Михаил Белозеров - Черные ангелы Страница 11

Я бы сказал ей, что от женщины ждешь совершенно другого, но она и сама это знала.

— Понятно… — кивнула она, не особенно обидевшись.

Пионов наклонился через стол, и я готов был снова вскочить, но вспомнил, что прикован к столу.

— Если ты нам начнешь впаривать о людях в черном, то мы будем допрашивать тебя без перерыва семьдесят два часа, клянусь, на вторые сутки ты расскажешь, какого цвета белье у твоей жены, и вспомнишь номер счета в своем банке.

— Клянусь! — ответил я громко. — Об этом все говорят, но никто ничего не знает!

Пионов стал красным, как помидор.

— Я разобью тебе голову! — предупредил он.

— Ну хватит! — Люся ударила ладонью по столу. — Тихо! Тихо! — Ее сигарета была продолжением ее указательного пальца, и в отличие от Пионова и Акиндина она стряхивала пепел в банку из-под кока-колы, которая служила им пепельницей. — Ладно! Предположим, ты говоришь правду. Тогда почему он тебя не зарезал?

— Понятия не имею…

— Значит, ты был с ним в сговоре! — ткнул в меня пальцем Пионов.

Стул под ним жалобно заскрипел.

— Послушайте, я вспомнил. В баре за ней пытался ухаживать какой-то тип. Вдруг они поссорились?

— Ага! — многозначительно произнес Акиндин. — Вспомнила кукушка песню!

— Фамилия, имя, где живет?! — тут же отозвался Бык.

Я никогда не терпел несправедливости. Правда, чего еще можно было ждать от полиции? Я уже имел печальный опыт. Он говорил мне — будь настороже. Может быть, это как раз тот случай, о котором предупреждал Арон Самуилович? Может быть, они в сговоре и хотят упечь меня в тюрьму, чтобы я никогда не вернулся на Марс?

— Тогда скажите, что вы хотите, чтобы я сказал?!

— Сператов, говори правду, — подался вперед Пионов. — И иди спать на нары. Кстати, который час?

— Четверть пятого, — ответила Люся. У нее было скучающее лицо. — Ну? — И я понял, что ее терпение истощилось.

— Какую правду?

— Боже! Он идиот! — всплеснул руками Пионов. — Сператов, ты плохо учился в школе! Правда — это то, что мы должны услышать!

— Я ее не убивал! — выпалил я.

— Ладно, — сдалась Люся, барабаня пальцами по столу. — Ты не понял, мы — тоже. Тогда нас интересует, что ты делал поминутно с того момента, когда ушел из редакции. Учти, мы можем обвинить тебя в препятствовании отправления правосудия.

— В оправлении чего? — переспросил я удивленно.

— Правосудия.

— Это как?

— Потом узнаешь.

— Хорошо, — согласился я. — У 'Юрана' плохая репутация. Я сам удивился, увидев ее там. Проверьте, может, это был тип из бара. Может быть, ее муж выследил нас в гостинице? Узнайте, где она живет. Допросите этого Теодора Кашинского и соседей. Кто-то же что-то слышал или видел?!

О том, что я встретил блондинку утром, я почему-то решил не говорить. Что-то удержало мой язык. Инстинктивно я чувствовал, что могу только усложнить свое положение. Самое меньшее — начнут проверять и таскать с собой до самого утра. И, конечно, я не упомянул о планшетнике. В этом случае мне светило два года за разглашение военной тайны.

Люся пускала дымные кольца в потолок. Одно за другим они проплывали сквозь свет лампы и терялись в темном углу комнаты. Пионов качался на стуле, который готов был развалиться под ним, а Акиндин барабанил пальцами по столу. Его щетина за ночь превратилась в густую поросль, а 'мышь' под носом разрослась до размеров кактуса, и он нещадно расчесывал себе шею и подбородок. Я неуверенно замолчал. Меня бесила их профессиональная тупость. Бык засмеялся первым.

— Почему вы смеетесь? — спросил я, выждав, когда первые раскаты его смеха смолкнут под потолком комнаты.

— Потому что ты вздумал учить нас, а сам несешь какой-то бред. Я восхищаюсь твоей фантазией.

— Я не вру… — обиделся я.

— Врешь, дорогуша! — убежденно сказал Акиндин. — Мне в жизни никто не вешал такой лапши на уши.

— Похоже, она недавно прилетела с Марса… — неуверенно сказал я, чтобы только угодить им.

— Это уже теплее, — заметил Пионов.

— Она тебе сама об этом сообщила? — спросила Люся, оживившись, и мне почудились в ее голосе человеческие нотки.

— Нет. Она вообще ничего о себе не говорила. Она просто напилась. Я подумал, что у нее неприятности на работе или дома.

— Почему? — спросил Акиндин.

— Да потому что такие женщины в бар 'Юран' просто так не заходят!

— Еще одно слово, я и убью тебя! — пообещал Пионов. — Уразумел?! Колись быстрее, спать охота!

— Ничего я больше не скажу! — крикнул я. — Хватаете первого попавшегося под руку человека и пытаетесь из него сделать козла отпущения.

— Заткнись! — крикнул Пионов, резко подаваясь вперед. Ножки стула ударили по полу, а на его плечи упала порция перхоти.

— Да пошли вы все! — заявил я им. — Тоже мне начальники! Плевать я хотел на вас! Без адвоката слова больше не скажу!

— Что ты сказал! — Пионов рывком вскочил на ноги. — Что ты сказал!

