Майкл Муркок - Стальной царь Страница 9

— Тсо сун, — серьезно сказал я на кантонском. — Доброе утро.

Ни один из детей не ответил. Я слегка растерялся. Неплохо бы иметь что-нибудь такое, что можно бы им подарить. Какие-нибудь сласти, потому что деньги не имели цены на Роув Айленде.

Я сиял шляпу и обмахнулся. Я начал сильно потеть, и солнце постепенно делало меня вялым. Лучше бы мне возвратиться в больницу, пока я ещё могу ходить.

Затем я услышал стук копыт и удивленно обернулся, увидев всадника, несущегося галопом по площади. Он казался здесь удивительно не на месте — прямая, подчеркнуто высокомерная посадка; хорошо кормленная лошадь. Это был рослый белокурый англичанин лет тридцати в сверкающем белом мундире. Его сапоги, пояс, наплечные ремни и кобура были отполированы до безупречного блеска, как и значок на тропическом шлеме. Он увидел меня тотчас же, но сделал вид, будто не замечает. Погладив рукоятью своего офицерского стека светлые усы, он остановил коня.

Я огляделся, увидел пустые молчаливые окна. Что же здесь нужно этому блестящему всаднику?

— Уберите детей с дороги, фельдфебель!

Голос прозвучал резко.

В ответ па приказ из другого переулка выскочили шесть строго одетых гуркхов под предводительством фельдфебеля и прикладами ружей отогнали ребятишек. Штыки были примкпуты. На солдатах были темно-зеленые мундиры с красными нашивками, а за поясами торчали длинные изогнутые кинжалы. Не дожидаясь дальнейших указаний, женщины растащили детей по домам и захлопнули двери. Теперь из штатских на площади остался один я.

— Как поживаете, лейтенант? — осведомился я. Лейтенант обратил на меня взгляд своих холодных голубых глаз.

— Сэр, я предложил бы вам немедленно покинуть площадь. Это необходимо. Могут возникнуть затруднения.

Дискуссия казалась бессмысленной, и я подчинился:

— Благодарю, лейтенант.

Я прошел через площадь и остановился в тени одного из переулков, откуда с любопытством стал следить, что же произойдет дальше.

Теперь молодой офицер спешился и приказал фельдфебелю войти в один из домов. Гуркхи устремились туда, лейтенант последовал за ними.

Я наблюдал все происходящее, сбитый с толку, и никак не мог разобраться, что же творится. Еще какое-то время на площади царила мертвая тишина, затем из дома донеслись крики и шум потасовки. Я услышал, как вопит женщина на кантонском диалекте. Прогремели два выстрела; потом зазвучал голос молодого офицера, отдающего приказы. Еще один крик, на сей раз мужской, — и вдруг целая река кули выплеснулась на улицу. Их было человек двадцать. Они шатались и жмурились на солнечном свету. Каждый был точно в бреду от ужаса.

Затем из глубины дома донесся ещё один выстрел и снова чей-то рев. Наружу снова начали выскакивать кули, уносясь по всем направлениям. Одни юркнули в ближайшие дома, другие побежали в сторону порта. Я услышал ещё несколько приказов, затем кого-то звучно ударили прикладом; послышались отчаянные вопли и мольбы.

В полном отвращении я хотел уже выйти на площадь, когда один кули в панике вырвался из дома, поколебался, дико огляделся по сторонам, поднял окровавленную руку и вдруг побежал в мою сторону. Я отступил, пропуская его; он тут же завернул за угол и исчез. Но я успел увидеть его зрачки. Наркотики. Теперь я понял. Солдаты разгромили очередной местный опиумный притон.

Услышав стон, я снова вышел на площадь и увидел, что один из курильщиков опиума упал на плиты. На плече у него была скверная колотая рана, оставленная штыком. Я опустился возле него на колени, разорвал его рубаху и попытался остановить потоки крови. Он в ужасе уставился на меня и тихо застонал.

Сапоги застучали по мостовой.

— Боже милостивый, сударь, что это вы делаете? Я поднял глаза и увидел, что лейтенант вышел из дома. Он выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Этот парень ранен одним из ваших солдат, — грубовато ответил я. — Я пытаюсь помочь ему. Если так уж необходимо, чтобы…

Лейтенант с презрением смотрел на раненого поденщика:

— Он, без сомнения, пытался убить кого-нибудь. Все они тут курят опиум. Пусть о нем заботятся его близкие. Мы лишь попытались преподать им урок.

Полосами, наскоро вырванными из рубахи поденщика, я, как умел, перевязал его рану. Он попытался заговорить, и тут сознание оставило его. Я беспомощно пытался его поднять, однако это мне не удалось.

Теперь появились и гуркхи. Они вели трех китайцев в черных и красных халатах; двое мужчин и одна женщина — вероятно, хозяева притона.

