Сергей Соболев - Альтернативная история – пособие для хронохичхайкеров Страница 9

Американский историк Хейден Уайт в 1970-х годах уподобил историков — романистам. «Мыслители двадцатого века — от Валерии и Хайдеггера до Сартра, Леви Строса и Мишеля Фуко — высказали серьезные сомнения в ценности специфически «исторического» сознания, подчеркнули фиктивный характер исторических реконструкций и оспорили претензию истории на место среди наук» (Уайт, 2002, стр.22). Можно еще вспомнить, например, что Теодор Моммзен, автор многотомной «Истории Рима», получил Нобелевскую премию 1902 года именно по литературе. Подробно разбирая методы исторической науки, Х.Уайт замечает, что «в отличие от романиста историки сталкивается с сущим хаосом уже установленных событий, из которых он должен выбрать элементы истории, которую расскажет. Он делает свою историю, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и делая другие подчиненными» (Уайт, 2002, с.26).

Известная максима Леопольда фон Ранке: «рассказывать все, как это было на самом деле», не может работать, если о событии есть более чем одно свидетельство. У каждого своя версия событий, каждый выпирает свое, пренебрегая прочим. Что отобрать, а что выкинуть из своей истории, каждый исследователь решает сам, в меру своей испорченности: «в каждом историческом описании реальности существует нередуцируемый идеологический компонент» (Уайт, 2002, с.41). В естественных науках этот компонент выделить трудновато. Полсотни лет понадобилось западному миру, чтобы осознать высказывание М.Н.Покровского, видного историка начала XX века: «История — это политика, опрокинутая в прошлое».

Естественно, идеологические пристрастия не могут не отражаться в художественных произведениях писателей-фантастов. Одним из наиболее ярких примеров может быть роман Романа Злотникова «Русские сказки» об условной России образца 1917 года (отнесенной, правда, автором на иную планету; но не имеет, вообще-то значения, куда авторы загоняют свои альтернативные миры — мы-то знаем, что всё равно они прописаны в воображении автора и читателя): «Параллели с семнадцатым годом очень заметны. Все та же разруха и тяжелые потери в мировой войне. Отречение государя. Развал всей вертикали государственной власти. И на фоне этого повсеместный захват власти самозваными группами людей, называющих себя Комитетами действия. И все же это другая страна. Страна, в которой бывший самодержец не потерял доверие народа; страна, граждане которой не опустили руки и не дали свершиться страшному преступлению». По мнению Петуховой и Черного, «в данном случае мы имеем дело с открытой апологией конституционной монархии, сторонником которой является автор» (Петухова, Черный, 2002). Или, например, повесть В.Пьецуха «Роммат» об удачном восстании декабристов. Ключевой фигурой мятежа стал князь Щепин-Ростовский. Николая Романова закололи сразу, остальных Романовых перерезали в тот же день — чисто озверевшие за четыре года войны матросы образца 1917-го, а не благородные дворяне 1825-го. Пьецух, как заправский славянофил-почвенник, считает, что Россия раньше европеизировалась бы — но потеряла бы свой благородный месседж, мессианское стремление к поучению всего мира (Немзер, 1993).

