Космер: Тайная история - Брендон Сандерсон Страница 10

– Нет, – признался Гаотона. – А тебе?

– Мне тоже пока не известно, – призналась Шай. – Предполагаю, что данный цвет нравился брату Ашравана, умершему, когда Ашравану было всего шесть. Тогда получается, что император обожает этот цвет, поскольку он напоминает о безвременно ушедшем родственнике. А может быть, император любит зеленый из-за чувства привязанности к родине? Ведь он родился в Укурги, а флаг в этой провинции как раз зеленый.

Гаотона, казалось, растерялся.

– Неужели принимать во внимание необходимо и столь ничтожную мелочь?

– Ночи! Конечно же! И еще тысячи и тысячи подобных мелочей. Я могу в некоторых случаях ошибиться, да наверняка ошибусь, однако надеюсь, что это не сильно повлияет на результат. Вероятно, у поддельного императора будет слегка другой характер, и это нормально, ведь все люди день ото дня меняются. Но если я допущу слишком много ошибок, характер уже не будет иметь значения, потому что печать не возьмется. Предполагаю, что, если печать на императоре придется обновлять каждые пятнадцать минут, поддерживать иллюзию станет невозможно.

– Разумно предполагаешь.

Шай снова села и, вздохнув, вернулась к отчетам.

– Ты сказала, что справишься, – проговорил Гаотона.

– Да, сказала.

– И ты уже проделывала подобное с собственной душой.

– Свою душу я знаю досконально, – заявила Шай. – Знаю все события моей жизни, всю подноготную. Доподлинно знаю, что нужно изменить, чтобы добиться требуемого эффекта, но даже собственные клейма сущности сотворить без ошибок было весьма непросто. Теперь же мне предстоит не только проделать подобное для другого человека, но и сами преобразования сотворить значительно более обширные, чем в случае с собственной душой. А на все про все мне отпущено менее ста дней.

Гаотона кивнул.

– А теперь скажите, что вы делаете для поддержания иллюзии, будто император находится в добром здравии, – попросила Шай.

– Мы делаем все необходимое.

– И все же меня одолевают сомнения. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше большинства из ныне живущих.

– Думаю, ты удивишься, узнав, насколько и мы тоже поднаторели в области обмана, – возразил Гаотона. – Мы же, в конце-то концов, политики.

– Ладно, ладно… А еду вы ему посылаете?

– Разумеется, – ответил Гаотона. – Блюда в императорские покои доставляются трижды в день, на кухню возвращаются пустые тарелки, хотя императора, конечно, тайно кормят отваром. С посторонней помощью он все выпивает, но взгляд его остается пустым, и сам он словно глухонемой.

– А ночной горшок?

– Он не в состоянии следить за собой, – ответил Гаотона, поморщившись. – Мы надеваем ему подгузник.

– Ночи! И никто горшок для виду не выносит? Не находите, что это выглядит подозрительно? Что начнутся перетолки между прислугой и охраной? Такие вещи необходимо учитывать!

Гаотона покраснел.

– Прослежу, чтобы горшок выносили. Но, признаться, мне не нравится, что кто-то еще будет входить в покои императора. Ведь тем выше вероятность, что случившееся раскроется.

– Подберите кого-нибудь, кому полностью доверяете, – посоветовала Шай. – А вообще, предлагаю ввести правило, позволяющее войти к императору, только имея при себе специальную пластинку с вашим личным знаком. Да, я уже слышу ваши возражения, слышу, что, мол, часть дворца поблизости от императорских покоев и без того прекрасно охраняется. Знаю, изучала, когда готовила ограбление галереи. Только вот подосланные убийцы убедительно доказали слабость вашей охраны. Настоятельно предлагаю последовать моему совету. Чем больше уровней безопасности, тем лучше. Если перестанет быть тайной случившееся с императором, сидеть мне снова в клетке… и ждать казни.

Гаотона со вздохом кивнул:

– Какие еще будут предложения?

День семнадцатый

Просочившись сквозь трещины в оконной раме, прохладный ветерок принес в комнату Шай запах незнакомых специй и низкий гул голосов. Город снаружи отмечал Дельхабад – праздник, о котором всего лишь два года назад никто и слыхом не слыхивал. Таким образом фракция «Наследие» возрождала из пучины забвения очередное древнее торжество, склоняя общественное мнение в свою пользу.

А толку-то? Ведь империя – не республика. Правом возведения на престол нового императора обладают лишь арбитры различных фракций.

Шай переключила все свое внимание с праздника за окном на дневник императора.

«Я наконец согласился с требованиями членов фракции, – гласила очередная запись. – Предложу мою кандидатуру на пост императора, как настаивает Гаотона. Болезнь с каждым днем все больше подрывает здоровье Йазада, и уже скоро будет избран его преемник».

Шай отметила в своих записях, что Гаотона настоятельно призывал Ашравана добиваться престола. А ведь позже Ашраван в своем дневнике отзывался о Гаотоне весьма пренебрежительно.

Что в их отношениях изменилось?

В поисках разгадки Шай обратилась к другой записи, сделанной годы спустя.

Личный дневник императора Ашравана ее очаровал. Император вел его от руки, и инструкция на титуле гласила, что дневник надлежит уничтожить сразу же после его смерти.

Дневник арбитры выдали ей с превеликой неохотой. Его же надлежало сжечь! Но у арбитров имелся железный аргумент: император еще не умер. Телом он вполне жив, а значит, пока нет необходимости уничтожать записи.

Они говорили с уверенностью, но Шай видела в их глазах сомнения. Разгадать арбитров не составляло труда – всех, кроме Гаотоны, чьи мысли продолжали ускользать от нее. Эти люди не понимали, почему император вел дневник, зная, что потомки никогда не прочитают и не оценят его записи. Зачем доверять свои мысли бумаге, если не для того, чтобы их прочитали другие? «Арбитрам также не дано понять, – подумала Шай, – почему поддельщица получает удовольствие от создания фальшивки. И как она может радоваться тому, что люди любуются ее изделием, а не шедевром, о подмене которого никто даже не догадывается».

Дневник рассказал ей об императоре намного больше, чем официальные хроники, и причиной служило не только его содержание. Страницы потерлись от постоянного листания. Да, Ашраван хотел, чтобы его записи читались, но не потомками, а только им самим.

Так какие же воспоминания Ашраван подбирал столь тщательно, что снова и снова перечитывал их в своем дневнике? Был ли император тщеславен и в силу этого наслаждался былыми победами? Или, наоборот, не был уверен в себе? А может, он часами искал подходящие слова, желая оправдать совершенные в прошлом ошибки?

Дверь в комнату без стука отворилась. Да и зачем стучать? Ведь Шай уже лишили всякого подобия личной жизни, она по-прежнему пленница, возросла только ее значимость.

В сопровождении капитана Зу в комнатенку величаво вошла арбитр Фрава. На ней была мантия мягкого фиолетового цвета, и на сей раз в поседевшую косу слуги вплели ленты золотого и фиолетового цветов.

Шай неслышно вздохнула и поправила очки. Гаотона ведь ушел праздновать вместе со всеми, и она уже готовилась провести ночь, штудируя документы и обдумывая предстоящую работу, а заодно и предстоящий побег.

– Мне сообщили, – надменно произнесла Фрава, – что ты не очень-то торопишься.

Шай отложила книгу.

– На самом деле подготовка заняла совсем немного времени, и я уже приступаю к изготовлению печатей. Сегодня я напомнила арбитру Гаотоне, что мне все еще нужен человек, хорошо знающий императора. Связь