Василий Гавриленко - Тёплая птица Страница 12

 -Тебе-то хорошо, – закричал я.- О! Стрелковская пытка.

            -Посмотрел бы ты на себя.

            Я улыбнулся.

            -Поднимайся сама, - крикнул. – Посмотрим, как у тебя!

            Она встала и, притворно ойкнув, принялась вышагивать рядом со мной.

-О! Пытка стрелковская.

-Не притворяйся.

            Подойдя к краю площадки, я посмотрел на ночного гостя, распластавшегося внизу, как черный крест.

-Лежит? – приблизившись, спросила Марина.

-Куда денется,  с такой-то высоты.

 Высота и вправду была головокружительная: при свете солнца весь город  как на ладони - белый лист с зелеными и красноватыми крапинками.    

Как я и думал, ни одного здания не уцелело. Неподалеку от башни начинался лес, уходящий к самому горизонту. Он казался сплошным, но я знал, что есть просека, по которой стелется железная дорога.

            Где-то на окраине из-под земли поднимались клубы сиреневатого пара, будто беззубый рот старого курильщика выпускал дым.

            -Андрей, пошли отсюда.

 Я повернулся.

-Мне совсем не нравится этот город, - сказала Марина, глядя вдаль. – Да и есть хочется…

 Мы подошли к лестнице.

- Я первый,  ты за мной.

 Марина кивнула.

            Я перелез с платформы на лестницу и стал медленно спускаться.

-Андрей!

-Да?

-Мне страшно! Голова кружится!

 Только этого не хватало.

-Цепляйся! Не смотри вниз!

            Я остановился, задрав голову.

 -Хватайся за перекладину!

            Марина, зажмурившись, перелезла с платформы на лестницу.

-Держись крепче!

-Держусь… Кажется…

            Она негромко засмеялась. Я облегченно вздохнул.

             Я помог Марине соскочить с лестницы.

            -Больше всего боюсь высоты, - призналась она, поймав мой удивленный взгляд.

            Тело ночного гостя чернело впереди. Я направился к нему, невольно держа руку на рукоятке заточки.

-Андрей, ты чего?

-Да хочу глянуть… Стой на месте.

             Я подошел к трупу, лежащему лицом вниз и припорошенному снегом. Широкая спина плотно обхвачена черной курткой, прожженной, изрезанной –  дыры топорщатся желтым мехом; грязно-синие широкие штаны заправлены в носки; обут в тяжелые кованые ботинки. Одежка, как у игрока… Неужели, игрок? Таких здоровяков мне прежде встречать не приходилось. Плотный, кряжистый; руки – что бревна, а мощный затылок оброс бурой шерстью.

-Ого!

-Я же сказал тебе.

-Ты опять? - отмахнулась Марина. – Тоже мне, командир.

            Она подошла к игроку, дотронулась носком ботинка до широкой руки.

- Андрей, может, перевернем его?

            Марина прочла мои мысли.

-Ну, давай, - притворившись равнодушным, согласился я.  

 Мы вцепились в труп. Вот так тяжесть, черт подери!

 Игрок на мгновение замер на боку и перевалился на спину. Несмотря на свою прожженную шкуру, я вскрикнул, как мальчик, и отпрянул, упав в сугроб. Марина взвизгнула и отшатнулась.

            Лица нет. Есть бесформенный, зеленоватый комок, покрытый бледными волосками;  в недрах комка скрываются волчьи глаза, а широко разинутая пасть обнажает звериные клыки.

            Не сговариваясь, мы побежали к лесу, застревая в снегу. Прочь, прочь отсюда.

-Погоди, Андрей, не могу, - взмолилась Марина. Уткнулась в толстый ствол березы и, обняв дерево, замерла, тяжело дыша.

  У меня прилип к спине свитер. За всю свою игру с Джунглями я никогда не убегал от страха. От страха, сросшегося с инстинктом.

-Что это было? – выдохнула Марина.

Стараясь восстановить дыхание, я пробормотал:

-Не знаю. Похоже, мутант…

-О, Боже! – девушка прикусила губу. Мне казалось, она сейчас заплачет.

            Худо-бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.  

            -Какая-то ошибка, случайность, - проговорил я. – Все из-за проклятых зеленых луж…

            Марина вытерла глаза. Какая ты все-таки плакса!

 -Зачем он лез к нам?

            Я вспомнил пасть, полную острых зубов, содрогнулся.

-Может быть, эта башня была его ночлегом, а я припечатал ему между глаз, - неуклюже пошутил я.

-Хорошо, что припечатал.

-Хорошо? – неуверенно засмеялся я. - А где же твоя жалостливость?

-Хорошо, что припечатал, - повторила Марина, отпуская березку. - Пойдем скорее отсюда.

            Негустой, но цепкий подлесок мешал идти; с деревьев время от времени падали сухие ветки. Пахло хвоей и свежим снегом.

 В животе у меня заурчало… Нужно найти еду. Вот и Марина едва переставляет ноги…

            Прошагали еще немного и девушка, обессилив, опустилась на выкорчеванное бурей дерево.

-Погоди, Андрей, передохну.

            Я присел неподалеку. Знобило: на голодный желудок утренний холод пробирает намного сильней. Нужно добыть мяса. Нужно убить тварь.

 По снегу, пересекаясь и дробясь, рассыпались цепочки следов, - все следы  старые, припорошенные, едва ли стоит идти по ним. Хотя…

            Я поднялся.

 -Сейчас приду.

 -Я с тобой.

            Спорить не было ни сил, ни желания.

 Следы крупной твари - довольно свежие, не позже вчерашнего дня. Тварь приволакивает заднюю ногу, иногда падает в снег – здесь остались оплавленные по краям ямки. Но крови ни в ямках, ни по следу нет – значит, животное не раненое, а старое.

            Косматая туша лежала у ветвистого дуба. Подходя, я с радостью отметил: брюхо животного вздымается и опускается – не придется есть мертвечину.

            Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок – животное  негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.

-Ищи дрова, - приказал я.

            Шкура была толстая и прочная, - стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей - слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…

 Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров –  чего-чего, а этого добра здесь навалом.

            Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.

-Ты чего? – вскинулась Марина.

- Зажигалку похерил.

Лицо Марины вытянулось:

-Что теперь делать?

            Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку – раньше такого со мной не случалось!

-Что делать? Жрать – вот что делать! Мы в Джунглях.

            Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны. 

Посмотрев на меня, Марина взяла заточку... Она ела сырое мясо, едва-едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.

-Чего уставился?

            Я засмеялся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.

            Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги-руки были послушны, кости не болели.

             Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов;  автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, – лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…

             Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд...

 -Андрей, посмотри!

 Я обернулся на радостный вскрик Марины.

- Здорово!

            Это был автомат – мокрый металл блестел на солнце.

-Выходит, мы здесь пролетали, - сказала Марина, раздумчиво посмотрев в небо. – Посмотри, лошадь!

 В небе клубились, наползая друг на друга, облака, - они словно соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было сейчас лошадью – белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими ушами. 

-А вон – ты, Андрей.

            «Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя. Никогда прежде я так не смотрел в небо – фантазируя, рисуя что-то; небо было для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью  далекой, неважной.