Влад Савин - Страна Гонгури Страница 9

Хотя историю одну знаю – как в книжке, сам видел. Работала на фабрике ткацкой девушка одна, Настя, с мамой моей в одном цеху. Красивая, и добрая, душевная очень: всем малым в слободе она как сестра старшая была. И полюбил ее один, из благородных – как познакомились они, бог весть: не говорила о том Настя никому. Не просто так, погулять – по-настоящему, замуж звал, ходил каждое воскресенье; и били его наши парни, и часы с кошельком отбирали – а ему все равно. А она – отказала. Нам, мальцам, говорила, смеясь – ну какая из меня дама, среди благородных? И куда я от вас уйду, как вы без меня будете? Так и ушел тот, напоследок Насте платье подарил красивое, и денег – так она на деньги те всем мальцам сладостей и конфет накупила, а платье и не надевала вовсе – у нас, по осени и весне, по колено в грязи утопаешь. Весной следующей ее и зарезал из ревности Степка-хулиган, в воскресенье у трактира – а после и самому ему там голову проломили в пьяной драке.

Так вот и жили. После легче стало: выбился отец мой в мастера, и начальство в пример его ставило – глядите! Кто работящ и честен, тому повышение – а кто лентяй, пьянь и ворье, так тем так и надо! Жилище стало отдельное – с виду такой же дом, как общая казарма, а всего восемь квартир: два этажа, две лестницы. Только противно было, что отец, сильный и большой, боялся до одури, что отберут, если уволят: квартира казенная была, при должности. Оттого мне, при встрече с дружками прежними, кто под нарами, хотелось – чтобы отец шапку оземь, и обратно в казарму, как все. Только отец мой, хоть и руки золотые, бойцовства вовсе не имел – обустроиться лишь хотел, себе и семье.

Все ж хорошо было, что он с лет малых к лесу, к охоте меня приучил. За слободой поле, версты три вдоль дороги железной, мост, и уже лесок за речкой: не тайга, но зайцев и уток можно было пострелять, ружье у отца было, грибы опять же, рыбалка. И в воскресенье, когда все в трактир – мы с отцом в лес, до вечера. Сгодилось это после – особенно, как из каторги бежал, по тайге. И к пьянству и безобразию он меня не приучил – тоже хорошо!

По воскресеньям – хлеб белый ели, даже с колбасой, и не кипяток уже, а чай с сахаром. Только мать недолго в доме новом жила: умерла она, когда мне пятнадцать было – у нас редко до старости доживали: в сорок лет считался уже старик. Отец погоревал, затем съездил на неделю к себе в деревню, привез вдовушку с двумя малыми. Он с ней в одной комнатке, я с малыми в другой, малыши на кровати железной, я на матрасе на полу.

Отец все хотел – меня, по колее своей покатить. Работать трезво и честно – хозяин оценит; так в мастера и выходят, лет через двадцать будешь так же в воскресенье со стариками у трактира в домино играть или в шашки, а парни заводские – с почтением по отчеству здороваться, мимо проходя. А то и на чертежника выучишься, или на помощника бухгалтера – предел это был в те времена для рабочего человека. Да только не по мне была жизнь такая, покойная и бесцветная: яркого и чистого хотелось. И чтобы по правде – для всех, и не в раю небесном, а здесь, сразу. Потому, как услышал я, что люди настоящие есть, которые за справедливость сейчас – так к Вождю и пришел, пареньком рабочим, чуть старше тебя; поначалу поручения лишь исполнял, после совсем в революцию ушел, из дома – в Партию. И с пути того – уже не сворачивал.

– Вы с Вождем вместе Партию создавали? – с восторгом спросил Гелий – как все это было? Теперь ведь можно уже рассказать – не в секрет.

– Не умею рассказывать – ответил Итин – вот на митинге речь говорить, чтоб зажигало… А романы писать – не Гонгури я! Был среди нас товарищ один – хорошо у него получалось сказки и истории разные складывать. Одна мне запомнилась. Про такой край далекий, где никогда не вставало солнце. Люди жили там в болоте, среди грязи, в холоде и темноте, не видя света и огня. Туман над болотом скрывал небо, лишь изредка были видны звезды, дающие слабый и далекий свет.

И вот нашелся среди людей – одни, кто захотел дойти до звезд и принести свет всем. Сначала он предложил идти вместе – но одни отмахнулись, занятые своими делами, другие рассмеялись, сочтя чудаком, третьи испугались далекого и опасного пути. И человек отправился один; все уже забыли про него, что он жил среди них – когда он вернулся.

Сначала все увидели приближающийся свет. Не зная, что это, все в страхе упали наземь – ожидая смерти. Когда все подняли головы – перед ними стоял давно ушедший, держа в руке звезду. Свет звезды озарил землю до самого последнего темного угла – и люди со стыдом увидели, как убога их жизнь.

