Дмитрий Силлов - Кровь охотника Страница 10

— Там за углом маршрутка останавливается, до метро довезет. Деньги-то остались, чтоб до дома доехать?

— Остались, спасибо, отец, — сказал я и отправился в указанном направлении. Душевный у нас все-таки народ, понимающий и сочувствующий — если, конечно, ты не террорист и не сторонник сухого закона.

Путь на перекладных маршрутка от Люберец-метро-маршрутка до Химок занял около двух часов, так что в своем районе я оказался, когда уже начало смеркаться.

Завидев вдали очертания знакомых пятиэтажек, я усмехнулся про себя, вспомнив крылатое: «Таксист ошибся, завезя клиента вместо Марьино в Южное Бутово. Клиент разницы не заметил».

Правда, в моем случае химкинские безлифтовые пятиэтажки были сложены не из хрущевского кирпича, как в Люберцах, а из блоков, облепленных черно-белой мозаикой, местами осыпавшейся от времени. Ну и современные круглые башни точечной застройки в нашем районе местами были понатыканы — на зависть коренным жителям, ютящимся в малогабаритках.

Сразу за одной из таких башен, расположенные параллельно друг другу, стояли три пятиэтажки. Я жил в той, что ближе, — от родителей осталась «однушка» на последнем этаже, выходящая окнами на соседнюю панельную девятиэтажку. В той девятиэтажке жил мой давний знакомец еще со школы Васька Шнырев с очевидным прозвищем Шнырь, обслуживающий прилегающую местность в качестве дворника и разносчика свежих сплетен по совместительству.

Васька был беззлобным, компанейским малым, тихим алкоголиком, вечно теребимым женой по поводу отсутствия денег и перспектив на будущее. Ко мне он относился с безграничным уважением за моё прошлое, чем я порой беззастенчиво пользовался, по-возможности компенсируя доброту дворника бутылкой-другой. Васька всегда беспрепятственно давал мне ключи от своей полумёртвой «шестерки», на которую написал доверенность от руки на моё имя, а также иногда помогал мне решать проблемы с местным ДЭЗом.

Как-то, пользуясь его беспечностью и доверием, я наглым образом спёр у него связку ключей от служебных помещений и в мусоросборной камере его подъезда оборудовал тайник для своего чемоданчика, после чего аккуратно вернул ключи на место. Исходил я при этом из того, что у меня в подъезде мусоропровода нет и что вряд ли кто-то когда-то будет искать что-то ценное, роясь в отходах и рискуя быть приложенным по макушке сброшенной сверху бутылкой. Также я учел, что даже если Васька чемоданчик найдет, то первым делом прибежит не в милицию, а ко мне за советом — мою компетентность в таких вопросах он всегда ставил выше милицейской.

Поступок с моей стороны был, конечно, не очень красивый, но в данном случае я, как учили отцы-командиры, исходил из принципа максимальной рациональности. Да и потом, даже если бы случилось чудо и чемоданчик нашли, предъявить такому существу, как Васька, владение содержимым чемоданчика было равносильно обвинению монашки в хранении ядерной боеголовки.

Вот и сейчас я решил для начала выяснить обстановку и из окон Васькиной квартиры по возможности выяснить, что делается в моей. После чего уже принимать решение исходя из того, наврал мне Папа Джумбо или все-таки сказал правду.

Прогулочным шагом человека, не отягченного мирскими заботами, я дошел до Васькиного двора, делая вид, что увлеченно разговариваю по мобильному, и при этом прикрывая лицо рукой от лишних взглядов. Во дворе было не особенно людно, разве что у соседнего с Васькиным подъезда на лавочках расположилась стайка молодых людей призывного возраста — человек пять-шесть. Они глушили «Очаковское» из двухлитровых пластиковых пузырей, курили и лениво общались сквозь зубы под однообразный «тынц-тынц», несущийся из чьего-то плеера или сотового. Картина, в общем, обычная для наших дворов, когда молодежи податься некуда из-за отсутствия работы, денег и других интересов, кроме пива, курева, ширева и «тынц-тынц».

Проведя беглый осмотр территории и не найдя более ничего подозрительного, я проскользнул в Васькин подъезд и, игнорируя лифт, по лестнице взбежал на пятый этаж. Еще один плюс — Васькины окна были расположены практически вровень с окнами моей квартиры, так что позиция для наблюдения идеальная.

Я уже поднял руку для того, чтобы постучать в знакомую дверь, памятуя, что звонок у Васьки хронически не работает… и замер, осознавая, что между дверью и косяком имеется щель. Обитая дешевым дерматином дверь была не заперта и слегка поскрипывала на несмазанных петлях, тревожимая слабым потоком теплого воздуха, идущего из квартиры…

Бывают в жизни моменты, порой незначительные совершенно, когда вдруг осознаешь — вот она, черта, отделяющая твоё уютное, объяснимое «прошлое» от неведомого «будущего», которое вот-вот нахлынет, поглотит и перевернет с ног на голову твой уютный, понятный, привычный, вполне объяснимый мир. Тот, в котором ты жил с момента рождения, тот, о котором тебе постоянно рассказывали родственники, друзья, знакомые, учителя, прохожие и просто случайные люди в метро, автобусах, магазинах, на улицах… Все те, кто до сего момента формировал устойчивую картину мира, в котором ты живешь, рассказывая тебе, что солнце — яркое и теплое, что луна — спутник твоей планеты, отражающий по ночам солнечный свет, и что твой дом на этой планете — это твоя личная незыблемая и неприступная крепость…

И ты точно знал, что в этом мире где-то далеко могут извергаться вулканы, обрушиваться на берег цунами и бушевать войны, сметающие с лица земли целые народы. Но неизменными останутся солнце, земля, твой дом и подъезд, в котором живет знакомый с детства дворник, — грязноватый и полутемный, с написанными краской из баллончиков похабными надписями на стенах, как и все похожие подъезды в твоем районе. И такая знакомая Васькина дверь, обитая потертым возле ручки дерматином, не должна быть открытой в вечернее время. И что даже если раздолбай Васька спьяну забыл ее запереть, то я, Андрей Краев, глядя на щель между косяком и этой незапертой дверью, просто физически не могу ощущать лицом слабый поток теплого воздуха, идущий из квартиры, и запах, который несет с собой этот поток…

Потому что ощущать столь слабые ноты — это феномен из той же серии, что и новые зубы, растущие у тебя во рту, раны, затягивающиеся на следующий день, и лицо Мангуста, вытягивающееся вперед наподобие волчьей морды. Потому что все это не сон, не бред и не галлюцинации. Потому что, если сейчас ты повернешься и уйдешь, не войдя внутрь Васькиной квартиры, твой привычный мир все равно не вернется в накатанное русло. И тебе уже никогда не стать тем Андреем Краевым, который сутки назад, насвистывая, собирал у себя дома спортивную сумку, готовясь к вечернему бою и прикидывая, куда потратить выигранные деньги…

Я толкнул дверь и сделал шаг вперед.

Потом еще один.

И еще…

Я шел по полутемному коридору Васькиной «однушки», освещенному тусклым светом ночника, к проему его единственной комнаты, откуда лился тусклый серый свет, просеянный сквозь стекло широкого, давно не мытого окна, наполовину забранного не снятой с лета зеленой сеткой от комаров. Эту сетку я видел каждый день, подходя к окну своей комнаты, и постоянно удивлялся — что, Ваське сложно несколько кнопок от деревянной рамы отколупнуть? Прохладно ведь уже, зима на носу, какие комары в ноябре?

Я шел по коридору. И сейчас этот короткий сегмент малогабаритной квартиры с покосившейся вешалкой справа и дверями санузла слева казался мне слишком длинным, самым длинным коридором в моей жизни, по которому мне доводилось идти.

Потому что я уже знал, что увижу по другую сторону зеленой Васькиной сетки от комаров.

Потому что запах становился с каждым шагом сильнее.

Слишком знакомый запах…

Я вошел в комнату и невольно прикрыл нос и рот рукавом своей армейской камуфлированной куртки. Потому что знакомый запах будил незнакомые чувства, от которых кружилась голова и сводило спазмами желудок. Уж лучше нюхать рукав, успевший пропахнуть московскими улицами, метрополитеном и наземным общественным транспортом. А еще лучше закрыть глаза, чтобы не видеть то, на что не стоит смотреть никому — если, конечно, не желаешь до конца жизни просыпаться в поту от ночных кошмаров…

В паре метров от меня лежала на спине Васькина жена в распахнутом на груди когда-то зеленом махровом халатике. Сейчас зеленым был лишь один рукав халата, и то наполовину. В остальном домашняя одёжка превратилась в рваную бурую тряпку, облепляющую дородное тело ее хозяйки.

Вернее, то, что от него осталось.

Я видел пару раз как выглядит свиная туша, которую неслабо погрызли волки, но не успели доесть. Разорванное горло, распоротое брюхо, выеденная требуха… Хоть и нехорошо говорить такое о человеке, но Васькина жена сейчас напоминала такую тушу. На месте ее когда-то объемистого живота зияла страшная рана, а ошметки внутренностей, разбросанных вокруг трупа, лишь усиливали впечатление.