Любопытно, что в оценках произведений, написанных в жанре альтернативной истории, некоторые диаметрально противоположные критики порой смыкаются. Например, А.Осипов, характеризуя все это направление, пишет следующее: «Тема путешествий во времени породила особое направление в фантастике, суть которого связана с идеей существования параллельных миров, где время течет с другими скоростями. На эту тему также написано немало произведений. Например, «Принц из Седьмой формации» А. и С. Абрамовых, «Два Вальки Моториных» Г.Панизовской и мн. др. А уже в последние 20 лет отсюда же родилась фантастика на тему альтернативной истории: писатели-фантасты смело изменяют те или иные имевшие место исторические события и, отталкиваясь от гипотетических допусков, выстраивают совершенно иную историческую проекцию — например, что было бы. Если бы Гитлер не проиграл вторую мировую войну и т. д. и т. п. К сожалению, такого рода умозрительные эксперименты, с объективной точки зрения, можно считать не слишком нравственными» (Осипов, 1999, стр. 52). А Рустам Кац, разбирая книгу Пола Ди Филиппо «Потерянные страницы», еще более импульсивно возмущается «не слишком нравственными» экспериментами: «главные мои разногласия с Ди Филиппо и его неумеренными хвалителями — отнюдь не стилистические. Дело в сути литературного эксперимента, который поставил американский вивисектор, эдакий карманный фельдшер Моро. Не имею ничего против иронии, пародии, контаминаций, даже могу простить издевку или личные выпады, если все они концептуальны и вытекают из особенностей пародируемых объектов. Но есть нечто, что трогать не рекомендуется никому, даже самому отвязному фантазеру. С какой стати рядить Франца Кафку и Макса Брода в двух клоунов и принуждать их разыгрывать маловразумительный сюжет в духе «Бэтмана»? Зачем превращать Сент-Экзюпери — человека, органически чуждого пошлости, в эдакого легкомысленного галльского петушка с незамысловатым органчиком в голове? Нет ответа. Отдельный разговор о рассказе «Анна». Причина, по которой жертва нацизма, автор пронзительного «Дневника» появилась в компании американских фантастов, непостижима. Ну ладно, Дик или Хайнлайн были выставлены на посмешище оттого, что маленький фантаст Ди Филиппо испытывает чувство враждебности к фантастам большим. Но Анна-то Франк чем автору помешала? Тем, что была предельно искренней? (Дневник свой, как известно, она писала для себя, а не для печати) Тем, что погибла в лагере? Ди Филиппо собственноручно перестраивает ее судьбу: что было бы, окажись Анна в американской безопасности? Ну, конечно же, стала бы сниматься в «Волшебнике страны Оз» (для этого автору книги пришлось укокошить не менее реальную Джуди Гарленд), вышла бы замуж за безногого неудачника Микки Руни (на самом деле — абсолютно здорового удачника), пристрастилась бы к кокаину и принялась бы заполнять страницы своего дневника глупыми жеманностями!… Есть понятие «нравственный релятивизм». Оно, по большому счету, означает только безнравственность и оно в полной мере применимо к текстам Пола Ди Филиппо.» (Кац, 2005, с. 211–213)

В статье «То, чего не было, — не забывается» В.Рыбаков делает любопытные выводы о значении альтернативной истории для обществознания:

«Альтернативные истории ценны для нас тем, что они, во-первых, как нельзя лучше фиксируют уровень исторической грамотности тех или иных групп населения.

Во-вторых, они с полной откровенностью демонстрируют характер и эмоциональную интенсивность отношения этих самых групп к тем или иным реальным и полуреальным или даже вполне вымышленным историческим событиям.

И, наконец, в-третьих, с предельно возможной откровенностью обнажают исторические ожидания и фобии этих же самых групп.

Ни один другой вид исторического и историографического творчества на такое не способен» (Рыбаков, 2001).

Много копий сломано в многочисленных полемических битвах о возможности или невозможности тех или иных вариантов развития исторических событий. Надо отметить, что у каждого читателя своя грань, которой он отделяет возможное от невозможного, и на основании этого уже судит произведение автора по степени реалистичности, было ли какое-то авторское допущение волюнтаристским, невероятным событием без реальных предпосылок, или же действительно для подобной развилки были объективные и субъективные причины. Например, С.Анисимов в книге «Вариант «Бис» описывает мир ХХ века, в котором СССР, в частности не заморозил строительство авианосцев во время второй мировой войны, что позволило в 1944 году справиться с Германией без открытия второго фронта.

Однако даже поверхностное прочтение должно насторожить читателя. Дело даже не в том, подсуживает ли постоянно Анисимов «своим» на театре военных действий, а дело в экономике. Например, откуда все-таки взялись у СССР ресурсы на строительство ресурсоемких и технически сложных кораблей, если даже легковые автомобили в реальности мы закупали у американцев? Какие реальные действия должно было совершить советское правительство в 1930-е, 1920-е годы, чтобы к началу второй мировой войны СССР имел ресурсы не только для производства самолетов и танков, но и для обновления ВМФ?

Ю.Латов в статье «Ретропрогнозирование: фантастика или наука?» дает простейшую схему разбора вероятностности исторических сценариев:

«Оценки реалистичности ретропрогнозных сценариев можно типологизировать по довольно простой схеме. Деятельность людей (выдающихся личностей, социальных групп) определяет субъективную вероятность либо невероятность альтернативного хода событий, а состояние окружающей людей среды (природы, объективных производительных сил) — объективную вероятность либо невероятность. В таком случае ретропрогнозные сценарии могут иметь четыре степени реалистичности: