Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой) Страница 10

Отчаянная веселость овладела мною: попробуйте, падлы, съешьте.

Подтянувшись, я перебросил ногу на крышу. Марина вцепилась в куртку и помогла

мне.

Оглядевшись, я замер: меж кирпичных труб и переломанных антенн торчал

жирный зад вертолета. Как он смог опуститься прямо на крышу?

-Ты ранен?

-Тихо, – я дернул Марину за рукав, увлекая за одну из труб.

Тут и она увидела вертолет и в ее глазах блеснула радость. С чего бы это?

Но времени на расспросы не было.

-Всего один, - пробормотал я, различив через стекло кабины затылок

пилота. - Эх, отсюда не достать... Стой здесь.

Я двинулся вперед, не сводя глаз с затылка. Достигнув вертолета, подлез

под пахнущее машинным маслом брюхо...

-Какого хуя.

Пилот поперхнулся – он жрал концентрат из банки. Расширившимися

глазами уставился на меня. Это был толстяк с широким бледным лицом.

-Н – не стреляй, - просипел он, как завороженный глядя на дуло автомата.

Почему-то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах

проскользнуло что-то … детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в

Джунглях детей.

Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва

глянув на пилота, заорала:

-Выметайся.

Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны

концентрат. Он был одет в чудн ые штаны из какой-то мягкой материи - спереди

расплылось темное пятно.

-Скорее, ты! - от нетерпения у Марины сорвался голос.

Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными

глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли

кусочки концентрата.

-Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши,

бормоча:

-Не стреляй, не надо.

Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?

Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким

боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим

брюхом, завис над нами. Автоматная очередь - как клацанье хищных зубов. На

спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших

расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.

Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине.

Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.

-Андрей, залезай.

Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня

Последнего Поезда.

-Что уставился? Скорее.

Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь

машины.

-Что ты задумала?

-Тихо!

-Ты умеешь?

Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив

на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина

повернулась ко мне. Сказала:

-Держись.

Мне понравилось, как она это сказала.

Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою

дрожь мне. Неужели полетим?

Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз

твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов.

Стрелки суетятся, стреляют в воздух.

Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут.

Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-

пятнадцать минут.

Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики

Калуги сливались внизу в чистый лист.

Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.

Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то

зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.

Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда

начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.

Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на

шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.

Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони,

мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, - развязывал рюкзак,

менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне

показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой

нитью железная дорога. Вдруг оторвемся?

Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки,

пытаясь попасть в Марину.

Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на

крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два

вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи

исчезли в беременных снегом облаках.

-Отстали, - выдохнул я.

Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя

винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные

волоски в горбатом носу.

-Подымай,- крикнул стрелок, разбазарив обойму.

Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри

вертушки, - туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился

он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.

-Молодец! - крикнула Марина.

Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков

будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая,

вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно

козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от

полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным

дымом.

Все-таки оторвались!

Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего,

мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.

Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук

Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и

истязают своих жертв...

Я посмотрел на спину Марины.

«Бабу живьем берите. Позабавимся!».

Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам

удалось оторваться.

Над люком - красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда

отсюда можно выйти? Разве только на облако…

По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.

А это что?

Я поднял обложку от книги. «Библия» - истертые золотистые буквы. Что-то

знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром

на светлой террасе…

Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую

бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.

«и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.

И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным

ветром, роняет незрелые смоквы свои.

И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись

с мест своих»2.

Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый

шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского

пера. Дрожь под ногами или в ногах и, - особенно ярко, – медленно падающий,

дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…

Вертолет начал снижаться.

Из-за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки,

полные зеленой жидкости. Посреди городка - башня, похожая на гигантский

стебель борщевика.

-Андрей?

-Да?

-Я не могу посадить его. Я … забыла!

В голосе Марины звенело отчаянье.

Несмотря на ее усилия, скорость машины не падала, и даже мне стало

ясно: если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это

смерть, но…

-Поворачивай к лесу!

Марина потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево.

Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.

Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.

-Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я.

Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.

-Попробую!

-Ну?

2 «Откровение святого Иоанна Богослова» (6; 12-14).

-Я уже сбросила!

Совсем ничего не почувствовал.

-Сделай наклон и вылезай!

Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом…