – на самом кафтан расстегнут, с груди пар валит. Видно, торопился, гнал…

– Поспешай, воевода Силантий, на реку Синюю, на Городок Красный – псковский пригород! Точат зубы на нашу землицу ливонские псы-лыцари, уж целым отрядом подступилися, вот-вот нападут, без вас не осилим! Поспешай, воевода-князь, поспешай!

Водицы поднесенной испив, пошатнулся в седле гонец. Упал бы – на руки подняли. Осторожно в избу снесли, положили на лавку.

– Поспешайте… – прошептал гонец псковский и, закатив глаза, забылся в беспамятстве.

– Слышали ли, вои? – птицей взлетел в седло Силантий. – Поспешим же, поможем псковичам! Ужо отведают немцы меча за землю Русскую!

– Поможем, воевода-отец! За тем и пришли! Веди же скорее!

Орлами взвились стяги над московской ратью, с гиканьем выехали из лесу воины в кольчугах да тегиляях, оранжевым отражалось солнце в островерхих шеломах…

Андрон Игнатьевич, боярин псковский, проводив отряд взглядом, к пленникам обернулся. Пяток воев при нем остались – свои же, псковские – за конвоиров. Ну, и Митря тут, Упадыш, как же без него-то?

Ставр на коня сел, рядом, на белой кобыле, боярыня. Лоб бледен, на щеках румянец болезненный, глаза пустые, со зрачками широкими. Взгляд – словно и нет ее тут… Даже Олега не узнала. Видно, опоил ее Ставр снадобьем колдовским, на сушеной конопле сваренным.

Сжалось у Олега сердце – понимал, чем грозят Софье подобные варева.

– Ну, мы в обитель Мирожскую. До Пасхи пробудем, – доехав до развилки дорог, простился с Андроном Игнатичем Ставр, свистнул слугам своим. Миг – и нет их уже, рысью к монастырю поскакали. Впереди – сам боярин, под уздцы Софьину лошадь держит. Боярыня – сама не своя – в седле сидит, качается, как бы не слетела. Нет, не слетела. Открылись ворота обители, впустили новых странников.

А боярин Андрон, да Митря, да пленники – дальше во Псков поехали. Один Гришаня-отрок где-то по лесам скитался, ежели волк какой не сожрал…

Спряталось за набежавшим облаком солнце, упала серая тень на дорогу, пробежала по лугу и, взобравшись на холм, сгинула… как сгинуло в один миг все то счастье, на которое так рассчитывал Олег Иваныч. Вот уж не везло мужику, ни в той жизни, ни в этой!

В жарко натопленной зале на лавках вдоль стен чинно сидели бояре. Их длинные шитые золотом одежды ниспадали на пол красивыми складками. Слева от иконы, в узорчатом кресле, восседал посадник, Стефан Афанасьевич, крупный дородный мужчина с длинной иссиня-черной бородой. Рядом с ним, чуть наклонившись, стоял толмач-переводчик. Не просто так стоял, вестимо. Переводил, толмачил…

Рыцарь в блестящих латах, с непокрытой головой и надменным взглядом, что-то быстро говорил посаднику, время от времени поглядывая на реакцию бояр.

– Как посланник ливонского магистра Вольтуса фон Герзе, – еле поспевал за рыцарской речью толмач, – передаю слова его таковы: отступитеся, псковичи, от землицы, что от Красного Городка ошую, испокон веков та землица орденскою была, ею и должна быть.

– Ой, лжет, ой, лжет, лыцарь, – заерзали, зашептались бояре. – Никогда та землица орденской не была…

Выслушав рыцаря, посадник, почесав бороду, встал.

– Не то просит магистр ливонский Вольтус, – медленно произнес он, стараясь, чтобы звучало весомо каждое слово. – Красный Городок да землица, что по Синей-реке, – то псковские сыздревле земли, от них отступитися – чести лишиться. Таков будет ответ Пскова немцам ливонским! Еще скажи… – Обернувшись к переводчику, посадник задумался. – Спроси-ка лучше: что отряд ливонский ныне у Красного Городка делает?

Рыцарь усмехнулся в ответ, тряхнув головою. Пояснил, что отряд тот – для его, личного магистра посланника, охраны – и только.

– Больно велик отрядец для охраны-то! – выкрикнули из дальнего угла. – Да и уж больно красиво лыцари у Городка встали… все дороженьки перекрыты. Ежели б не московское войско, пограбили б землицу-то.

Тут все бояре разом закивали. По их мнению, отряд, присланный на помощь Пскову московским князем Иваном Васильевичем, прибыл как нельзя кстати.

– Еще раз говорю, это только моя охрана, – холодно повторил рыцарь, – и, раз слова магистра фон Герзе не достигли цели, мы уйдем от Городка еще до темна.

– Зарекалася лиса в курятник не лазать!

– Прощайте, господин посадник, и вы, господа псковичи. Жаль, что не договорились.

Рыцарь поклонился и, гордо вскинув голову, быстрым шагом покинул залу. Белый плащ с черным восьмиконечным крестом развевался за его спиною, словно крылья исполинской чайки. Порывом воздуха задуло пламя свечей у входа. Посадник жестом подозвал дьяка:

– Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью!

– Сделаем, Стефан Афанасьевич.

Ушел дьяк.

Бояре повставали с лавок:

– Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать!

– Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец.

– Не натворит, – усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. – Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи – значит, уйдут. Кроме того, там и московские вои имеются, – помолчав, добавил он.

Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег – ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только – на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел – две конные фигурки, но догадался – а кому еще-то свернуть к обители? Остальные шильники – или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, – поехали прямо. Ехали быстро – видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся – Бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой… да вот как только? Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их… Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то? Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые – Олег Иваныч-то с Олексахой, – а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно – вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан – их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли? Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе – единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить – вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить – запросто… Но надежда все-таки есть, попытаться надо… Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно.