Василий Головачев - Утечка информации Страница 10

Вернувшийся Ивлев коротко сообщил, что их ждет машина, мужчины подхватили вещи и поспешили вниз, к выходу из аэропорта.

– Шеф чем-то озабочен, – пробормотал Рудаков, перекидывая через плечо ремень кинокамеры.

Березин ничего такого не заметил, но у Михаила был верный глаз, и он ему поверил, хотя и не придал словам особого значения.

Ивлев повел их через скверик, разбитый перед зданием аэропорта, в слабоосвещенное пространство автобусных остановок. Но не успели они пройти скверик, как в конце аллеи появились три тени, потом погодя еще одна. Послышались смех и ругань. Все четверо стали поперек дороги, не пропуская группу экспертов. Шедший впереди Ивлев остановился и спросил, не оборачиваясь:

– Кто это?

– Я не знаю, – виновато ответил Березин, ставя сумку на землю. – Они не совсем вежливо знакомились с Анной... не все, вон те двое, в центре.

– Максим ни при чем, – быстро проговорила Анна. – Это я виновата. Давайте лучше вернемся, ребята.

Березин шагнул вперед.

– Игорь Тихонович, разреши, я с ними поговорю? Их ведь всего четверо.

– До поножовщины? – резко сказал Ивлев. – А ну, пошли все вместе, плотней, Анна в середине.

Они сдвинулись тесней и пошли прямо на озадаченных подобным приемом парней. Рудаков на всякий случай поудобней перехватил в правой руке ремень кинокамеры, а Березин вообще освободил левую руку, которой владел не хуже, чем правой. Но все обошлось, четверо молча расступились в стороны, и лишь спустя минуту в спины уходящим раздались смех и выкрики почувствовавших уверенность парней.

Березин споткнулся, оглядываясь, но Ивлев сказал: «Не останавливайся», – и он послушался, только зло буркнул:

– Вой шакалов.

– К сожалению, – вздохнул философски Рудаков, – переход высшего и даже среднего образования в культуру долог и мучителен, в чем мы убеждаемся на практике.

Анна засмеялась с видимым облегчением, а Ивлев вдруг проговорил странным тоном:

– Природа повторяется. Везде одно и то же: период роста цивилизации, действительно мучительный период, всегда сопровождается борьбой ума и добра с низостью и свинством. И не все цивилизации завершают социальную стадию эволюции...

Что он имел в виду, Березин не понял, да и занят был другим, но Анна посмотрела на Ивлева пристально и вопрошающе.

Вскоре они подошли к машине – военному «уазику», старшим в которой был хмурый лейтенант со значком специалиста второго класса на груди.

– Сейчас в часть, – пояснил Ивлев, рассаживая их в кабине, – а утром нас подбросят на вертолете прямо к базовому лагерю. Ну, а там посмотрим.

– А далеко ехать? – спросил Рудаков сонно.

– Сорок минут, – ответил лейтенант, с которого при виде Анны слетела вся его хмурость. – Около пятидесяти километров. Я думал, меня послали по меньшей мере за полковником... никак не ожидал штатских. Вы не по части техники, ребята? Не доработчики?

– Отчасти по части, – пробормотал Рудаков.

Лейтенант понял и больше не возобновлял разговора.

Ивлев, как нарочно, посадил Березина рядом с Анной. «Уазик» неимоверно трясло, Максиму пришлось придерживать Анну за плечи, и когда они доехали, с первого раза он этому не поверил.

Впереди в свете фар появилась решетка ворот со звездой, водитель посигналил, решетка скользнула вбок, и они въехали на территорию гарнизона.

Расквартировали их оперативно, и уже через полчаса, умывшись с дороги и попив чаю, они лежали на койках одной из пустовавших комнат офицерского общежития. Березин с удовольствием похрустел простынями, пожелал всем спокойной ночи, а в глазах уже плыла дремота, и сладко ныли мышцы ног...

– Единственное, что меня удивляет, – негромко сказал Рудаков и, сойдя с тропинки, с шумом повалился в высокую траву, – так это хорошая погода.

– Провидение за нас, – пробормотал Березин, оглядывая с голой вершины сопки простиравшуюся перед ними горную гряду. Карымский вулкан выделялся из нее столбом бурого дыма и глухим ворчанием. До него было километров пятнадцать, и Максим в который раз задал себе недоуменный вопрос: почему Ивлев выбрал место разбивки лагеря так далеко от вулкана? Да еще в другой стороне от лагеря вулканологов? – А тебя не удивляет, почему Игорь выбрал именно это место? Ни черта ведь не видать.

– А что тебе надо видеть? – лениво спросил из травы Рудаков.

– Нолики ведь наблюдали прямо над вулканом, а не здесь.

– И ты веришь, что мы тоже их встретим? По-моему, случай в Красноярске, когда мы с Губаренко буквально столкнулись с ними, настолько исключителен, что для повторной встречи необходим слишком большой набор случайностей.

Березин промолчал. Ивлев с Анной все еще находились у вулканологов, записывали показания очевидцев и решали еще какие-то проблемы, необходимые для дальнейшей совместной работы. Они отсутствовали уже четыре часа, и настроение у оставшихся, по крайней мере у Березина, портилось в геометрической прогрессии от каждой прошедшей минуты.

