Михаил Ахманов - Я – инопланетянин Страница 11

— Моя задача — не измышлять гипотезы, а накапливать факты. Что до гипотез… Вы у нас инженер-конструктор, Джеф.

Уклончивый ответ, но мне хотелось убедиться, что он заметил кое-какие странности.

Лоб Макбрайта пересекла морщина.

— Больше менеджер, чем инженер, — пробормотал он, всматриваясь в груду ржавчины и стеклянных осколков. — Однако скажу вам, приятель, что вид у этого мусора удивительный — будто пролежал он здесь не девять лет, а девяносто. Или трижды по девяносто… Оболочку снарядов делают из прочного сплава, их толщина — как минимум десять-пятнадцать миллиметров. Краска за эти годы сошла, корпуса ракет могли покрыться ржавчиной, но не осыпаться трухой.

— И что отсюда следует? Мой спутник пожал плечами.

— Если верить отчетам СЭБ, в Анклаве невозможен ряд химических реакций. Или, вполне вероятно, они происходят, но очень медленно. Зато другие идут с огромной скоростью — например, окисление металла и иные процессы деструкции. Вспомните маяки, которые мы обнаружили, — те, что за вуалью… Вид у них был весьма потрепанный.

Я молчал, и Макбрайт, выждав минуту, произнес:

— Жаль, что ближе нам не подобраться. Там должны быть тела… или хотя бы скелеты… еще — одежда, амуниция, приборы… органика, ткань, пластик, магнитные носители… Хотел бы я на это поглядеть!

— Думаю, случай еще представится, — заметил я.

— Надеюсь, босс. Некоторые экспедиции были очень многолюдными…

В этот вечер мы долго не могли уснуть. Макбрайт рассуждал о нашей находке и строил всевозможные гипотезы, Цинь Фэй то возражала ему, то соглашалась, ад-Дагаб, застывший в каменной неподвижности, внимал им, словно некое непогрешимое божество, коему предстояло объявить истину и тем закончить спор. Я, надув комбинезон, расположился на песке и, прислушиваясь к уверенному баритону Джефа и чистому высокому сопрано девушки, ловил дыхание близкой вуали.

Она колыхалась, то отступая на метр-другой, то приближаясь к нашему крохотному оазису. Ее беззвучное незримое движение порождало эхо, будто какие-то волны проносились над нами, отражались от скал и границ бассейна и гасли, наполняя воздух умирающими отзвуками иной реальности. Не уверен, что Фэй воспринимала их; ощутить эти реверберации было нелегкой задачей даже для меня.

Я думал о том, что способ, которым мы, уренирцы, исследуем Вселенную, имеет свои преимущества и недостатки. Нам в отличие от талгов не требуются корабли; мы посылаем к обителям разума не эти медленные неуклюжие конструкции, а энергоинформационную матрицу, стремительный луч, хранящий человеческую личность. И каждый уренирский Наблюдатель, очнувшись от забвения, является в мир во плоти, привычной для этого мира; он — не чужеродный объект, а столь же законная часть среды обитания, как все живое на планете. Он проживает срок, отпущенный природой, он копит информацию, и этот внутренний взгляд важнее данных, собранных при внешнем наблюдении. Это случай, когда субъективное дороже объективного; исследователь может многое узнать о пчелах или воробьях, но он узнает много больше, став на какое-то время пчелой или воробьем.

Есть, разумеется, и недостатки. Главный из них заключается в том, что я на долгие десятилетия ввергнут в темницу плоти, хоть и подобной внешне уренирской, но не прошедшей тот же эволюционный путь и не способной ко многому, что для меня знакомо и привычно. Свободный телепатический обмен, телесная трансформация, перемещение в пространстве без помощи живых источников ментальной энергии, связь со Старейшими, естественная долговечность… Увы, здесь мне все это недоступно! К тому же земное тело при всей его мощи, универсальности и красоте не слишком надежный индикатор внечувственного — вернее, тех феноменов, которые нельзя увидеть и услышать, пощупать, попробовать на вкус и запах. Меньше центров восприятия энергии плюс барьеры в психодинамических каналах, и в результате я не способен изменять свой облик, а вместо мысленной речи улавливаю лишь эмоциональный фон. Но грех жаловаться — на Рахени и Сууке я был лишен и этого.

— Как вы считаете, дружище? — Голос Макбрайта прервал мои размышления.

— Простите, Джеф, я не следил за вашей дискуссией. О чем разговор?

— Мистер Макбрайт утверждает, — произнесла Цинь Фэй, — что катастрофа вызвана внешними причинами. Имеется в виду не гибель обнаруженного нами вертолета, а Анклав и все, что окружает нас… — Она изящно повела затянутой в оранжевое ручкой. — По мнению мистера Макбрайта…

— Детка, я же просил называть меня Джефом!

