Александр Золотько - Оперативник Страница 12

Отец Стефан прошел к выходу, не останавливаясь и ни на кого не глядя. Дверь за собой закрыл мягко, без стука.

Встал Токарев, откашлялся.

— Значит, так, — сказал ТэТэ. — Диспозиция следующая. Все работают по расписанию. Александров прибывает на совещание ко мне в четырнадцать ноль-ноль. Естественно, с группой. Остальные помнят, что готовность повышенна, меры безопасности — повышенны, выход за пределы Старого города в одиночку не приветствуется. Если кого убьют…

— Домой не приходить, — нестройным хором закончили опера.

— Приблизительно так, — кивнул Токарев. — Все свободны.

Народ встал, загудел, заговорил. Иван остался сидеть на скамейке. Сейчас начнутся расспросы. Не здесь, не в зале, вон Токарев стоит, внимательно рассматривая своими крохотными глазками подчиненных. При нем к Ивану с расспросами не полезут. В коридоре или курилке.

Но в коридор или курилку Иван Александров сейчас не пойдет. Нужно просто перекантоваться до четырнадцати ноль-ноль, потом выезд в рейд, неделя с группой на свежем воздухе. Ребятам из группы он просто объяснит, что безопаснее к нему в душу не лезть, а по приезде все немного успокоится.

Все. Но немного.

— Что сидишь? — спросил Токарев.

Иван оглянулся — из оперов он остался один.

— Сижу, — сказал Иван.

— Емко выражаешься! — одобрил Токарев. — Надеюсь, с отцом Серафимом будешь чуть поразговорчивее…

— Это когда? На исповеди?

— Это на внеплановой беседе, — сказал Токарев. — Ты пилюльку съешь, а то несет вчерашним от тебя, даже отсюда чувствую. Ты, кстати, как себя ощущаешь?

— Райское наслаждение испытываю…

— Вот так? Ну тогда двигай к Шестикрылому. Он даже накачку не проводил, для тебя силы берег.

Иван встал и повернулся к выходу.

— Ты состав группы не меняешь? — спросил вдогонку Токарев.

— С каких таких? — не оборачиваясь, поинтересовался Иван.

— Мало ли… Я хотел тебе подбросить еще одного бойца, вместо Фомы…

Иван почувствовал, как желваки каменеют. Чертов Тэтэшник! Нет чтобы просто спросить, кого вместо убитого Свечина берет в группу Иван. С закавыками, не напрямую. А Иван тоже хорош, не подумал о замене. Даже в голову не пришло. Выход и состав группы отдельно, а смерть Фомы — отдельно. И не пересекается.

— Хорошо, — сказал Иван. — Подбрось.

— И не спросишь кого?

— А чего спрашивать? Все опытные, при деле. Фома по внутреннему расписанию числится… числился вторым запасным водителем. Значит, твой кадр — водитель, помимо всего прочего. В рейд гонят обычно тех, кто не особо нужен или надоел. И, поскольку ты не распоследний чиновник, то твоего бойца я должен более-менее знать, в рейд с незнакомыми я не хожу. Так?

— Так.

Иван стоял в проходе зала, глядя на дверь, и разговаривал будто бы с самим собой:

— Анджея Квятковского ты со мной пошлешь, шляхтича с хрен знает какого века в летописях.

— Молодец. Смекалистый парень…

Иван повернулся на каблуках, быстро подошел к Токареву и взмахнул рукой. Тот вздрогнул, но перехватывать или блокировать движение не стал, только чуть прищурился. Иван руку остановил, поправил своему начальнику воротник рубашки.

— Знаешь, Никита Сергеевич, о чем я мечтаю долгими зимними ночами?

— Скажи.

— Я мечтаю о том, чтобы хоть раз ошибиться в своих предположениях. Один маленький, крохотный разок. Что бы ни вещал нам иезуит, но свобода воли основывается на том, что каждый из нас предсказуем до противного. Хоть раз попытайся придумать что оригинальное… — Иван застегнул верхнюю пуговицу на рубашке Токарева и пошел к выходу.

— Как Фома? — тихо спросил Токарев.

Иван хлопнул дверью так, что задрожали стекла в окнах.

Опера, маячившие в коридоре, оценили и грохот, и выражение лица Александрова, поэтому никто с расспросами лезть не стал, проводили взглядами. Молча. Потом, может, и обсуждали, но Иван этого не видел.

Иван поднялся на третий этаж, остановился перед дверью с табличкой, отпечатанной на лазерном принтере: «Отец Серафим».

— Входи, — сказал отец Серафим, как только Иван постучал в дверь.

Иван вошел.

Книжные стеллажи занимали три стены небольшой комнаты, у четвертой, возле окна, стоял диван, на котором отец Серафим чаще всего и ночевал. Ходили слухи, что спит он два-три часа в сутки, не больше.