Иногда проснувшийся вулкан пхыкал особенно густым всплеском дыма, после чего скалы кругом начинали дрожать сильнее. Дрожь передавалась по телу к голове, и начинало казаться, что дрожит все, даже небо и солнце.

– Хотелось бы посмотреть вулкан поближе, – проворчал Березин. – Ни разу не видел извержения невооруженным глазом.

– Ты хорошо спал? – осведомился Рудаков, поднимаясь из травы, и из-под козырька ладони осмотрел горизонт. – Или тебя что-то беспокоит? Отсюда отлично все видно.

Он отмахнулся от комаров и снова лег.

– Спал-то я хорошо... – Березин вздохнул и присел рядом, подминая под себя метровые листья лопуха-белокопытника.

Ивлев поднял их в шесть утра, в семь они уже грузились в вертолет, а в полдень разбили лагерь на склоне одного из каменных утесов, окруженных хвойным редколесьем: пихтой, кедрачом, елью и даже тисом. Ивлев еще с воздуха высмотрел эту полуразрушенную временем скалу и отправил их с Рудаковым к ней сразу после выгрузки, так что они не успели полюбоваться типичным камчатским ландшафтом, наверстывая упущенное сейчас.

Июнь на Камчатке – пора цветения горицвета. Воздух был напоен терпкими ароматами вольнотравья, хотелось лечь на вершине кряжа, обдуваемой ветрами, смотреть в легкое летнее небо, вдыхать запахи, ни о чем не думать и испытывать блаженство, не омрачаемое никакими заботами, как в детстве. Тогда Березину было лет восемь... потом девять... и десять, когда вот таким же летним днем он со сверстниками выбегал в поле, падал в траву и подолгу смотрел в небо: синее, бездонное, влекущее... Как был тогда счастлив, понимаешь только сейчас, с опытом двадцати восьми лет за плечами; ведь это невероятное счастье – видеть мир через призму детского восприятия, впитывать покой, и тишину, и запахи древней земли и без оглядки верить в будущее, счастливое будущее...

Березин с завистью посмотрел на Рудакова, потом на сложенное у большого ребристого камня имущество и снова вздохнул.

– Палатку вечером будем ставить?

– Если бы еще не трясло... – невпопад ответил Рудаков.

– Чего?

– Земля дрожит, чуешь? Не уснешь.

– Так вулкан же...

– Вот и я говорю. И комары, черт бы их драл!

Березин пожал плечами и решительно направился к багажу.

Спустя час игрушечный на первый взгляд вертолет доставил Анну и тут же умчался обратно. Анна устало опустилась на валун, положив у ног свою сумку и кожух диктофона.

– Игорь остался, пожелал полетать над вулканом. Обещал быть к вечеру. А вы молодцы, палатку поставили.

– Это вот он, – кивнул раздетый по пояс Рудаков на Березина, натирая тело мазью от комаров. – Я преимущественно загорал и бил этих тварей. А шеф не говорил, чем нам дальше заниматься? Или и так понятно?

– Наверное, понятно, – улыбнулась Анна. – Максиму надо настроить искатель, а тебе киноаппарат. Ну, а мне все остальное.

Рудаков хмыкнул.

– Шефу, наверное, передали с «тарелок», что они прилетят специально для нас.

Анна переглянулась с Максимом.

– Миша, будь оптимистом до конца. Раз Ивлев велел готовиться, значит, обязательно что-то произойдет. Я есть хочу, мальчики, вы обедали? Ой, сколько здесь комаров! Миша, не мажь ты эту ядовитую гадость, у меня «Октадэт» есть.

– Понял? – сказал Березин, прихлопывая на плече очередную жертву. – Можешь не верить даже своим глазам – это тебе не поможет, потому что ты попал под колесо истории... которую делает господин Ивлев. Или, по-твоему, пессимист – это звучит гордо?

– Пессимист – это хорошо информированный оптимист, – пробурчал Рудаков, забирая у Анны баллончик с репеллентом.

К вечеру они поставили еще одну палатку, для боящейся сырости аппаратуры. Рудаков испробовал кинокамеру на закате солнца, а Березин закончил настройку искателя. Комаров к вечеру слетелось столько, что репеллент уже не спасал, и Анна заставила мужчин зажечь можжевеловый костер, чтобы спасаться от разъяренных аборигенов тайги в дыму. Проверив на всякий случай свой «компакт-автомат», Березин подошел к Ивлеву, стоявшему над обрывистым склоном кряжа, и некоторое время, как и тот, смотрел на солнце, раздувшееся до размеров воздушного шара, красное, просвечивающее сквозь мглистую оранжевую полосу на горизонте. Эта картина – горы, недалекий громыхающий вулкан, почти безоблачное небо и алое солнце – создавала впечатление такого безграничного вольного простора, что могла заворожить и менее романтически настроенного человека, чем Березин, и он даже пожалел мельком, что в городе не увидишь таких красок, не ощутишь себя частью природы, не почувствуешь ее красоты и величия, а ведь в городе проходит большая часть жизни!.. Задумавшийся Березин машинально нашел глазами Анну – что она делает, почему не рядом? – и спохватился. У него был вопрос к Ивлеву.