Александр Сухов - Пламенный Путь

Сухов Александр Евгеньевич

Меж мирами скользящий-3

Пламенный Путь

Пролог

Малогабаритная кухонька хрущевской двушки-распашонки, обстановка, мягко выражаясь, оставляет желать лучшего. Три колченогих табурета, складной стол с изрядно обшарпанной столешницей — вот и вся нехитрая мебель. Оклеенные цветастой клеенкой стены, основательно забрызганные чем-то бурым и сизым. Весь в желтых разводах давно не беленый потолок. Покрытый обшарпанным линолеумом пол на треть заставлен пустой винной тарой, остальное пространство загажено картофельными очистками, сигаретными и папиросными «бычками» и еще много чем не поддающимся описанию. Из посиневшего от времени неисправного кухонного крана льется тонюсенькая рыжеватая струйка и, ударившись в покрытый копотью бок алюминиевой кастрюли, теряется в завалах давно не мытой посуды. На газовой плите бурлит и негодует давно вскипевший чайник. За грязными стеклами кухонного окна завывает вьюга, снежные заряды то и дело молотят по стеклу. Уличные фонари разбиты революционно настроенными народными массами, непроглядную ночную темень разгоняет льющийся из окон жилых квартир свет. На дворе очередная политическая оттепель под названием Перестройка.

За столом двое: женщина в засаленном домашнем халате и тапочках еще не старая, но основательно потрепанная и интеллигентного вида пожилой мужчина в очках. На нем серый костюм классического покроя, слегка помятая синяя полосатая рубаха и серый в полоску галстук, на ногах валенки с калошами. Оба, мягко выражаясь, в нетрезвом состоянии. На столе початая поллитровка с какой-то мутной субстанцией, а рядом еще одна — полная. В суповой тарелке порезанные с полкило зельца, буханка черного хлеба и головка лука. Перед тарелкой, прямо на столешнице горка шоколадных конфет «Аленушка», производства московской фабрики Красный Октябрь.

— Все-таки козлина этот Меченый! — отправляя прямо на пол докуренную до бумажной гильзы беломорину, воскликнула в сердцах дама. — Своих партейцев дрючь, как твоей душе угодно, на то оне и партейцы — комуняки, значица, а нас — простой народ не замай! Ишь чего удумал, сволочь, сухой закон! Вот же падла говорливая! Послушать, так везде у него «процесс пошел», а на поверку, — женщина затянула немелодично: — Тиха-а в лесу, тока не спя-ят дрозды, завтра дрозды получать… — прервав песню на самом интересном месте, она посмотрела на задумавшегося о чем-то собутыльника. — Митрич, ты чего это размечтамшись? А ну-ка не сачкуй, наливай! Сёдни у нас с тобой эвон какой замечательный улов: штук сто «чебурашек» и полста водочных пузырей. Жаль из-под шампанского перестали принимать. Все равно, считай, пятнарик заработали. Завтрева оттащим и оптом Зинаиде, будет на что опохмелиться. Пятнадцать рублев, — благоговейно повторила она, возведя очи к потолку, затем вновь воззрилась на собутыльника и не без язвинки в голосе спросила: — Вот скажи-ка мне, Митрич, много ты зарабатывал на своих бабочках в своем университете, ентомолаг несчастный?

Вопрос вывел мужчину из ступора. Он сосредоточил взгляд своих водянистых глаз на собеседнице и, покачав головой, ответствовал:

— Вы, Варвара Павловна, зря ехидничаете. Мы — энтомологи великую пользу государству приносим. Без нас и урожая бы никакого не было. А что касается вашего покорного слуги, уважаемая, так меня еще пять лет назад звали в Йельский университет, прочитать курс лекций по прямокрылым…

— Ага, зерно в Канаде покупаем, а свое моль съедает, зато по полной программе получаем лапшу на уши кажинный раз про знатных комбайнеров, урожай без потерь и Закрома родины. А где они эти Закрома, коль водку уже не из чего делать и ваще на прилавках шаром покати — людя?м жрать нечего?! Все Горбач проклятый профукал. Похоже, капиталюги хорошо ему отстегнули, эвон Райка в каких одежках щеголяет! — не сдержала праведного гнева Варвара Павловна. Затем примирительно сказала: — Ладно, Митрич, не ерепенься и не лезь в бутылку, а свою байку про то, как тебя хотели в Америку забрать, расскажешь кому-нибудь еще. Прохвессор ты наш! Луче наливай-ка по граммульке. Оно хоть и поганая самогня у Кузьмовны, но ничего крепше «буратины» или крем-содовой нонече окрест не сыскать.

После того как мужчина выполнил просьбу дамы, оба подняли стаканы, чокнулись и дружно влили в закаленные глотки мутное пойло.