— Я сказал…

— Что ты сказал?

— Что ты козел!

Он ударил меня в лицо, явно метя туда, куда ударил человек в черном, но я вертелся, как угорь на сковороде. В боксе подобные удары называются от локтя. Но даже такой неправильный удар при огромном весе Пионова был смертельным. Я упал, чуть не сломав руку, а они вышли из комнаты. Боль в руке была неимоверная, я едва не потерял сознание и валялся, корячась, на полу.

Я не понял, почему они меня отпустили. Через минуту Люся вернулась в комнату и равнодушно, как врач, сказала:

— Ты свободен. Орудия убийства нет. Мотивов тоже. Так что можешь топать…

Если бы меня в тот миг спросили, буду ли я голосовать на следующих выборах? И хочу ли я вернуться на Марс? На первый вопрос я бы вообще не ответил, а на второй воскликнул: 'Господи, Иисуси! Конечно, хочу!

Она отстегнула меня, и я пошел к выходу по длинному коридору, пошатываясь и массируя запястье. Меня тошнило. Двери были неплотно закрыты. Кто-то жаловался:

— Она на меня плюнула!

— Да? — иронически спрашивал полицейский. — А еще ударила сумочкой. Это насилие!

Зато из-за следующей я услышал.

— Он найдет и убьет его… — Голос принадлежал Акиндину.

— Какое нам дело — цинично ответил Пионов. — Присяжные все равно его оправдают из-за одного того, что по делу будет проходить Теодор Кашинский, да еще медаль дадут за борьбу с терроризмом.

В его словах послышалось презрение ко всему человечеству — хотя мода на терроризм давно уже стала немодной, инстинкт на уровне позвоночника срабатывал четко. А что было модным, никто не знал. Но терроризм по старой привычке был наказуем. Модным же стал сам развал цивилизации на Земле и перенос ее на Марс. А это уже было не в компетенции полиции и относилось к той категории суждений, о которой никто ничего не понимал. Я заглянул. Пионов разместился на столе и почесывал шрам на темени. Его непомерно широкие плечи, как снегом, были усыпаны перхотью. Акиндин, усевшись на стуле, исследовал свою щетину в зеркале. Почему-то он вступился за меня:

— Я против. Это не по правилам…

— Ты слышал, он невиновен…

Все-таки Пионов не любил, когда с ним спорили.

— Как это так?! — удивился Акиндин. — Надо узнать о его сексуальных наклонностях.

— Журналисты не насилуют мертвых женщин, — пояснил Бык и перестал чесаться. — Пора это запомнить. Большее, на что они способны — это внебрачные связи. Человек в черном — это серийный убийца, и мы должны его найти.

Акиндин в изумлении оторвался от зеркала. Он собрался что-то спросить, но Люся толкнула меня в спину, и мы вышли из полицейского отделения.

— Меньше пей с блондинками, — посоветовала она мне, — дольше проживешь.

Ее лицо, цвета шоколада, было бесстрастным, как облупившийся угол дома. Я так и не понял, на моей стороне она или нет. Меня отвезли на Английскую набережную. Асфальт, как лакированный, блестел под светом редких фонарей. На какой-то мгновение дождь закончился. Поговаривали, что когда-то в этом городе были белые ночи, но теперь они канули в Лета. В темноте нежно шелестел бамбук. Свой зонт я оставил в разгромленном номере гостиницы и моментально промок от капель, срывающихся с крыш и елей. Дворцовый мост — мне требовалось пройтись пешком. Люся весело крикнула вслед:

— Никуда не уезжайте. Вы главный свидетель…

— Ой-ой-ой… — отозвался я.

И пару кварталов тащился, как зомби, сомневаясь — то ли занятие выбрал в жизни? Выходило, совсем наоборот. Или я рано родился, или не там? Но что-то в моей судьбе было не то. Какой-то дефект, изъян. А вдруг Пионов сам убил блондинку, чтобы его оставили на службе? — думал я. Подослал своих. Заварил кашу. А другие расхлебывают. Ничего себе, за хлебушком сходил, вспомнил я фразу из старого фильма 'Хочу в тюрьму', уже не помню какого режиссера. Меня стошнило пару раз, и я прижимался лбом к остаткам гранитного ограждения реки, рискуя свалиться в воду, где меня караулили гребнистые крокодилы. Страшно хотелось спать. Потом порыв ветра с Невы привел меня в чувства. Под ногами хрустели жуки-плавунцы величиной с ладонь. Какой-то особенно шустрый врезался мне в лоб. Болела голова, левая рука раздулась, словно груша, и я ничего не соображал. В довершение всего в кране не было воды — ни холодной, ни горячей. А когда я взглянул на себя в зеркале, то удивился тому, что еще не умер — правая часть лица была синюшного цвета. Теперь я ничем не отличался от Луки в прекрасные моменты его бурной жизни. Впрочем, сейчас я вряд ли бы узнал человека в черном. В пылу борьбы его лицо было так ожесточено, что могло принадлежать лучшим героям лучших лент Голливуда. Уж казалось, как хорошо я их знаю. Не успел я стащить с себя мокрую майку, как в дверь постучали. Быстро же 'они' меня нашли, подумал я, не имея понятия, кто 'они', просто 'они', потому что за мной кто-то шел до самого дома. Правда, стук в дверь — это джентльменский прием. Я взял из тумбочки револьвер, взвел курок и подошел к двери.