Олег Кулагин - Русские сумерки. Клятва трикстера Страница 10

Я не вижу лица трикстера – он сидит ко мне спиной. Но я замечаю, как мелко дрожит Йог – будто его колотит озноб. И шея неестественно побелела.

А лицо раненого высшего, наоборот, наливается румянцем…

– Дай бинокль! – у самого уха шепнул Петрович.

Я отдал. Освободил ему место возле щели в заборе.

Петрович молча смотрел несколько секунд.

– Что эти твари с ним делают? – выдавил я.

Ловкач не ответил, только стиснул зубы. Молча отдал бинокль. А отец слегка подтолкнул меня сзади:

– Идём отсюда, Глеб.

То есть как идём?

Они издеваются над нашим товарищем – у нас на глазах, а мы просто уйдём?!

– Ему уже не поможешь, – глухо произнес Петрович.

Я сердито на него зыркнул. Опять приложил бинокль к щели. И увидел у скамейки на траве скрюченное тело. Искажённое мукой лицо – бледное, как мел…

Высшие стояли рядом – двое всё ещё поддерживали третьего. Но тот уже не был таким обмякшим – будто кто-то влил в него жизнь. «Чёрный» вдруг поднял голову и посмотрел на меня – прямо в глаза.

Улыбнулся и подмигнул.

Я отшатнулся от щели в заборе. Едва не выронил бинокль.

Наверное, вид у меня был не очень. Недостойный трикстера вид… Потому что отец обнял меня за плечи:

– Ты – взрослый парень, Глеб…

– Уходим! – прошептал Петрович.

Глава 3

Быстрым шагом – вдоль забора. Опять вниз, пересекая железнодорожное полотно. Нырнуть в плотный кустарник. С ужасом я чувствую, как шевелятся ветки. А иногда слегка вонзаются в плотный материал куртки – будто пробуют её на зуб!

Уф-ф…

Вырвались на открытое место.

Впереди вздыбленные куски асфальта, по бокам – высокие, заросшие фиолетовой плесенью стальные ограды.

Петрович не мешкает. Мы идем вслед за ним.

А ограды сближаются!

Яркие, смертельно красивые отростки чутко подрагивают справа и слева. Их острый аромат перешибает даже запах озона. Я стараюсь не вдыхать глубоко…

Никогда раньше мы не подходили так близко к этой дряни – на расстояние вытянутой руки!

А ведь она чувствует всё живое. Тоненькой полупрозрачной бахромой плесень начинает тянуться в нашу сторону…

Хорошо, что метров через пятьдесят ограды кончаются.

Мы выходим на большую площадку между промышленным зданием и ржавыми остовами грузовиков.

Петрович огибает здание слева. Впереди – ещё какие-то цеха. Проходя между ними, замечаем в боковом переулке стаю псевдоволков. Их штук десять! И такие огромные… Раза в полтора крупнее тех, что водятся в окрестностях Колядинска!

Мы ускоряем шаг. Но совсем немного.

Тут нельзя спешить.

Разбрызгивая куски асфальта, из-под земли то и дело вырываются столбы белого огня. Мы идём между ними – зигзагами, уклоняясь от горячего дыхания…

А стая идёт за нами.

Десять клыкастых, по-крокодильи вытянутых морд. Десять пар внимательных зрачков.

Наверняка они голодные. В городе не так уж много зверья – тем более чтобы прокормить таких чудищ.

Если они бросятся, мы не успеем уложить всю свору!

А Петрович удивительно спокоен и даже не озирается. Хотя ему и некогда озираться. Столбы огня всё гуще бьют из-под асфальта. Каким-то чудом наш вожак ещё выбирает правильный путь…

Чёрт! Совсем рядом!

Меня обдаёт жаром. Бросаюсь в сторону, но отец ловит меня за воротник. И спустя миг огонь вырывается из того места, где я чуть не оказался!

Да, помню. Самое худшее – терять голову и бестолково метаться.

Рукав куртки начинает тлеть. Но это фигня!

– Осталось немного, – бормочет Петрович.

И псевдоволки уже близко.

Один догоняет, заходит сбоку. Какое-то время идёт параллельным курсом. Я почти физически чувствую его взгляд. А потом он бросается наперерез!

Отец вскидывает «грач», только выстрелить не успевает – теперь незачем.

Уши закладывает от визга, и дым горелой плоти бьёт в ноздри. В паре шагов от меня корчится почерневшее тело монстра. Столб белого огня прожёг его насквозь!

Мы проходим мимо.

Стая чуть отстаёт, но упорно движется следом.

