Александр Рубан - Феакийские корабли Страница 9

Утаить?.. Демодок присмотрелся. Зевс так и зыркал глазами во все стороны, но на нём, Демодоке, ни разу не остановил взор. Это не могло быть случайностью. Значит, Зевс давно заметил певца. Значит, нарочно позволил ему узнать подоплёку готовящейся интриги и даже заставил Посейдона повторить то, что Демодок пропустил. Выдал информацию и теперь явно даёт понять, что она неполна. Зачем? Самого Демодока хочет использовать в какой-то игре?

Информация…

Положим, о феакийских кораблях Демодок давно знал. Исследовал навигационное устройство, придуманное Тектоном, и даже пытался растолковать Гефесту принцип действия гироскопа. И о пророчестве насчёт грядущей Посейдоновой мести Демодок тоже знал. А что он услышал впервые?

Андикифера. Школа «Соперников Рока». Феакиец Тоон, который не считал себя трусом…

Да, это важно. Это оружие против богов, а не против людей — оружие не менее могущественное, чем его лира. Но тогда тем более непонятно, почему Зевс…

— А, Демодок! — радостно вскричал Зевс, и Демодок вздрогнул. — Добро пожаловать на Олимп, Демодок, как я раньше тебя не заметил? Ганимед, мальчик мой! Кубок самого лучшего нектара моему гостю!

Ганимед подлетел к ним, сияя безмятежной улыбкой, с полным кубком в руках. Зевс потрепал его по щеке, ласково взъерошил волосы, забрал кубок и, пригубив, собственноручно поставил перед певцом. При этом, наклоняясь, ткнул Посейдона кулаком в бок; тот величаво повернулся к Демодоку всем корпусом и кивнул одними бровями. Видимо, этого показалось недостаточно Зевсу — последовал ещё один тычок, и Посейдон радушно осклабился.

— Пей, Демодок! — сказал Зевс. — Я всегда рад видеть аэда за своим пиршественным столом и угостить его в награду за чудесные песни. Пей!

— Не надо, Кронион. — Демодок поморщился и отодвинул кубок. — Ты же знаешь: я смертный. Не в коня корм. Лучше скажи: ты действительно только теперь заметил меня?

— Где ты сейчас поёшь, Демодок? — осведомился Зевс, явно игнорируя вопрос.

— В Схерии, — сказал Демодок. — Это тебе тоже известно. Я не помешал вашей беседе?

— В Схерии? — переспросил Зевс, опять уходя от ответа. — Ну, значит, Посейдону не грозит стать посмешищем, а? Или ты уже не боишься его трезубца?

— Уже тридцать лет как не боюсь, — терпеливо сказал певец. — Если не больше. — Он нагнулся, вытащил из-под стола трезубец и, ухватив пальцами длинные, грозно блестящие лезвия, заплёл их аккуратной косичкой. Улыбнулся в ответ на бешеный взгляд Посейдона, расплёл и выпрямил. — Не боги страшны аэдам, — сказал он, вручая оружие морскому владыке, — а те, кто их создаёт и почитает. Так было во все времена и во всех мирах. В моём тоже.

— А богов создают аэды! — не выдержал Посейдон. — Вот самого себя тебе и нужно… — но Зевс, уже не скрываясь, пихнул его локтем, и Посейдон заткнулся.

— Интересная мысль, — спокойно сказал певец. — Спорная, но интересная. Уж не об этом ли вы шептались только что?

Боги переглянулись.

— Над кем же сегодня будут смеяться смертные, Демодок? — оживлённо осведомился Зевс.

Певец не ответил. Плевать было Зевсу, над кем будут смеяться смертные — не над ним, и ладно. Зевс просто не хотел замечать прямо поставленных вопросов. И знал, что аэд не заставит его проговориться: здесь, на Олимпе — не сможет заставить, а на земле — не посмеет. Ибо не боги страшны аэдам. «Андикифера, — подумал Демодок. — Хороший остров».

— Я заболтался с вами, братья Кронионы, — сказал он, вставая. — Мне пора возвращаться на землю, в чертоги царя Алкиноя. У него нынче пир, и гости жаждут веселья… — Зевс сочувственно закивал, и Демодок решил попытаться ещё раз. — Кстати, — сказал он, — уж не Одиссея ли принимает у себя царь феакийцев?

— Его, — охотно заверил Зевс. — Многохитростный муж завершает многотрудное плавание. Будет рассказывать о своих приключениях — послушай, певец, не пожалеешь.

— Обязательно, — сказал Демодок. — А потом? Царь Алкиной уже приготовил царю Одиссею свой лучший корабль, и пятьдесят два гребца безопасно доставят его на Итаку?

— Умгу… — произнес Зевс, не разжимая губ, и снова переглянулся с Посейдоном.

— А потом?..

Братья внимательно смотрели на певца и молчали. Черта с два они скажут ему, что будет потом.

— До встречи, Кронионы! — бросил Демодок, повернулся и пошёл прочь.

— Всегда рады видеть тебя на Олимпе, славный аэд! — с облегчением воскликнул Зевс, а Посейдон злорадно хихикнул.

Глава 5. Конец анекдота

Остаток ночи и утро Демодок мог бы провести в лесах Артемиды. Там буйство красок и запахов. Там тенистые гроты в обрывистых берегах рек и залитые лунным светом поляны. И невозможно-алая заря над зубчатой кромкой холмов. И трели проснувшихся птиц. И непуганное зверьё, которому всё равно — бог или человек протянет руку и ласково потреплет по холке.

Очень яркий, очень весёлый и светлый мир. Очень ненастоящий. Квазимир. Фоторепродукция с копии.

