Виталий Сертаков - Город мясников Страница 11

– Тот гибнет в первую очередь, – закончил я.

Да, в этом вся беда. За планетой и ее обитателями невозможно постоянно присматривать. Ко всему прочему, у нее идиотская орбита. Когда Моргана и наш родной Митра сближаются до четверти светового, все планеты рыжей Морганы ведут себя прилично. И Альфа, и Гамма, и Эпсилон, и груда астероидов, оставшихся после взрыва Дельты. Кружат себе и кружат, согласно учебнику астрономии. Потому их давно обшарили, еще в прошлом столетии. Их со всех сторон просверлили, соскоблили и, как следует, потрясли взрывами. На Гамме, как известно, оказались вполне сносные условия для расселения рода человеческого. Ну, не вполне сносные, ученым пришлось немало потрудиться над составом атмосферы, так что первые два поколения детишек выросли под губками искусственных легких. Зато теперь на Гамме Морганы пруд пруди курортов, уютных бухточек на продажу, с домиками на круче и беленькими ступеньками к самому пляжу и качелями на берегу…

Что-то я отвлекся.

Я ведь почему так часто о нем думаю? О Бродяге Марше. Не потому, что я так уж тесно с ним дружил. Просто, если честно, я здорово наложил в штаны, когда услышал всю эту историю с пляжем. И врачу на недельном осмотре я честно признался, что выбит из строя. Потому что Бродяга Марш – он вроде как похитил мою мечту. Это мы с моей девушкой так прикидывали, что за два контрактных срока я накоплю достаточно, чтобы сделать взнос за дом. Моей хотелось домик в престижном районе, чтобы жить, как в раю. Еще лучше – на взморье. Чтобы никто не доставал, чтобы пищу подвозили ночью, отфильтрованное море, никаких туристов… Домик на скале. Прямо как в рекламном проспекте, который показал мне врач. Выходило так, что мы вдвоем с Бродягой Маршем грезили одинаковым гнездышком, пустышкой с обложки стройкорпорации! Не вдвоем, тепло улыбнулся врач. Вас таких много. Достойная мечта для достойного защитника отечества, стоимостью под два миллиона!..

Мечта для тех, кто любит свободу.

7

МЫ – БЕЛАЯ ГВАРДИЯ

Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.

– Лучшие погибают первыми! – заявил я.

Роммель и Лось уставились на меня, как на говорящую лошадь.

– Горько, но справедливо, – подтвердил Оберст. – Так было и так будет всегда. Погибают лучшие. Погибают парни, способные подняться, когда свистят пули, или выйти с одним ножом против толпы вооруженных зверей. Миллионы сытых, разжиревших мужиков жрут водку у телевизоров. По возрасту это ваши отцы, но им нечем оправдаться перед вами. У них нет малейшего права указывать вам, как жить, что носить и как себя вести, потому что они уступили вам передний край обороны. Они продались, они заткнули уши и глаза, они не хотят видеть, как в неравной схватке гибнут лучшие сыновья нации. Они способны только втайне завидовать вашей отваге, вашей силе и вашему чувству справедливости.

Потом сильные русские мужчины удивляются, почему за всю трудовую жизнь не накопить на квартиру, почему до старости приходится спать валетом с тещей и детьми, а носороги живут в хоромах и ставят золотые унитазы. Но разве кто-то выступил, когда правительство лишило очереди стариков и раздало квартиры черным? Разве кто-то сказал: «Хватит вздувать цены на жилье?» Ведь цены лезут вверх, потому что у черных полно денег, а деньги они выгребли из кармана наших смелых, умных мужчин.

Смелые, умные мужчины смотрят по ящику, как их отчаявшиеся дети громят рынки. Втайне все рады, когда грохнут хотя бы одного зверя. Втайне они вышвырнули бы всех зверей в чуркистаны, а на деле сидят на задницах ровно и покупают у зверей пучок укропа за доллар. Взрослые позволяют вам погибать за них на войне. Если бы сильные русские мужчины захотели, наша земля освободилась бы от ига за несколько недель. Но мы слышим только болтовню…

У меня от речей Оберста комок застрял в глотке. Еще никто так со мной не говорил, никто, млин!

«Почему так?..»

– Почему так? – Вождь обвел нас горящим взглядом. – Кто мне скажет, почему? Почему одна болтовня, а на деле вам приходится отдуваться за всех? Почему все ненавидят зверей, но никто не хочет поддержать вас, ребята? Почему взрослые позволяют вам умирать?

Мюллер слушал, отвесив челюсть. У Фрица чуть слюна не капала. Лось и Роммель позабыли про курево, их сигареты потухли в пепельнице. Фельдфебель и пацаны, так и не снявшие куртки, смотрели на Оберста, затаив дыхание.

– Вот ты, где учишься, кем хочешь стать? – Оберст ткнул пальцем Роммелю в грудь.

С перепугу чувак едва на пол не свалился.