Лейтенант ткнул стеком в их сторону, после чего запрокинул голову и заговорил, обращаясь к пустым окнам и дверям:

— И никакого опиума больше! Вы понимать! Опиум плохой! Эти люди плохие! Должны в тюрьму! Мы запирать их надолго. Понимать?

Он сердито постучал стеком по своим сапогам, затем посмотрел на меня и раскрыл рот, чтобы сказать мне кое-что, но я опередил его.

— Я попытаюсь доставить парня в больницу, — сказал я. — Может быть, кто-нибудь мне поможет?

Офицер взял поводья лошади и взглянул па своих солдат, державших перепуганных арестантов куда крепче, чем это требовалось.

— Один из ваших людей… — снова начал я. Лейтенант сел в седло.

— Я уже сказал вам, сэр: пусть его близкие о нем и заботятся. Вы явно не понимаете условий жизни на атом острове. Проблема опиума. Здесь она принимает ужасающие масштабы. И с каждым днем все хуже. Они предпочитают возделывать мак, нежели выращивать продукты питания. Я…

— А какой вообще смысл имеет их жизнь, Оллсоп? Из темного дверного проема того дома, где происходил обыск, донесся вялый голос. Голос англичанина.

Лейтенант Оллсоп повернулся в седле и качнул стеком в сторону говорящего, которого не видел.

— Сидите-ка там и радуйтесь, что вас не арестовали.

На солнечный свет выступила фигура. Грязный европейский костюм, рваная туземная рубаха. Оборванец был бос, небрит, истощен и совершенно явно накурился опиума. Слишком хорошо я умел распознавать эти признаки, потому что и сам в свое время искал утешения в наркотиках. Возраст странного типа я определить не мог, но голос был молодой и мог принадлежать человеку среднего класса.

— Я было подумал, что вы могли бы постыдиться… — на лице Оллсопа было написано отвращение.

— А кто вы такой, чтобы отнимать у них их единственное удовольствие, Оллсоп? — сонно вопросил незнакомец. — Оставьте вы их в покое, ради всего святого!

Лейтенант Оллсоп развернул свою лошадь и прокричал:

— Вперед, марш!

Он рысью помчался прочь, не отвечая оборванному англичанину.

Я смотрел, как гуркхи тащат за собой запуганных арестантов.

Англичанин пожал плечами и повернулся, желая возвратиться в дом.

— Минутку! — крикну л я. — Мне нужно доставить этого человека в больницу. Он умирает. Вы не могли бы мне помочь?

Англичанин устало привалился к дверному косяку.

— Поверьте вы мне, предки примут его куда лучше, чем доктора.

— Мне только что показалось, что вы на стороне этих людей.

— Вовсе нет, старина. Я фаталист, знаете ли. Я сказал Оллсопу, чтобы он оставил их в покое. И вам я скажу то же самое. Какой смысл? Он все равно скоро умрет.

Однако же он вышел из дверного проема, шаркая, прошел через площадь и заморгал в солнечном свете.

— А вы-то с какого дерева лист?

— Я воздухоплаватель. Офицер. Неделю назад я причалил сюда.

— А, матрос с потерпевшего крушение судна! В отеле про вас говорят. Порядок, я помогу вам оттащить к костоправам этот труп, если смогу.

Накурившийся опиума англичанин был не сильнее меня, но совместными усилиями нам удалось поднять китайского поденщика и донести его до пристани, откуда рукой подать и до больницы.

Мы призвали двух монахинь и передали им раненого. Когда с этим было покончено, я, задыхаясь, остановился в коридоре и с любопытством уставился на своего помощника.

— Спасибо.

Он легко улыбнулся:

— Не стоит благодарности. Ни малейшей. Чао! Он поднял руку в насмешливом салюте и исчез, прежде чем доктор Хира спустился по лестнице.

— Кто этот парень? — спросил я доктора Хиру и описал ему внешность опустившегося англичанина.

По моему описанию Хира узнал его. Прежде чем ответить, он поиграл стетоскопом.

— Потерпел крушение, как и вы. Он прилетел с воздушным транспортом, который должен был забрать отсюда горных рабочих. Решил остаться на Роув Айленде. Не знаю почему. В нем особенно не нуждались; в конце концов вместо него полетел другой. Иногда его называют «капитаном», особенно в отеле. Выдает себя за бывшего командира торгового воздушного корабля, который перед войной разбился над Китаем. Все это немножко попахивает враньем.

— Оллсоп его терпеть не может. Хира тихонько рассмеялся:

— Оллсоп? Да лейтенанта трясет от него. Наш бравый командир отпустил капитана Демпси на все четыре стороны, вот как? Оллсоп — олицетворенное представление о том, что европеец должен сохранять хотя бы видимость достоинства. Любой ценой.