Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Часть 2

Александр Афанасьев

У кладезя бездны-2

(Бремя империи [СИ] — 5. У кладезя бездны — 2)

Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле…

Картинки из прошлого

30 апреля 2005 года

Итальянское Сомали

Могадишо

Могадишо готовились к празднику. Дню рождения Генералиссимуса.

Генералиссимусом был, конечно же, Мохаммед Фаррах Айдид. Его Превосходительство, кавалер ордена Честь нации, ордена Римского орла с мечами, креста "За военную доблесть" с двумя подвесками повторного награждения. Все эти медали — остались Айдиду от королевского правительства, когда шел процесс урегулирования. Фактически — его наградили за мужество и героизм, проявленное его бандами в боях с итальянскими поселенцами и колониальными войсками. Медали стоят дешевле, чем деньги, в конце концов — это всего лишь красивая медная подвеска на куске разноцветной плетеной ткани, верно? У Короля много медалей, одной больше, одной меньше — какая разница. Немало офицеров после этого возмутительного награждения подали в отставку, были даже те, кто публично отказался от своих наград, заработанных потом и кровью. Но короля… теперь уже бывшего короля — это не остановило.

Потом, когда в Риме случился государственный переворот, Король отправился в изгнание, и была провозглашена пятая республика — и кто-то надеялся, что награждения отменят… да много тогда кто на что надеялся. Но награждения как то не отменили, может, забыли.

Только новые флаги с SPQR и новые звания в армии, полиции и на гражданской службе говорили о том, что теперь — это совсем другая страна…

Одна из основных дорог, разделяющих Могадишо на северный и южный — называется Дорогой Виктора Эммануила Четвертого, хотя ее так не зовут даже итальянцы. Ее зовут Торговая дорога, потому что с одного ее конца — рынок Бакараха, город в городе, крупнейший рынок страны и один из крупнейших в Африке, а с другой стороны — Доло Одо. Тот самый город, через который несколько лет назад в Эфиопию прошел человек с несколькими козами и тонной тканей на старой повозке…

Этот же самый человек, постаревший, сухой как палка, черный от загара, выглядящий как доходяга — но на деле с мышцами, похожими на витые стальные канаты медленно брел по обочине дороги в числе других таких же. Он был таким дочерна загорелым и таким тощим, что он не был похож даже на европейца. Он был похож на поселенца… на сицилийца, прибывшего в эту страну два поколения назад, на бура — вууртрекера, бредущего по пустыне со своей повозкой, на изгнанного, потерявшего своего вождя мормона, бредущего в караване через соляную пустыню. Короче он был похож на человека, который многое повидал, многое изведал, прошел через десятки житейских штормов и сейчас бредет по африканской земле то ли в поисках работы, то ли в поисках места, где спокойно можно умереть. Такие люди, изгнанные с земель своих предков, никогда не возвращаются назад, они становятся частью Африки, этого жестокого, необузданного и загадочного континента и умирают здесь, становясь удобрением для красной как кровь африканской земли…

Он никуда не спешил — потому что жизнь в Африке вообще неспешна. Внимательно и несуетно он смотрел по сторонам и его взгляд с равным равнодушием скользил и по торговым рядам, и по машинам, отчаянно сигналящим на дороге, и по старому ФИАТу с крупнокалиберным пулеметом, у которого стоят наводящие ужас хабр-гадир, голые по пояс, в черных противосолнечных очках, с автоматами за спиной, палками и шамбоками в руках. Все здесь ему было чужим — и в то же время все здесь было до боли знакомым, потому что его учили действовать в таких местах как это. Вот корова — низкая, жилистая, короткорогая, такие характерны для севера Африки и Аравийского полуостров — склоняется к большому долбленому корыту и хватает из нее смесь тростников, высушенных водорослей, рыбной мелочи и требухи и гашиша — именно это является пищей для местных коров, потому что ничего другого нет. Вот незамужняя женщина… типичная африканка, в ярком европейском одеянии, крикливом и обтягивающем, полная и самодовольная — европейская худоба здесь не в чести, женщины здесь нужны для продолжения рода, а полная женщина — сможет родить и вскормить гораздо больше детей, чем худая. За несколько бумажек по десять лир эта женщина будет принадлежать ему, как и почти любая другая на улице: местные женщины совсем не дикарки, они охотно идут на контакт с белыми, потому что у белых есть деньги, и с белым… как бы не считается, за это не будет мести. Сейчас — она несет домой купленную зелень и лепешки, а ночью — может пойти в клуб на подработку: здесь не гнушаются никаким заработком. Вот только эта женщина — ему не нужна и не интересна.

