Василий Гавриленко - Теплая Птица Страница 12

Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок — животное негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.

— Ищи дрова, — приказал я.

Шкура была толстая и прочная, — стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей — слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…

Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров — чего-чего, а этого добра здесь навалом.

Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.

— Ты чего? — вскинулась Марина.

— Зажигалку похерил.

Лицо Марины вытянулось:

— Что теперь делать?

Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку — раньше такого со мной не случалось!

— Что делать? Жрать — вот что делать! Мы в Джунглях.

Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны.

Посмотрев на меня, Марина взяла заточку… Она ела сырое мясо, едва-едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.

— Чего уставился?

Я отвернулся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.

Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги-руки были послушны, кости не болели.

Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, — лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…

Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд… Ведь когда-нибудь мне удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?

— Андрей, посмотри!

Я обернулся на радостный вскрик Марины.

— Здорово!

Это был автомат — мокрый металл блестел на солнце.

— Выходит, мы здесь пролетали, — сказала Марина, раздумчиво посмотрев в небо. — Посмотри, лошадь!

В небе клубились, наползая друг на друга, облака, — они словно соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было сейчас лошадью — белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими ушами.

— А вон — ты, Андрей.

«Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя. Никогда прежде я так не смотрел в небо — фантазируя, рисуя что-то; небо было для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью далекой, неважной.

— Вон — ты.

Марина обернулась, посмотрела на облако.

— Андрей, ты мне льстишь.

— Ничуть.

«Марина» сидела в кресле: распущенные мягкие волосы развевались, доставая едва ли не до самого горизонта, на одухотворенном лице застыла радостная улыбка.

Подул ветер, и фигуры исчезли. Я вспомнил, что мы в Джунглях и опустил глаза.

— Надо идти, Марина.

Она вздохнула, поправила рюкзак за плечами.

Мы побрели дальше. Солнце стояло высоко, лучи пробивали макушки деревьев, заставляли искриться свежий снег.

— Голубь, — ахнула Марина.

Я остановился, пораженный. Неподалеку от нас на стволе поваленного дерева сидел белый голубь. Он ворковал, раздувая перламутровый зоб, словно силился что-то сказать. Я никогда не видел в Джунглях птиц.

— Красавец, — прошептала Марина, взяв меня под руку.

Голубь взъерошился, колыхнул крылом, и, наклонив головку, повернулся, показав нам другой бок. Я почувствовал, как дрогнула Марина: этот бок у голубка был красно — синим и без единого перышка, кости вздымали тонкую кожу.

— Пойдем отсюда, — сказала девушка.

Она зашагала впереди, автомат болтался у нее на шее, солнце сидело в волосах. Я отчего-то почувствовал себя виноватым и перед ней, и перед этим голубем, и даже перед Джунглями.

Показавшаяся впереди железная дорога разом скомкала и отбросила все сомнения и тревоги. Из хаоса мы вышли к порядку.

Слева, прямо у дороги, торчало полуразрушенное здание, рядом — невысокая бетонная платформа, испещренная рытвинами, как следами больших червей.

— Это что — вокзал? — подала голос Марина.

— Похоже на то.

Наши ботинки гулко застучали по бетону. В конце платформы — искореженная синяя табличка на изогнутых ножках. На табличке — облупленные буквы. Марина прочитала:

— Об-нинск, — и повторила. — Обнинск.

Обнинск! А ведь я, кажется, кое-что знаю про этот город.

8

ПОДЗЕМНЫЙ ИНСТИТУТ

Заскрежетав тормозами, электричка приблизилась к запруженной народом платформе. Мимо окошка тамбура замелькали лица — настойчивые, в испарине от жары и ожидания.

— «Москвичи», — с презрением бросила Анюта, затягиваясь сигаретой, — дома работы найти не могут.

Андрей смущенно оглянулся: люди, напирающие сзади, ничего не слышали, думая каждый о своем.