– Это… в колледже… на механика пойду.

– А зачем?

– Ну… как… – Роммель поглядел на Мюллера. Он всегда, когда не знает, что делать, бежит к Мюллеру плакаться. Но сегодня тот ему ничем пособить не мог, сам заклинил.

– «Ну-уу, ка-а-ак»… – Фельдфебель проблеял по-козлиному, передразнивая Роммеля. Пацаны в куртках засмеялись, даже Оберст улыбнулся.

– Ни хрена не втыкаются, блин, – цыкнул зубом Рябов.

– Ты учишься, потому что так положено, – теперь Оберст склонился над Роммелем. – И вкалывать пойдешь, как папа Карло, потому что все дрючатся, и тебе надо, как все. Встанешь к станку, отпашешь, вечером бухалово, женишься, дети сопливые, снова бухалово, и забудешь, кем ты мог быть.

– А кем он мог быть? – ядовито скривился Мюллер. – Профессором, что ли?

– Уж всяко не дворником! – рыкнул Оберст. – Я не могу обещать вам легкой жизни, но одно могу обещать твердо: после того как мы победим, после того как мы скинем гнилое правительство абрамовичей, каждый из тех ребят, кто сегодня отдает молодость борьбе, займет достойный пост в руководстве. Мы вышвырнем взяточников и воров, пошлем рубить лес гомосеков, извращенцев, алкашей, из которых и состоят сегодня наши районные и городские власти! Обновленная страна будет нуждаться в тысячах новых директоров и администраторов.

– А если мне футбол нравится? – загудел Лось. – Я вот сам не очень играю, но болею и с «Зенитом» ездил…

«Будешь собирать ребят в команды…»

– Нравится футбол – будешь собирать талантливых ребят в команды. Не нужны нам черномазые в российских клубах, у нас полно замечательных игроков, но их зажимают!

– А куда идти-то? – растормозился, наконец, Роммель. – Не в институт же! Это, вон, у евонной матушки бабло есть, институт купить, – и он махнул в мою сторону. Видно, в падло Роммелю было с Оберегом тереть, решил стрелки на меня перевести.

Я за маманю на Роммеля даже не обиделся. А фигли обижаться, если так и есть? Бабло у моих стариков водится, только мне насрать. Оба мне мозги выклевали своей вонючей болтовней. Как припрутся вечером, деньги с точек соберут – только и слышно, какие хачи все подонки, как они лучшую торговлю подмяли, а нашим ни вздохнуть, ни пернуть. И что скоро ларьки закрыть придется, а еще лучше – поджечь, чтобы ублюдкам бакинским не достались, и кассы разбить, и весы…

Короче, млин, я эти базары и так каждый день слышу. Не то чтобы я черепов ненавидел, вовсе нет, даже наоборот. Просто они задолбали, каждый день – одно и то же. А если честно… Но об этом я ни с кем базарить бы не стал. Если честно, я к мамане несколько раз подкатывался, с тех пор как стал видеть сны всякие страшные, или там, слова угадывал, но ни хрена не добился. Матери вечно некогда, ей бабло надо с точек собирать… Впрочем, я Оберсту еще раньше о семье рассказал, поэтому на гундоса Роммеля мне положить было.

– Институт? – обрадовался Оберст. – Великолепно! Институт – это то, что надо. Книжки там будете читать, много книжек, песни распевать. Еще, пожалуй, с негритосами породнитесь, вместе, в обнимку споете! Славное, млин, студенчество только тем и занято, что с черножопыми песни распевает. И ты бы туда хотел, да?!

Оберст упер руки в подлокотники роммелевского стула, так что тот теперь, даже если бы захотел, не сумел бы убежать.

– Ты не хочешь думать, ты пропиваешь мозги, – отчеканил Оберст. – Не хочешь думать, зачем тебе колледж, зачем институт. Позовут в армию – наденешь сапоги и побежишь вшей кормить. А кому от этого лучше, тебе наплевать. И тебе наплевать! – развернулся он к Мюллеру. – Я вам расскажу, но не всем, не всем. Рябов?

– Я! – подпрыгнул здоровяк.

Ох, мне точно кошка лапкой по щеке провела. Ну до чего же в кайф, когда вот так, четко, но никого не гнобят, а напротив, уважительно…

– Рябов, проводи!

Рябов отодвинул засов совсем на другой двери, не на той, через которую мы вошли. За дверью оказалось мокрое крыльцо и задний двор.

– Мы никого не держим, – миролюбиво сказал Оберст. – Но просто так укрывать малолетних дураков я не намерен. Здесь вам не детский сад. Или с нами, или сами по себе.

Фрица и Мюллера конкретно заплющило, но оба остались. Я так и знал, что останутся. Еще я про себя подумал, что непременно приведу Томаса и Ильича. Лишь бы Ильич бросил пить. Он ведь нормальный пацан, Ильич, не мудило вроде Шварца…