Путь на Балканы - Иван Валерьевич Оченков Страница 9

— Думаешь, выйдет?

— Как Бог даст.

— Ну-ну, — протянул Кузьма и велел подошедшему Дмитрию, — садись, паря, путь не близкий.

Тот, не переча, запрыгнул в телегу и едва не провалился в устилавшем ее дно мягком сене.

Расстроенный Модест Давыдович обедал совершенно без аппетита, чего нельзя было сказать о прочих присутствующих. Впрочем, долго это не продлилось, и вскоре радушный хозяин провожал членов высокой комиссии. Те, откушав, пришли в хорошее расположение духа и, отбывая, считали своим долгом сказать Батовскому несколько любезных слов, что, однако, не слишком улучшило его настроение.

— Вас что-то беспокоит, коллега? — осторожно спросил его более внимательный Гачковский, когда начальство разъехалось.

— Нет, благодарю вас. Ничего заслуживающего внимания, так — мелкие неприятности.

— А о какой еще версии говорил господин Фогель? — осведомился Владимирский.

— Да так, ерунда. Просто из-за созвучия названия деревни Будищево поначалу решили, будто этот самый Дмитрий кричал, что он из будущего!

— Любопытно, и что же вы?

— Как видите, к вящему моему сожалению, ничего подобного не выяснилось.

— Простите, но как вас понимать? — напрягся коллежский советник.

— Ну, посудите сами, Юлий Иванович, кем себя обычно воображают душевнобольные? Наполеонами, Цезарями, на худой конец, испанскими королями. Скучно! А тут, ни много ни мало, посланник грядущего! Впору диссертацию писать.

— Ах, вы в этом смысле, коллега. Да уж, тут с вами нельзя не согласиться, прелюбопытнейший мог быть случай.

— Кстати, а вы обратили внимание на его одежду? — осторожно спросил Гачковский.

— Пустое, — отмахнулся доктор, — одежда, конечно, престранная, однако местные дворяне своих дворовых как только ни одевали. Этот самый старый барин, господин Блудов, капитан-лейтенант в отставке, в прежние времена куда как больше чудил. Однажды дошел до того, что велел пошить для дворни древнеримские хитоны и тоги. Представление захотел устроить для соседей, понимаете ли, из Плутарха! Причем весьма короткие, особенно для девиц. А тут кальсоны с карманами, подумаешь!

— И чем все закончилось?

— Что именно?

— Ну, представление из Плутарха?

— А, так, покуда он эдак со своими дворовыми чудил, все тихо было. Когда же он удумал деревенских баб в такое же переодеть, тут у него усадьба-то ночью и загорелась.

Пока озадаченный врач раздумывал над превратностями судьбы старого помещика, в коридоре послышался шум, и через минуту в кабинет влетела очаровательная дочка земского доктора Софья со своими спутниками.

— Папочка, мы тебе не помешали? — прощебетала она своим мелодичным голосом. — Просто, как оказалось, Николаше и Алексею Петровичу уже пора в полк, а они не хотели уезжать не попрощавшись.

— Не смеем вам мешать, — откланялись Владимирский с Гачковским.

Софи изобразила в ответ книксен, Модест Давыдович кивнул, а господа вольноопределяющиеся откозыряли.

— Как хорошо, что вы зашли, дорогие мои, — растроганно заявил Батовский. — Вы, Николай, мне как сын, и я счастлив и горд, что вы с Алексеем отправляетесь воевать за правое дело! Я как врач, разумеется, не одобряю насилия вообще и войну в частности, но все же не могу не признать, что в данном случае она абсолютно оправданна и, более того, благородна! От всей души желаю вам вернуться домой живыми и здоровыми. Храни вас Бог, дети мои!

Договорив, он обнял и расцеловал сначала Николашу, затем Лиховцева и, прослезившись, полез в карман за платком. Молодые люди также были смущены и растроганы, особенно Алексей. Софья в течение всего дня была неизменно ласкова с ним и вообще вела себя так, будто они уже помолвлены. Все это наполняло его душу таким восторгом, что он и думать не мог ни о чем другом, кроме своего счастья. Что ему война и все османские башибузуки разом, если его любит такая девушка! Его состояние настолько бросалось в глаза, что Николай попытался отвлечь внимание от своего приятеля.

— Кстати, дядюшка, когда мы приехали, ваш Лука выпроваживал из больницы какого-то престранного субъекта. Верно, кто-то из ваших пациентов?

— Да, я тоже обратила внимание, — подхватила Софья, — очень странный молодой человек.

— А, так это тот самый «посланник грядущего», о коем мы давеча разговаривали с господином Иконниковым, — сообразил Батовский.

— Вы его уже выписали?

— Да. Его, изволите ли видеть, опознали, имя он вспомнил. Здоровье у него на зависть, так чего же его держать? Суммы, отпускаемые нашим ведомством на содержание больницы, совсем невелики, а частная благотворительность нынче направлена на дела балканские.

— И кто же сей несчастный?

— Некто Дмитрий Будищев, родом из одноименного села.

— У него странный наряд для крестьянина, — задумчиво заметила Софи.

— Да и для горожанина тоже, — засмеялся жизнерадостный Николаша.

— Он из бывших дворовых Блудовых, — пояснил Модест Давыдович, — хотя я сразу это заподозрил.

— А почему.

— Ну, посудите сами, телом довольно крепок, значит, не голодал. Руки не мозолисты, стало быть, тяжелым трудом не занимался. Речь довольно сильно отличается от простонародной, впрочем, от господской тоже. Ну и самое главное, не похож он на человека благородного. Сразу видно, из кухаркиных детей.

Прежде Дмитрию приходилось бывать в селе, но вот к увиденной им картине он оказался совершенно не готов. Будищево была небольшой деревенькой, состоявшей из двух десятков изб, построенных без всякого плана. Чуть на отшибе от нее стоял заброшенный господский дом и жавшаяся к нему, покосившаяся от времени церквушка, где служил отец Питирим. В самой деревне было только три дома, покрытых дранкой и с трубами от печей. Крыши остальных были соломенными и топились по-черному. Большинство местных обитателей ходили босиком и в такой одежде, что его собственная после стирки могла бы показаться вполне приличной. Однако самым большим потрясением для него было то, что он, оказывается, ничего не умеет. Просто совсем! Ни косить, ни пахать, ни плотничать, ни обращаться с лошадьми, вообще ничего. Поняв, что за «сокровище» прибило к их берегу, мир определил его пасти деревенское стадо. Обычно этим занимались дети, но куда еще прикажете девать совершенно безрукого великовозрастного балбеса? Вообще, если бы не отец Питирим, Митьку-дурачка, как его теперь называли, скорее всего, выгнали бы прочь, но священник пользовался в деревне почти непререкаемым авторитетом. «Почти», потому что главным в деревне был — мир. Правильнее даже — Мир. Мир — это все население деревни. Даже староста Кузьма был всего лишь первым среди равных. А Мир — это все. Мир решал, кому какой надел достанется. Мир решал, сможет ли жениться парень на полюбившейся ему девке. Мир решал, кому идти в рекруты на царскую службу, впрочем, года три назад царь Александр-Освободитель отменил рекрутчину, и одной заботой у мира стало меньше.

А пока Дмитрий пас вместе с местными мальчишками коров, следя, чтобы буренки не разбежались. Кормили его всей деревней