Кассандра Клэр - Город падших ангелов Страница 12

И тут же, разумеется, Джейс почувствовал себя только хуже за то, что предпочел Валентина своему настоящему отцу. Каким человеком это его делало?

Стук в дверь оторвал его от самобичевания; он поднялся и подошел к двери, ожидая Изабель, желающую что-нибудь одолжить или пожаловаться на что-то.

Но это была не Изабель. Это была Клэри.

Она была необычно одета. На ней был надет короткий черный топ со свободно повязанной поверх белой блузкой и короткая юбка, открывающая ее ноги до середины бедер. Ее яркие рыжие волосы были заплетены в косы, а свободные локоны приклеились к вискам, будто ее намочило легким дождем на улице. Она улыбнулась, когда увидела его, вскидывая брови. Они были медного оттенка, как и изящные ресницы, обрамляющие ее зеленые глаза.

— Ты не собираешься впустить меня внутрь?

Он осмотрел коридор. Там никого не было, слава богу. Он взял Клэри за руку и потянул ее внутрь, закрывая дверь. Прислонившись к двери, он сказал:

— Что ты здесь делаешь? Все в порядке?

— Все отлично.

Она скинула свои туфли и присела на край кровати. Ее юбка задралась, и она отклонилась назад, опираясь на руки, отчего еще большая часть ее бедер показалась из-под юбки. Это не сулило ничего хорошего самоконтролю Джейса.

— Я скучала. А мама и Люк спят. Они не заметят, что я ушла.

— Тебе не следует находиться здесь, — слова его прозвучали, как стон. Он не хотел говорить этого, но знал, что должен был по неизвестным ему причинам. И надеялся, что она никогда не скажет ему подобного.

— Ну, если ты хочешь, чтобы я ушла, я уйду. — Она встала. Ее глаза мерцали зеленым. Она подошла к нему на шаг ближе. — Но я столько прошла, чтобы оказаться здесь. Ты мог бы хотя бы поцеловать меня на прощание.

Он протянулся к ней, прижав к себе, и поцеловал. Порой приходится делать что-то, даже если это не лучшая идея. Она обняла его, словно нежный шелк. Он запустил свои руки в ее волосы и провел по ним пальцами, расплетая ее косы, пока они не упали ей свободно на плечи так, как он любил. Он вспомнил, как ему хотелось сделать это в первый же раз, когда он увидел ее, и как он отмахнулся от этой идеи, как от безумной. Она была простушкой, чужой, не было никакого смысла желать ее. А затем он впервые поцеловал ее в оранжерее, и это почти свело его с ума. Потом они спустились по лестнице и Саймон прервал их, и он никогда не хотел убить кого-нибудь настолько сильно, как Саймона в тот момент, хотя осознавал, что тот не сделал ничего плохого. Но то, что он чувствовал, не имело ничего общего с разумом, и когда он вообразил, что она оставит его ради Саймона, эта мысль внушила ему тошноту и такой страх, какой он не испытывал ни от одного демона.

А затем Валентин сказал им, что они брат и сестра, и Джейс понял, что была вещь куда страшнее, чем то, что Клэри бросит его ради кого-то еще — это было понимание, что его чувства к ней были абсолютно неправильными; то, что казалось самым чистым и безупречным в его жизни, было отравлено, без возможности восстановления. Он вспомнил, как отец рассказывал ему, что когда ангелы ниспадали вниз, они падали в мучении, потому что однажды они видели лицо Господа и больше никогда не смогут увидеть его вновь. И он подумал, что знал, что они ощущали.

Это не заставило его желать ее меньше, наоборот, превратилось в пытку. Иногда тень тех мучений всплывала у него в памяти, даже когда он целовал ее, как сейчас, и заставляла его прижимать ее к себе еще крепче. Она воскликнула с удивлением, но не противилась, даже когда он поднял ее на руки и утащил на кровать.

Они растянулись на ней вместе, сминая часть писем, и Джейс столкнул шкатулку с кровати, освобождая место для них. Его сердце бешено колотилось внутри груди. Они никогда не были в кровати вдвоем вот так. Была ночь в ее комнате в Идрисе, но они едва коснулись друг друга. Джослин была очень осторожна, не позволяя им проводить ночь вместе друг с другом. Джейс подозревал, что она недолюбливала его, и вряд ли он мог осуждать ее за это. Он сомневался, что на ее месте любил бы себя.

— Я люблю тебя, — прошептала Клэри. Она сняла его футболку, и ее пальцы скользили вдоль шрамов на его спине и одного в виде звезды на его плече, который был двойником ее собственного, след ангела, чья кровь текла в их венах. — Я не хочу потерять тебя.

Он опустил руку, чтобы развязать ее завязанную блузку. Другой рукой упираясь в матрас, он коснулся холодного металла охотничьего кинжала; должно быть, он вывалился на кровать с остальным содержимым шкатулки.

— Этого никогда не случится.