Слабые духом и устрашившись перемен, они решили утопить звезду в болоте – чтобы вернулась тьма, вместе с привычным покоем. А человека – изгнать или убить, если он не захочет стать как все. Но когда подступили они, поднял человек руку – и вспыхнула звезда, спалив лучами устрашившихся. И сказал он – пойдем туда, где светит солнце, текут чистые реки и растут леса. Но не двинулся никто, боясь трудного пути. Принесший свет мог идти один – но любил он свой народ.

И приказал он – следуйте за мной. Пришлось ему покарать еще нескольких – во имя счастья всех. Пошли люди через горы и леса, терпя бедствия и отбиваясь от диких зверей, и роптали они – но горела звезда в руке впереди идущего, указывая путь. Пришли наконец они в благую землю, где светило солнце и рос хлеб. И тогда идущий впереди упал и умер, и увидели вдруг все, что звезда сожгла ему руку дочерна – но не бросал он светило, потому что любил свой народ. Тогда лишь поняли люди, что сделал для них этот человек – и поставили они ему каменный памятник, стоять которому века, и на котором золотом начертано имя его.

А может быть, не было и памятника – забыли его, или вовсе бранили, жалея павших в пути; но жил отныне его народ в той благой земле – и не нужна была герою иная награда.

Э, да ты что, записываешь? Слова мои – зачем? Ну-ка, покажи!

Гелий смутился. Тетрадь была его личным секретом. Но он знал, что у революционера от товарищей не должно быть тайн.

– Я тут с начала похода записываю… – сказал он – как дневник, и вообще… Гонгури про будущее писал – а я про наше, что видел и слышал.

– Зачем?

– Чтобы вспомнить. Когда коммунизм настанет, и спросят те, живущие в светлых городах, как все начиналось… Прочтут – а на страницах мы. Я, вы, ребята – все, кто заслужил. И будет – как если хоть малая частичка нас еще жива. И будет жить – пока нас помнят.

Втайне Гелий мечтал увидеть сам. Хотя бы самое начало. Как сидит он, пусть уже старый и пораненный, совсем заслуженный, в зале Дворца Свободы, а вокруг него – красивые, молодые, совсем другие люди, как в романе Гонгури. Он рассказывает им о революции, о славных боях и походах – как сейчас товарищ комиссар – и его слушают, так же восторженно затаив дыхание. Но об этой мечте он не говорил никому – боясь, что ее тоже признают "ячеством".

– Ладно! – сказал товарищ Итин – а сказку дарю. Жаль, не вышел товарищ тот с каторги Карской – вместе бежали, но не все дошли. Одно утешение всем нам было – в бараке после отбоя истории его слушать. Пусть хоть что-то не только в памяти – и на бумаге останется: красившее запишешь, не моими корявыми словами. Хотя без идеи правильной – кому красивость нужна?

Вернулись посланные на разведку.

– Мальчишки! – доложил старший – жгли костер на вершине холма. Как нас увидели – так в поле все, как зайцы; мы кричали вслед, что не тронем – да куда там! А холмы здесь странные – ровные и одинаковые, как куличи.

– Это курганы – сказал Гелий – здесь граница была. Дикая Степь это место называлось, отсюда веками татары набегали. На вершинах курганов всегда стояли дозоры, даже в мир – чтобы, увидев вдали орду, зажечь огонь. На соседнем кургане, заметив свет или дым, тоже зажигали костер – и так по всей степи. Князья выступали с дружиной, мужчины брали оружие, а женщины, дети и негодные к бою укрывались в городищах за стенами.

– Те князья тоже эксплуататоры были – сказал Итин – феодалы, сами народ грабили, не хуже татар. А кто тебе это рассказал?

– Отец – ответил Гелий – по вечерам вместо сказок он рассказывал мне что-то полезное – из истории, географии, или как делаются вещи. Старался научить меня всему – что сам знал.

– А кто он?

– Профессор университета – ответил Гелий – но он наш, за революцию всей душой. Из старых наших интеллегентов – всегда говорил о долге перед народом, и служении ему.

– А сейчас с ним что?

– Не знаю.

– Это как же? – спросил Итин – глянь, ребята все пишут, чтобы завтра с обозом отправить – на войне вести из дома, первое дело. Это ничего даже, что профессор – если за народ.

– Он мой отец – ответил Гелий – очень хороший и правильный. Всегда был прав, уча как надо. На деле прав – что после подтверждалось. Но выходило – я должен был слушаться, а не решать сам. Вот почему я ушел – чтобы вернуться, уже с ним наравне. С маузером на боку и звездой на фуражке. А до того – пусть он лучше не знает.