— Это, сэр, слишком близкая дистанция, — Фэй иронически усмехнулась. — Стоит ли скромной девушке из Хэйхэ[15] так приближаться к персоне почти божественной? К лицу, владеющему богатством и в силу этого способному играть человеческими судьбами? Нет, неподходящая и очень опасная компания! Ли Бо говорил: «Я жителей неба не смею тревожить покой…»

Макбрайт дернулся и скривил губы.

— Кто этот чертов Ли Бо? Один из ваших коммунистических лидеров? Ему не нравятся богатые? И он, как некогда Мао, требует, чтобы его цитировали?

— Он был поэтом, великим поэтом, — пояснил я, решив, что полезно сменить тему. — Восьмой век, династия Тан… Фэй произнесла строфы из «Храма на вершине горы».

Даже в сумраке, что обволакивал нас грязно-серой пеленой, было заметно, как вспыхнули ее глаза.

— Вы знаете Ли Бо, командир?

— Лично не встречались, но с его поэзией знаком. — Перейдя на китайский, я нараспев промолвил:

Плывут облакаОтдыхать после знойного дня,Стремительных птицУлетела последняя стая.Гляжу я на горы,И горы глядят на меня,И долго глядим мы,Друг другу не надоедая[16].

Мне не хотелось обсуждать причины катастрофы, ни внешние, ни внутренние, однако Макбрайт был из породы упрямцев. Настырный тип; такого древней китайской лирикой не убаюкаешь. Повернувшись ко мне, он пробурчал:

— Этот Ли Бо прав, в каком-то смысле я — небожитель. Я был на «Вифлееме» и видел Землю с высоты ста сорока миль… не в ти-ви, а сквозь стекло иллюминатора… Это впечатляет! Как и зрелище звезд в бездонной пустоте… Впечатляет и позволяет избавиться от предрассудков.

— Каких же? — спросил я, переглянувшись с Цинь Фэй. — Вы убедились в человеческой ничтожности по сравнению с величием Вселенной и пожелали раздать имущество беднякам?

— В моей стране нет бедняков, а остальные меня не волнуют, — огрызнулся Макбрайт. — Я говорю, приятель, о другом — о мысли, что мы одиноки в Мироздании, а потому являемся божьими избранниками, возлюбленными чадами Творца. Это, я полагаю, нонсенс! Есть и другие чада — там, среди звезд! — и их могущество мы не способны ни предсказать, ни представить. Я был на «Вифлееме» сорок дней, и иногда мне доверяли ночное дежурство… Сидишь один в кабине, слушаешь скрипы, стоны и шорохи, пучишь глаза в иллюминатор и думаешь, думаешь… Глядя на эти звездные россыпи, я все пытался вообразить, каких проклятых дьяволов они скрывают и сколько их в этой бездне — миллиарды, триллионы?.. Какие светила захвачены ими, какие галактики и что осталось людям? Что будет, если они доберутся до нас? Всемирный апокалипсис?

— Вначале нам придется туго, — заметил я. — Они взорвут Москву, Пекин и деревушку Гринвилл в штате Алабама, однако Нью-Йорк, надеюсь, уцелеет. Потом начнутся акты вандализма, насилие над женщинами и массовый отлов мужчин для разработки шахт в созвездии Большой Медведицы. Но дальше все пойдет по голливудскому сценарию: бравые парни из Штатов воспрянут духом, ощетинятся и выпустят пришельцам кишки.

Цинь Фэй прыснула. Макбрайт нахмурился и покачал головой.

— Признаки славянской ментальности — шутовство, беззаботность и нежелание считаться с очевидными фактами… Я сказал: что будет, если они доберутся до нас? Если доберутся… Но, возможно, уже добрались? Взгляните! — Внезапно он приподнялся, потемнев лицом, и широко раскинул руки. — Взгляните вокруг! Вы видите? Это вам не Хиросима, не Чернобыль и не пожар на амстердамской фабрике петард! Не взрыв химического комбината в Шаосине и не авария с дюжиной атомных субмарин! Не утечка ядерных отходов под Иркутском и не крушение танкера с серной кислотой! Другие масштабы и другие средства, приятель! Поистине нечеловеческие!

Я ощутил эманацию страха — он исходил от Макбрайта, словно из распахнутых дверей вдруг потянуло сквозняком. Видимо, весь недолгий срок скитаний по пескам Анклава нервы его были напряжены и призраки неведомой угрозы смущали душу. Моя вина! Не в том, конечно, что Макбрайт боялся, но мне полагалось заметить его состояние. Быть может, я тратил слишком много сил, дублируя действия нашего проводника? Или же здесь, в пустыне, мой дар внечувственного притупился? Не исключено. Здесь в самом деле не Чернобыль и даже не Хиросима — в этом Макбрайт был прав.