Она взглянула на него сияющими глазами.

— Как ты можешь быть уверен в этом?

Его рука сжалась на рукоятке кинжала. Свет луны, проливающийся через окно, скользнул вдоль лезвия, когда он поднял его.

— Я уверен, — сказал он и опустил кинжал. Лезвие прошло сквозь ее тело, словно через бумагу, и когда ее губы раскрылись в удивленном «О», а кровь пропитала ее белую рубашку, он подумал: «О, господи, только не это опять».

Проснуться от кошмара было, словно пробиться сквозь стеклянное окно. Заостренные осколки, казалось, ранили Джейса, даже когда он очнулся и сел, задыхаясь. Он скатился с кровати, инстинктивно желая убраться подальше от нее, и ударился о каменный пол руками и коленями. Прохладный воздух, просачивающийся через открытое окно, заставил его вздрогнуть, но очистил его разум от последних остатков сна.

Он посмотрел на свои руки. На них не было крови. Кровать была в полном беспорядке, простынь и одеяло смешаны в спутанный комок от его ворочания, но шкатулка с вещами его отца все еще была на комоде, где он оставил ее, прежде чем лечь спать.

Первые несколько раз, когда ему снился кошмар, его тошнило при пробуждении. Теперь он был осторожен и не ел за несколько часов до сна, так что вместо этого его тело мстило ему, содрогаясь в спазмах тошноты и лихорадки. Спазм скрючил его, и он свернулся клубком, хватая ртом воздух и потея, пока приступ не прошел.

Когда все закончилось, он прижался лбом к холодному каменному полу. Пот холодил его тело, рубашка приклеилась к коже, и он на полном серьезе задался вопросом, могут ли сны, в конце концов, убить его. Он все перепробовал, чтобы избавиться от них — снотворные таблетки и настойки, руны сна, мира и исцеления. Ничего не работало. Эти сны проникали в его сознание точно яд, и он ничего не мог поделать, чтобы прогнать их.

Даже днем ему было тяжело смотреть на Клэри. Казалось, она всегда видела его насквозь, как никто другой, и он мог только вообразить, что она подумает, если узнает о подобных снах. Он перевернулся на бок и уставился на шкатулку, сияющую лунным светом на комоде. И подумал о Валентине. Валентине, который пленил и мучал единственную женщину, которую когда-либо любил, который научил своего сына — обоих сыновей — что любить что-то означает разрушить это навеки.

Его сознание металось беспорядочно, пока он повторял про себя слова, снова и снова. Это стало для него чем-то вроде навязчивой песни, и как слова любой песни, эти слова также начали терять свой смысл.

«Я не похож на Валентина. Я не хочу быть похожим на него. И я не буду похожим на него. Не буду».

Он увидел Себастьяна — Джонатана, на самом деле — своего якобы-брата, улыбающегося ему сквозь копну серебристо-белых волос, с черными, сияющими беспощадным весельем глазами. И увидел, как его нож пронзил Джонатана, и тело его скатилось к реке, а кровь смешалась с водорослями и травой на краю берега.

«Я не похож на Валентина».

Ему не было жаль Джонатана. Он бы сделал это снова, будь такая возможность.

«Я не хочу быть похожим на него».

Разумеется, это было не нормально, убить кого-то — собственного сводного брата — и быть к этому безразличным.

«Я не буду похож на него».

Но его отец учил его, что убивать без сожаления это достойное качество, и, вероятно, уроки родителей невозможно забыть. Неважно, насколько сильно ты это хочешь.

«Я не буду похож на него».

Может, люди на самом деле не способны измениться.

«Не буду».

Глава четвертая

Искусство восьми конечностей

ЗДЕСЬ ХРАНЯТСЯ СТРЕМЛЕНИЯ ВЕЛИКИХ СЕРДЕЦ И БЛАГОРОДНЫЕ ВЕЩИ, ЧТО ВОЗВЫШАЮТСЯ НАД ТЕЧЕНИЕМ ВРЕМЕНИ, МАГИЧЕСКОЕ СЛОВО, ЧТО ДАЕТ НАЧАЛО ОКРЫЛЕННОМУ ЧУДУ, ОБРЕТЕННАЯ МУДРОСТЬ, ЧТО НИКОГДА НЕ УМИРАЛА.

Слова были выгравированы над входной дверью Бруклинской публичной библиотеки на площади Гранд-Арми. Саймон сидел на ступенях, глядя на фасад здания. Надпись светилась на фоне камня бледной позолотой, каждое слово вспыхивало на миг жизнью, когда на него попадал свет фар проезжающих машин.

Библиотека всегда была одним из излюбленных мест для него, когда он был ребенком. За углом был отдельный вход для детей, и он годами встречал там Клэри каждую субботу. Они брали стопку книг и отправлялись в Ботанический сад, который находился за следующей дверью, где они могли читать часами, растянувшись на траве, а шум улиц превращался в тусклое бормотание вдалеке.