Натан Темень - Двойной кошмар Страница 10

— Дедушка, спасибо за угощение. Не знаю, чем тебя отблагодарить. Мы сами не местные, у нас нет ничего в подарок…

Старик замахал руками:

— Что вы, гости дорогие, ничего не надо! – он поднялся и посеменил к выходу из пещеры. – Побудьте тут, гостюшки, а мне надо до ветру сходить. Старость, что поделать!

Дед исчез из вида, а Ромка тихо сказал двойнику:

— Надо бы подобрать тебе имя. Не могу же я тебя «эй, ты!» называть?

— Тебе надо, ты и подбирай, - лениво ответил двойник. Слабенькое вино, как видно, ударило ему в голову. Лицо его покраснело, глаза блестели в свете костра. Глюк удобно привалился к стене пещеры и оглядывался вокруг с добродушной улыбкой.

— Нет уж, - возразил Ромка. – Ты ещё предложи нам таблички нацепить: Роман-один и Роман-два! Давай сделаем, как в телефонной книге. Какая следующая буква после «о»?

— «П»? – лениво предположил глюк.

— Да нет, гласная!

— Тогда «и».

Ромка задумался.

— Это будет Римка. Женское имя! И вообще, это не по порядку.

—  По порядку будет «У», - глюк противно захихикал. – Румка! А если дальше, так ещё смешнее – Рюмка! Сам бери себе такое имя.

— Ну почему, - обидевшись, сказал Ромка. – Там ещё «Э» есть. Рэмка.

— Собачье имя, - прокомментировал двойник.

- Тогда я буду звать тебя Чипполино, - злорадно заявил Роман. – Простенько и со вкусом!

— Чёрт с тобой, - согласился двойник. – Пользуйся моей добротой. Рэмка так Рэмка. Помнится, у старика Адольфа был соратник по имени Рэм. Так что не обижайся, если я тебя по ошибке фюрером обзову.

— Ага, - ехидно ответил Роман. – Рём. Он ещё очень плохо кончил. Учи историю, студент!

Новоявленный Рэмка махнул рукой и засмеялся. Ромка тоже фыркнул, и они оба покатились со смеху.

- А вот и я, гости дорогие! – пропел нырнувший в пещеру старик. Он положил на пол свёрток, в котором Ромка с удивлением узнал мохнатую шкуру убитого ими громилы. – Вот, принёс вашу добычу. Не пропадать же добру.

Рэм развернул свёрток. Внутри оказался свёрнутый ремешок с прицепленной к нему кожаной фляжкой и длинный предмет в меховом чехле. Двойник развязал тесёмки чехла и вытянул на свет странного вида дудку.

Дудка была длиной в локоть взрослого мужчины, имела неширокий раструб на конце и несколько отверстий. Рэмка повертел дудку в руках и тихонько подул в неё, вызвав свистящий звук.

— Да это свирель, - он опять приложил её к губам и сыграл несколько нот.

— Ты умеешь играть на свирели? – спросил старик, жадно взглянув на дудку. Он облизнул губы и уставился на Рэма блестящими, выпуклыми глазами.

— Когда-то умел, - нехотя ответил двойник, бросив быстрый взгляд на Ромку.

Музыкальная школа была одним из нерадостных воспоминаний детства. Гобой, от которого болели усердно раздуваемые щёки, и фортепиано, за которое Ромку усаживали с рёвом, сменились домрой и аккордеоном, и через несколько лет мучений благополучно ушли в небытие. Зато умелая игра на гитаре снискала Роману заслуженную славу у девчонок.

— Сыграй что-нибудь, - попросил дед, не отрывая глаз от держащего дудку Рэма. – Порадуй старика!

Рэмка пожал плечами, на пробу вывел несколько дрожащих тактов. Пожевал губами, приложил свирель к губам и заиграл. Вначале мелодия не давалась ему, но вскоре Ромка узнал песню и подпел в такт:

— О, мами, о, мами мами блю, о, мами блю…

— Что это вы поёте? – беспокойно спросил старик, заёрзав на песке.

— Да ты слушай, дед! – бесшабашно махнул рукой Ромка. Ему стало весело. Дед уже вызывал у него умиление своими тощими ногами и загорелой лысиной. Ему захотелось сделать что-нибудь приятное всему миру. Двойник играл, и Роман затянул тенорком:

— Я дом покинул в двадцать летИ потеряла ты мой следВернувшись, с грустью я узнал –Тебя уж нет... [1]

Старичок внимательно слушал, переводя блестящие глаза с играющего на свирели гостя на певца. Голова его мерно кивала в такт песне.

Ромка закончил петь и жадно отпил разбавленное вино прямо из кувшина.

— Как хорошо ты поёшь, славный гость, - выговорил старик, подхватив бурдюк и торопливо долив вина в кувшин. – Спой ещё!