Призрачно-голубое сияние вырастает на полнеба. И вокруг становится удивительно безмятежно.

Асфальт больше не взрывается у нас под ногами.

Мы одолели полосу огня? Значит, теперь ничто не остановит псевдоволков?!

Холодея, я оглядываюсь. И различаю вдали повернувших назад мутантов.

Струсили, твари!

Я перевожу дух. Выдавливаю:

– Всё-таки отвязались! – Добавляю с надеждой: – Может, и высшие – отвяжутся?

– Эти – вряд ли, – хмурится Петрович.

– По крайней мере, мы прошли Мясорубку…

Отец вздыхает. И я смотрю на него с удивлением:

– Ещё не прошли?

Петрович криво усмехается. Вглядывается вперёд – туда, где голубые молнии змеятся над крышей заводского корпуса. И глухо отвечает:

– Ещё не совсем…

Разрушенное здание. Длинные стебли изменённой травы пробиваются между обломков. Вьются вдоль уцелевшей стены. Трава не зелёная, а серая – будто высушенная палящим солнцем.

Но солнца здесь нет. Уже четыре года…

Вместо него – мертвенный свет, озаряющий укрытое пеленой небо. Источник света – где-то рядом, за ближайшими развалинами.

Мы его обойдём.

Петрович ведёт по узкой полосе сохранившегося асфальта.

Слева – до самых развалин – всё перепахано, как после бомбёжки.

Справа – высокий, заросший фиолетовой плесенью забор. А дальше – трёхэтажный дом, уцелевший в стекловидной массе, будто муха в янтаре. Там размещалась дирекция завода, а сейчас что-то неприятно пульсирует внутри, за матовыми глазницами окон. Едва мы поравнялись с домом, я опять ощутил странный холодок – почти как тогда, с проклятой живой паутиной…

Двигаемся молча.

Наш вожак совсем не спешит. Идёт, будто вдоль обычной улицы.

Но по его напряжённой спине я чувствую, как тяжело даётся ему каждый шаг.

Обогнули дирекцию и остановились.

Почему?

Петрович замер напротив огромного матового наплыва – того, что тянется от здания дирекции до соседнего дома.

Отец вопросительно кашляет. И Петрович глухо объясняет:

– Тут был проход… Раньше, когда ходил Белик.

Соседний дом – тоже запечатан в мутном стекле. Кажется, это бывший цех. Метров на пятьдесят тянется влево. А дальше начинаются подсвеченные голубоватыми сполохами развалины…

Что теперь? Возвращаться, чтоб отыскать другой проход?

Назад, через пояс огня, к ожидающей нас стае мутантов?

Или прямо в лапы к высшим?

Отец и Петрович молча смотрят на развалины. О чём думают? Ведь все равно выбора нет.

Я взмахиваю рукой, указывая вперёд:

– Значит, идём туда…

Отец оглядывается, будто хочет что-то сказать. Но так и не говорит ни слова. Лишь слегка хлопает меня по плечу.

А Петрович делает жадный глоток из фляги. И сплёвывает под ноги:

– Идём!

Запах озона становится острым.

Низкий гул, который раньше едва угадывался, с каждой секундой ощутимей давит на барабанные перепонки.

Мы карабкаемся через перемешанные с землёй куски бетона. Обходим глубокую воронку – я всматриваюсь и различаю на её дне мумию зубастого чудища. Длинное высохшее тело почти разрезано пополам, исполосовано глубокими ранами.

Чуть в стороне, у искорёженной трансформаторной будки, – что-то бесформенное. Лишь по торчащим осколкам костей можно угадать останки живого существа…

Для любого трикстера это означает «Стоп!».

Но мы не останавливаемся. Не поворачиваем назад.

Теперь правила отброшены.

Осталось одно-единственное – никогда не терять голову. И потому я иду вперёд, стараясь ступать след в след за вожаком.

Сердце колотится: так громко, что мне чудится – каждый удар эхом отдаётся под сводами разрушенного цеха…

За расколотой стеной – широкий пустырь. Его края теряются в тумане. Всего несколько уцелевших зданий угадывается вокруг неясными силуэтами. И ближний среди них семиэтажный корпус института – мрачный, тёмный, зияющий глазницами выбитых окон.

Лаборатория отца – у самой крыши. Окна выходят в сторону промзоны. Оттуда и правда можно смотреть на это.

Я думал, что будет страшно.

А оно – красивое… Ещё красивее, чем алый цветок.

Воздух над пустырём колышется, словно в полдень над горячим асфальтом. И там, в зыбком мареве, как снежинки на свету, вспыхивают мириады искр. Кружатся в причудливом танце.