— У-у-х!.. Крепка советская власть! — поднося к носу ржаную корочку, громко воскликнул Митрич, затем отправил ее в рот и потеплевшим взором посмотрел на Варвару Павловну. — Вы, дорогая моя благодетельница, не думайте, ничего такого, Это я сейчас «несознательный общественный элемент». Было время…

— Да слыхали ужо, — беззаботно махнула рукой женщина. — Давай-ка, Митрич, луче споем нашу, — и, не дожидаясь согласия приятеля, громко протяжно затянула: — Ох, и напи-и-лася я пьяна, ох не дойду-у я до дому-у, завела меня тропка дальняя до вишневово саду-у…

Вслед за ней и Митрич подхватил:

— Там кукушка кукует, мое сердце волнует, Ты скажи-ка мне расскажи-ка мне, Где мой милый ночует?

Далее они продолжили уже с разложением на два голоса:

— Если он при дороге помоги ему Боже. Если с любушкой на постелюшке, накажи его Боже…

Закончили дружно, ладно и очень громко, аж посуда на полке зазвенела:

— Если б раньше я знала, что так замужем плохо, расплела бы я русу косоньку, да сидела бы дома.

После того, как отгремел последний аккорд, женщина в творческом запале саданула по столу кулачком и разрыдалась в голос.

По всей видимости, подобная реакция была вполне естественной, поскольку мужчина не посчитал нужным начать успокаивать ее, а, расплескав по стаканам остатки из бутылки, пафосно провозгласил:

— А не выпить ли нам с вами многоуважаемая Варвара Павловна за любовь?

Женщина не успела ответить, как из соседней комнаты послышалось требовательное младенческое бормотание.

— Вот же лярва эта Людка! — грозно прорычала она, и, не стесняясь в выражениях, пояснила свою мысль: — Сучка, блудливая, безотказная давалка! Как перепихиваться с кажинным первым встречным, так она, а как деток нянчить, так, значить, бабка. Дождется тварюга, выгоню вместе с ейным ублюдком на мороз, чтоб неповадно было! Пущай себе катится к тому, от кого залетела!

— Полноте, Варвара Павловна! — неуклюже замахал руками собутыльник. — Вы же добрейшей души человек, и не способны выгнать дочь на мороз, да еще с малым дитем.

— Ладно, Митрич, — вымученно улыбнулась женщина, — наливай из чайника в ковшик, добавь туда холодной водицы, да бутылочку с подоконника поставь. А я покамест проглота перепеленаю.

Мужчина со знанием дела бросился выполнять полученный приказ, а дама удалилась из кухни. Вскоре до его ушей донеслись громкие восторженные возгласы и младенческий плач:

— Выспался, милой! Какие мы сердитые! Щас, погоди чутка, баушка подгузничек заменит! Фу!.. а навалил-то, навалил! Придется подмывать попку-то, благо горячую воду подают справно.

С ребеночком на руках она протопала в ванную. Зашумело в смесительном кране, затем послышались восторженные гуканья, характерный шум бьющей в дно чугунной ванны водяной струи и звук разлетающихся в разные стороны брызг.

Вскоре перепеленатый трехмесячный младенец был торжественно доставлен на кухню. К тому времени заботливый Митрич успел хорошенько подогреть детскую молочную смесь. Варвара на всякий случай брызнула несколько капель себе на запястье, дабы убедиться в том, что еда для мальца не перегрета,

— Кушай, Аристарх, мой родненький, — запихивая резиновый сосок в рот ребенку, плаксивым голосом промямлила женщина. — При родной-то матери сиротинушка-а-а…

— Да успокойтесь вы дорогая моя соседушка, — Митрич укоризненно посмотрел на товарку. — Дети — наше счастье и наше будущее. Как же без них родимых. А у вас настоящий богатырь, эвон как из бутылочки уписывает.

— Своих бы завел, — уже более добродушно огрызнулась женщина, — тада бы знал, каковое это нянчиться с младенцем. Оне ж ведь не мы с тобой — на корке хлеба, да на рюмке самогона хошь цельный день можем продержаться. Ему разов по шесть-семь на дню пожрать-попить подай, да отмой от какашек, да пеленки и подгузники поменяй, да постирай… и ежели при этом его родную мамку все время носит незнамо где — впору в петлю голову сунуть. Я ж не девочка младая, свое отмучилась — эвон какую коровищу вырастила, одна без мужика. А толку-то, никаких благодарностев.

— Все равно, — не унимался сосед, — дети — счастье, а внуки, наверное, счастье вдвойне. К сожалению, нам с покойницей Татьяной Спиридоновной Бог деток не дал — субтильная она у меня больно была — два выкидыша, а потом врачи ей и вовсе рожать запретили, мол, для жизни опасно. А теперь, — старик пустил пьяную слезу, — ей уже ничего не опасно — лежит себе в холодной могилке…