Пусть лучше будут закопчённые стены, и тусклое пламя светильника, и горклый чад от потухшего горна. Пусть будет надоедливое ворчанье хромого бога и бесцельный лязг его инструментов. И пусть будет бессловесный золотолобый болван в нише, который то ли есть, то ли нет его. Но можно будет открыть панель и покопаться в схеме — до предела упрощённой и потому действующей. И почти убедить себя, что — есть, пока ещё есть этот жалкий обломок настоящего. И, может быть, ещё больше упростить его схему — на всякий случай, чтобы не перестал быть…

Но всё оказалось даже лучше, чем ожидал певец. Гефест, против обыкновения, не ворчал, не хмурился и не хромал из угла в угол. Он был даже гостеприимен и, забывшись, предложил Демодоку разделить с ним трапезу, а когда Демодок вежливо отказался, Гефест очень захохотал и заявил, что тоже не хочет есть. Вот не хочет, и всё! Просто кусок в горло не лезет, так ему хорошо и весело. Наконец-то она от него уйдет!

— Кто она? Афродита? — рассеянно спросил Демодок, откручивая панель на груди робота и складывая винтики в подставленную болваном ладонь.

— Ну конечно! Ты не можешь вообразить, как она мне надоела! То есть, что я говорю! — Гефест снова гулко захохотал. — Вообразить ты, конечно, можешь. Ты всё, что угодно можешь вообразить, а нам расхлёбывай!..

Демодок слушал и не слышал его — просто радовался доброму настроению мастера. Он открыл, наконец, панель и запустил пальцы в схему. Пожалуй, упрощать больше некуда, зря он сюда полез. Нечего ему здесь делать. Разве что подчистить контакты — вот этот и вон те тоже. А потом ещё какое-нибудь занятие придумаю. Коленные чашки подрихтовать, например, — помялись. А здесь почему искрит? О, это уже серьёзно. Это как раз до утра — да и то, если Гефест поможет… Самая мерзкая работа — перематывать тороидальный трансформатор, конечно, не зажигается…

— Что? — спросил Демодок.

— Изумрудный глаз не зажигается, — повторил Гефест. Он стоял возле ниши и протягивал Демодоку пустую ладонь. — Я посмотрел — там ниточка порвалась. В рубиновом глазу точно такая же, но целая, а в изумрудном — порвалась. Вот, сковал…

На ладони Гефеста, едва различимая, поблёскивала крохотная золотая спиралька.

— Ну ты даёшь, дружище! — только и сказал Демодок.

Боги могут всё, подумал он. Всё, что способны вообразить о них люди. И если бы Демодок мог вообразить добычу и обогащение вольфрамовой руды, а потом печь для выплавки этого металла, ибо температура в горне явно недостаточна, а потом волочильный станок вместо медного молота и медной же наковальни, а потом ещё и ещё что-то, совсем уже ему неизвестное, то тогда… Тогда это была бы настоящая нить накаливания для четырёхвольтовой лампочки-индикатора. Для «изумрудного глаза». Но всё-таки ещё не сама лампочка, для которой нужно вообразить стеклодувку, вакуумные насосы, суперфризерные установки для выделения из воздуха сжиженного аргона… А как прикажете растолковать Гефесту, что из воздуха можно что-то там выделить?

И Гефест понял — по расстроенному лицу Демодока понял, — что опять он сотворил нечто в высшей степени совершенное, но ненужное. И хорошо ещё, что не полез он в изумрудный глаз болвана и не попытался засунуть туда золотую ниточку — точно такую же, как в рубиновом глазу, да вот опять не то…

— Ладно, — сказал бог весёлым голосом. — Забыли. — И потёр ладони одна о другую, сминая спиральку в крохотный золотой комочек. — Что надо делать?

До утра они перематывали трансформатор. Это была простая работа, и она спорилась в ловких руках Гефеста, Демодоку оставалось только считать витки. Но Гефест сказал, что и этого не надо — сам сосчитает. Тридцать три раза по сто и ещё сорок — делов-то… А с Афродитой Демодок здорово навоображал. Это сначала Гефест рассердился, а потом подумал и решил, что всё к лучшему. В самом деле — пускай уходит к Арею и живёт с ним, если ей так хочется. Арей у неё не первый и, надо полагать, не последний, но об этом пускай у Арея голова и болит, а Гефесту хватит. И с сетями ты хорошо придумал — без скандала она, пожалуй, и не ушла бы, а так уйдет. А Гефест на харите женится. Выберет себе хариту, какая подобрее да поспокойнее, и женится. И будет у него дом как дом, а не дом свиданий… Гефест ведь уже не юноша, чтобы пылкую страсть изображать, а ей только это и надо. Вот и не знаешь, что делать: то ли сутками дома торчать, молодую жену сторожить, то ли плюнуть на всё и не высовываться из кузницы. Звереешь от безысходности, ищешь, как бы развлечься побезобразнее да поглупее, унизить кого-нибудь… А точно у болвана в голове мозгов нету? Это хорошо, что нету, а то бы давно сотрясение заработал. Ну как почему? Потому… Я же говорю — развлекался. Посвищу ему вот так, — Гефест вытянул губы дудкой и очень точно изобразил кодовую музыкальную фразу, — выходит. Чего прикажете, значит. А у меня уже гвоздь наживлён — вот такой, в локоть, специально ковал. Он разбегается и — бац головой! По самую шляпку. Вон, вся стена утыкана. Потом надоело… Да что тебе рассказывать — помнишь ведь, как мы познакомились? Тоже зверел. Аполлон до сих пор как вспомнит — хохочет. Смешно ему, что голова крепче инструмента… Тебе ещё струны нужны? Жалко, а то бы я быстро. Приятная работа, тонкая… Ну, вот и всё. Тридцать три сотни и сорок, можешь не проверять.