Двери с лязгом распахнулись. Пахнуло нетерпением, потом, десятки лиц с неприязнью глядели на столпившихся в тамбуре пассажиров, руки сжимались в кулаки, подрагивали сердца.

— Скорее, — крикнула полная женщина с двумя сумками в руках.

— Успеете, сядете, — сказала Анюта, выносимая из поезда людским потоком.

Две живые реки пересеклись, матюгаясь. Одна река последовала прочь от платформы, другая — погрузилась в электричку.

— Следующая остановка — Балабаново.

Нагретый на солнце, перегруженный горячими телами поезд стукнул колесами, загудел и рванул, отделяясь от платформы.

— Как селедок, — поведя плечом, сказала Анюта. — И так до самой Москвы.

Андрей кивнул. Толпа увлекла их к автобусной остановке. Люди брали штурмом единственный красный автобус: к желтой стае маршруток пока не подходил никто, напрасно надрывали голоса зазывалы: «Тринадцатый маршрут», «По Ленина». Вот автобус, проседая, отчалил, и тогда стали заполняться маршрутки — в основном, молодежью: экономные старики будут ждать другого автобуса.

— Погоди, — Анюта схватила Андрея за руку, — пусть разъезжаются.

Они протиснулись к лавкам, на некоторых спали загорелые дочерна бомжи. Воняло мочой и семечками. В пивном ларьке маялась от жары продавщица.

— Пива хочешь?

— Можно.

Анюта купила две бутылки «Багбира» и фисташки. Попросила продавщицу открыть пиво; та с недовольной миной выполнила просьбу.

— Надо же, пиво уже полтинник стоит, — проворчала Анюта, подавая одну бутылку Андрею. — Фисташки будешь?

— Нет, спасибо.

Андрей жадно хлебнул из бутылки — белая пена брызнула на плащ.

— Почему ты таскаешь плащ в такую жарынь? — без особого интереса спросила Анюта, хруста фисташками. Бутылку она поставила на скамью, прямо рядом с пыльной подошвой спящего бомжа. Ее большие груди выглядывали из-под розовой майки: казалось, Анюта стоит на людях полуголая.

— Не знаю, — пожал плечами Андрей.

— Ну, так сними.

Он снял плащ, перекинул через локоть, оказавшись в белой рубашке с короткими рукавами. Руки у него были тонкие, жилистые, покрытые черными волосками.

— Какая духотища, — проговорила Анюта, щурясь на солнце.

Андрей допил пиво, опустил бутылку в урну.

— Уже выдул? — подивилась Анюта и потянулась к своей бутылке. Бомж во сне дрыгнул ногой, бутылка упала. Она не разбилась, а покатилась под лавку, гремя и орошая асфальт пятидесятирублевым пивом. Бомж, словно младенец, зачмокал во сне раздутыми потрескавшимися губами.

— Козел, — зло сказала Анюта. — Бомжара чертов.

Народ рассосался; подошел пустой автобус. Андрей и Анюта вошли в жаркий салон, пахнущий пылью и потом, опустились на кресла с торчащей из дыр желтой поролоновой набивкой.

— Обилечиваемся, — подошла кондукторша: лицо усталое, волосы растрепаны; белые штаны-треники, похожие на кальсоны (в автобусе-то можно — это почти что дома), голубая застиранная футболка, подмышки желтые, влажные.

Анюта протянула кондукторше двенадцать рублей, получила два синих талончика; один отдала Андрею.

— Опс! Ты посмотри! — Анюта несильно пихнула Андрея в бок.

Бомж достал из-под лавки бутылку и пил остатки пива.

— Нарочно скинул, — засмеялась Анюта.

Автобус тронулся. Анюта принялась рассказывать про свою подругу, продающую одежду в торговом центре «Триумф». Трещала пуще сороки. Андрей слушал невнимательно: чувство, тяжелое, как медведь, ворочалось у него в груди. Когда Анюта, чмокнув его в щеку и весело бросив «До вечера!», сошла, он почувствовал себя лучше, — надел плащ, стал вглядываться в проплывающие мимо окна знакомые улицы.