Волчица - Евгений Владимирович Щепетнов Страница 10

похоже что Настя занозила себе спину, когда дергалась на столе в бесполезной попытке освободиться. Само собой, никто и не подумает ставить в рабскую каморку полированный стол. Хорошо хоть от коры очистили те доски, из которых его сколотили. И вообще — что касается условий содержания, это были просто-таки хоромы, если вспомнить, как содержат других, гораздо менее ценных рабов. Настя видела, в каком состоянии были те, кого вели мимо нее. Скелеты, а не люди! Непонятно, как душа в них еще удержалась.

Еще через минут пятнадцать у нее ныло все — суставы распяленных ног, плечи, спина, даже копчик, на котором она дергалась на столе, лодыжки, перетянутые повязками, затылок, по которому похоже что ее и приложили дубинкой. Настю подташнивало — видимо она получила микросотрясение мозга, не зря же ее отключило наповал.

Через час Насте уже хотелось выть, от боли и она с трудом сдерживалась от рыданий. Плевать на моральные страдания — ей было больно так, будто ее вывесили на кресте, как раба Спартака, пойманного легионерами. Да, такая казнь очень даже неприятна и без вбитых в ноги и руки гвоздей. Тебя просто притягивают к столбу, позволяя стоять на перекладине, и ты стоишь, изнемогая от боли в руках и ногах, пока не спятишь, или пока тебя не заберет милосердная смерть. Вот когда понимаешь, что укол копья в сердце от жалостливого легионера суть не зверство по отношению к осужденному, а благо, которое он подарил распятому преступнику.

И как вишенка на торте — Насте ужасно хотелось помочиться. Она не делала этого уже…и не помнила сколько времени. Давно! А как известно — женщины не могут терпеть часами. И потому, как Настя не крепилась, а все-таки не выдержала. Зажурчала струйка, и под ней стало мокро и тепло. Пока тепло, но скоро эта мокрота сделается холодной и мерзкой. А еще — от Насти будет вонять так же, как и от всех рабов. Впрочем, может это и к лучшему. Может насильники не позарятся на грязнулю? Хотя…Настя в этом сильно сомневалась — от них самих несло таким душком, что рабы воняли всего лишь чуточку менее духовито. Похоже, что в этом мире не особо заморачивались с гигиеной.

Дверь открылась через час. А может и через два часа — время потеряло свою размеренность. Настя лежала в луже мочи, ее бил озноб, и тело превратилось в сплошную рвущую рану. Никогда она еще не испытывала таких страданий. Боль после тренажеров? Да ерунда! Мышцы болят, вот еще страдания! Чушь собачья! Живот болит перед месячными? Тьфу одно! Ушибла руку, потянула связки? На следующий день все пройдет! А тут…хотелось выть, и рыдать, выть, и рыдать!

В дверь вошли трое — толстяк с жабьей мордой, такая же толстая, приземистая баба лет сорока, с рожей, на которую навечно приклеилось выражение недовольства всем на свете, и мужчина лет пятидесяти на вид, одетый в черную (это во время жары-то!) одежду, напоминающую некую униформу. Сходство с униформой подтверждалось еще и знаком, нашитым на плече у «черного». Что-то вроде нашивки, которую носят в армии. В руках мужчина держал довольно-таки объемистый саквояж, весивший судя во всему очень даже немало — «гость» явно напрягался, держа его в правой руке.

Баба, увидев лужу под Настей что-то ей резко сказала, а потом вдруг несколько раз ударила ладонью по бедру и по губам между ног, явно стараясь причинить как можно больше боли. Настю в ушибленных местах будто огнем обожгло — ладонь бабищи была твердой, как из дерева, и такой же шероховатой. И била она от души.

Толстяк сказал что-то неприятное для бабищи, и она тут же будто осела, выпустив из себя воздух, как резиновая кукла. Затем поклонилась и выбежала из комнаты, появившись буквально через минуту с тряпкой и ведром в руках. В это время толстяк и «черный» неспешно вели беседу, по-хозяйски поглядывая на распростертую на столе девушку. Затем «черный» кивнул, и полез в саквояж, копаясь в его внутренностях и позвякивая содержимым. Наконец, на свет появилась большая стеклянная плошка с белым содержимым — видимо какая-то мазь. Потом — пузырек из коричневого стекла, затем — банка с маленькими монетками, или чем-то похожим на монетки — серебряные, размером с ноготь мизинца.

Бабища закончила мыть стол, подмыла и девушку, незаметно больно толкая Настю в бедро и щипая ее за задницу (синяки потом будут, Настя знала!), вытерла пол, и тогда к связанной девушке подступил человек в черном. Настю так никто и не подумал развязать, но теперь ей не до стыда и моральных страданий. Слезы из ее глаз текли сами по себе — больно было ужасно. Само собой — ее слезы никого не интересовали. Рыдает раб — так на то он и раб, чтобы страдать. Он наказан богами — или за свои прегрешения, или за грехи предков.

«Черный» простер над Настей руки, и она вдруг почувствовала исходящее от них тепло. Руки светились! Вначале зеленым светом, потом цвет изменился на голубой, и от рук явственно повеяло жаром. Колдовство! Магия! Настоящая магия!

Колдун поводил руками над Настей, довольно ухмыльнулся, что-то сказал толстяку. Тот тоже залыбился, и даже хлопнул в ладоши — радуется, сука! Больше всего Настя сейчас хотела бы врезать ему пяткой в морду, да так, чтобы он залился кровью! Настя никогда не была пацифисткой, а сейчас вообще люто ненавидела этих людей. В том числе и колдуна, который работал на рабовладельца. Тот, кто работает на работорговца — сам мразь и паскуда, заслуживающий смерти. И Настя внимательно смотрела в лицо этого поганца, чтобы запомнить его черты. Когда-нибудь она его достанет, чего бы это ей не стоило. Четвертым будет в списке — вместе с толстой бабищей, которая хлестала ей по промежности. Ууу…крыса мерзкая!

Колдун достал еще что-то из своей сумки, подошел ближе, и Настя увидела — что это такое. Металлический ошейник, очень похожий на собачий. И сразу поняла, что сейчас будет. Однако смотрела на этот атрибут рабской жизни спокойно, завороженно, так, как если бы ожидала чего-то подобного. Даже боль отступила, оставив вместо себя только лишь разочарование, досаду, и глухую тоску. Вот оно — началось! Теперь — все! Теперь она не человек, а вещь, с которой можно сделать все, что угодно!

А тем временем колдун подошел к толстяку, и тот протянул руку. Колдун достал откуда-то из-за отворота иглу, кольнул толстяка в палец, затем приложил к пальцу ошейник. Капелька крови вскипела и впиталась