Вот автобус — тоже типично-африканский, разрисованный наивно-ярким сюжетом охоты, с громадным багажником поверху, на котором навьючено вещей высотой с сам автобус и еще люди сидят. Некоторые стекла выбиты, на кузове следы от пуль, движок чахоточно кашляет, выбрасывая черный дым… наверное, этот автобус прошел не меньше миллиона километров, из них половину — по местным немилосердным дорогам. Но водитель будет эксплуатировать его до тех пор, пока он не развалится окончательно, и даже так — его кузов, наверное, послужит кому-то отличной основой для жилища.

Это была не его страна, не его родина — но он научился любить ее. Его Родина — предала его, сбросила, как отыгранную карту в "бито" в безжалостной геополитической игре, разменяла на сиюминутное преимущество. Его сокамерники в колонии для жуликов и воров — после того, как убедились что он сильный и он мужчина в традиционном, местном понимании — приняли его как своего, приняли в свой круг. Он научился говорить на их языках, петь их песни и есть их еду. Он узнал их историю — с разборками племенных вождей, с предательством, с острым пламенем машингеверов в буше и воем пикирующих Юнкерсов. Германия была здесь — но в то же время ее здесь и не было, теперь он понимал, сколь тонка корочка высохшей земли, и какая бездна кипящей лавы скрывается под ней. У германцев, этих имперских варваров — есть часы, отличные часы — но у местных есть время. И рано или поздно — германцы не выдержат, дрогнут — и корка проломится под их ногами, а лава поглотит их, словно их и не было. И вернется та, старая дикая Африка. Известная нынче лишь по книгам исследователей и племена будут жечь костры на последних этажах опустевших бетонных коробок. Он с уверенностью мог сказать: так — будет.

Но пока этого нет — он будет, как в тюрьме. Свой среди чужих. Чужой среди своих…

Первым делом — он навестил то место, откуда отправляли его на задание — центр военно-морской разведки Италии. От него остались лишь руины — он не осмелился спрашивать местных жителей, как это произошло. Догадаться было несложно — заминированная машина, брошенная у дороги, у нужного здания — как не раз бывало. И скорбеть тут не о чем — в душе его была пустота. Сухая, звенящая пустота — как снег в Альпах.

Соглядатай, смотревший за рынком — работал в одной из лавок, торговал дешевой одеждой. О том, что это соглядатай — Паломник понял, потому что у него никто ничего не покупал, его лавку обходили стороной — но он все равно торговал. Паломник понимал — зачем этот человек здесь. В Африке — вся буза начинается на базаре, все слухи тоже можно узнать здесь — вот этот торговец здесь и торчит. С сотовым телефоном, чтобы чуть что позвонить в полицию. Жизнь его стоит недорого, его убьют одним из первых, как только начнется — но он сознательно идет на это. Например — за то, что всех его сыновей возьмут в армию или в полицию — в голодном, полуразрушенном Могадишо, где невозможно жить землей это верный способ разбогатеть. Айдид плохо и нерегулярно платит, командиры требуют поборов — но если у тебя в руках автомат и право безнаказанно грабить и рекетировать — это значит много. Полицейский — голодным не будет…

Паломник присмотрелся. Скорее всего — этот соглядатай поставлен нарочно на виду, есть еще один, более замаскированный — но про него так просто не узнать. Он пока никак не проявил себя, если не считать стрельбы в том поселке рыбаков, никто не знает про его намерения, значит — вероятность того, что соглядатай не задержит на нем взгляд больше девяноста процентов.

Надо рисковать…

Под аккомпанемент назойливых клаксонов и ругательств, вместе с несколькими другими африканцами, он перебежал дорогу, нырнув в мутные воды рынка Бакараха…

В это же время, на вилле Сомалия в самом центре города, бывшей резиденции генерал-губернатора — проснулся сам предстоящий виновник торжества. Сам Мохаммед Фаррах Айдид.

Он был совой, к тому же вчера сильно напился — потому то проснулся, когда солнце на небе миновало свой апогей. Проснулся он от жары и бурления в животе, которое сделало бы честь и падающей в котел воде водопада Виктории.