Ромка откашлялся. Что же, надо отплатить деду за гостеприимство. Он сделал хороший глоток из кувшина, и кивнул двойнику. Тот проиграл несколько тактов.

— Выпей - может, выйдет толкОбретёшь своё доброБыл волчонок – станет волкВетер, кровь и серебро… [2]

Старик слушал, тощая нога его непроизвольно постукивала по полу пещеры в такт Ромкиной песне. Обхватив руками коленки, дед покачивался, шмыгал покрасневшим носом и помаргивал увлажнившимися глазами. Потом он неожиданно вскочил, просеменил вглубь пещеры и вернулся с музыкальным инструментом, похожим на арфу. Поставил его перед собой, уселся, скрестив ноги калачиком, и проворно забегал пальцами по струнам. К удивлению Ромки, дед сразу попал в мелодию, и песня обрела дивную красоту

— Не ходи ко мне, желаннаяНе стремись развлечь бедуЯ обманут ночью пьяноюДо рассвета не дойду…

- напевал Ромка, и голос его, хриплый от волнения и выпитого вина, разносился по пещере, отражаясь диковинным эхом.

— Пряный запах темнотыЛеса горькая купельМедвежонок звался тыВырос – вышел лютый зверь…

Тени, отбрасываемые Ромкой от костра, качались вместе с ним, то вырастая, то уменьшаясь. Дым от потрескивающих веток поднимался к потолку пещеры и уползал прочь серым волчьим хвостом.

— Выпей – может, выйдет толкОбретёшь своё доброБыл волчонок – станет волкВетер, кровь и серебро…

- последние слова песни Роман то ли пропел, то ли прошептал. Музыка свирели смолкла, и только арфа бренчала, затихая, позванивая всеми семью струнами.

Он вдруг увидел себя со стороны, сидящего на песке у догорающего очага. Этот Ромка сонно покачивал головой, упираясь в пол руками. Глаза его неестественно блестели под набухшими веками.

Он видел и своего двойника, тот полулежал, привалившись к стене пещеры, раскинув руки по сторонам. Выпавшая из вялых пальцев свирель лежала на песке.

Затуманенным взглядом Ромка еще успел заметить, как старик деловито отставляет в сторону свою арфу и поднимается на ноги. Как разматывает обёрнутый вокруг пояса узкий длинный ремешок и подходит к лежащему у стены Рэму. Как, сложив ему руки на животе, проворно связывает ремешком двойнику запястья, и затягивает двойным узлом.

Глава 12

Ромка услышал звон и открыл глаза. Возле щеки покрутился и замер осколок разбитого глиняного кувшина. Несколько капель воды попали на лицо и скатились в песок.

Должно быть, он выпал из реальности всего на несколько минут. Костёр ещё дымил. Потрескивали, догорая, последние обугленные ветки, осыпаясь сизой золой на камни очага.

Блестящие глаза, обведённые каймой угольно-чёрных ресниц, смотрели на него сверху. Тонкие пальцы отвели с его лба прядки волос, пробежали по щеке, скользнули по шее, словно нащупывая невидимую жилку.

— Козочка! – прокаркал голос старика.

Угольные глаза пропали, пальчики соскользнули с Ромкиной груди, и он увидел тонкий силуэт, метнувшийся в сторону.

Роман повернул голову. Возле дымящего очага сидела на корточках и подбирала осколки разбитого кувшина худенькая, темноволосая девушка. Неопределённого цвета тряпка, свисающая с угловатых плеч и закреплённая на талии ремешком, не скрывала загорелых коленок. Коленки тоже были тощие, в свежих царапинах, какие получаются, когда лазаешь по зарослям ежевики.

Его двойник лежал на боку, возле закопчённой стены пещеры, и старик стягивал с него сандалии. Снял одну, покрутил перед глазами, дальнозорко щурясь, и положил на песок. Кряхтя, принялся стаскивать вторую.

Ромка попытался крикнуть. Сухие губы с трудом разлепились, из горла вырвался хриплый звук. Старик обернулся и хихикнул.

— Славная добыча, - сказал, дробно смеясь и покачиваясь на корточках.

Рэм шевельнулся, и дед придавил его коленом.

— Сразу два петушка попались в силки. Два сытых, беленьких петушка, - старик приподнял Рэму край набедренной повязки и звонко похлопал того по бедру. – Вот пожива, так пожива!

Роман попробовал встать. Тело было как деревянное. Должно быть, старик что-то подмешал в вино. Он с трудом дёрнул руками, и ремешок, стягивающий запястья, врезался в кожу. Ноги тоже оказались связаны.

Девочка подобрала осколки кувшина и отнесла их в угол. Вернулась и присела на корточки возле очага. Ромка повернул голову и с мольбой посмотрел на неё. Молоденькие девочки должны испытывать сочувствие к симпатичным парням, а не к облезлым старикашкам. Хотя бы теоретически.