— Присаживайся, — отец Серафим указал рукой на стул возле письменного стола. — Я уже заканчиваю.

Пока Иван сел, священник несколько раз коснулся клавиатуры, потом поводил мышкой, пощелкал и задвинул клавиатуру под крышку стола.

— Слышал, ты в рейд сегодня? — сказал отец Серафим.

— Я тоже слышал. Еще с прошлой недели. И, если не ошибаюсь, на графике и ваша виза стоит. Может, сразу к делу?

— А ты меня не учи, раб Божий, — священник посмотрел на Ивана поверх очков. — Я, видишь ли, имею степень психолога, помимо всего прочего, посему могу строить коварные замыслы, ставить каверзные вопросы и гонять по тестам кого и когда мне вздумается. Понятно?

— Понятно, — кивнул Иван.

— Слышал, ты в рейд сегодня?

— Так точно, в рейд! — отчеканил Иван. — Контрольное посещение поселка Денница на побережье Красного моря. Группа в составе пяти человек. Старший группы — специальный агент Ордена Охранителей Иван Александров…

— Он же — Ванька Сашкин, он же — Ванька Каин, он же человек, который делает глупости, не задумываясь, — закончил отец Серафим. — Слишком много для одного специального агента, не находишь?

— Это вы о чем? — безразличным тоном спросил Иван.

— Это я о твоем поведении… — вздохнул отец Серафим. — Опечален безмерно и вопрошаю — что затаил ты, Иван Александров?

— Ничего я не таил. Ничего такого, чего не скажу вам на исповеди сегодня в шестнадцать ноль-ноль.

— Вот, кстати, об исповеди, Ваня… — Отец Серафим снял очки, посмотрел на стекла, подышал на них, протер кусочком замши и положил в пластиковый футляр. — О ней я, господин специальный агент…

— Что-то не так? — спросил Иван, надеясь, что голос звучит ровно и естественно. — Я…

— Все не так, Ваня, — вздохнул отец Серафим. — Абсолютно все не так… ты мне ничего не хочешь рассказать?

— Знаете, святой отец, — сказал Иван, — меня вчера вопрошал Макферсон, так я его, естественно, послал. Вас-то я, конечно, не пошлю, но чувства испытаю сильные и противоречивые. Не вводите в соблазн…

— Вот, значит, как… — протянул отец Серафим. — Значит, мы видим сейчас человека глубоко страдающего, мучительно переживающего гибель друга, а черствые чиновники от дознавания и от религии лезут своими небрежными перстами в разверстые душевные раны Ивана Александрова, куда лезть, в общем-то, и не должны. Приблизительно так?

Иван не ответил.

Смотрел на полированную столешницу, изучал рисунок древесных волокон, пытаясь пройти взглядом этот запутанный лабиринт.

— Трепло ты, Ваня, — ласково сказал отец Серафим. — Трусливое трепло!

А вот тот изгиб похож на Джека Хаммера в профиль. Добавить бакенбарды и трубку — просто портрет! А следующий завиток — вылитый локон Машеньки Марковой из информационной службы. А тот, что дальше…

— На меня смотри! — потребовал отец Серафим. — Глазки не прячь и не отводи. Нравится пялиться на пятна — я тебя по Роршаху погоняю, но за выводы — не обессудь.

— Вам хочется кого-нибудь отругать? — спросил Иван. — Выразиться вслух, выпустить пар… Что-то на службе не ладится?

Глаза у священника ярко-голубые, немного наивные. Сколько народу на этом погорело, а сколько еще погорит!

— Ладно, не хочешь по-хорошему — будем по-плохому, — отец Серафим хлопнул ладонью по столу. — Возвращаясь к исповеди в шестнадцать ноль-ноль. Ты, Ваня, туда лучше не ходи, не стану я тебя исповедовать.

— Что значит — не станете? Перед выходом на задание — обязаны…

— Обязан, — кивнул Серафим. — Но не буду тебя исповедовать, нет смысла. Ты ведь все равно врать станешь.

Вот тут честный опер должен был вспылить, стукнуть кулаком по столу, вскочить, пообещать обратиться наверх, упомянуть, что окопались в штабе крысы тыловые, и тому подобное.

Честный опер именно так бы и поступил. Иван вместо этого только вздохнул. Значит, подумал Иван, не честный.

— Ты что собираешься делать до инструктажа и совещания? — спросил отец Серафим.

— Работа с документацией, личная подготовка Анджея Квятковского, идущего в первый раз, обед, инструктаж, исповедь, которую вы не собираетесь принимать. Потом — арсенал и склады, потом выезд.

— Все?

— Все.

— Подумай хорошо, может, чего не назвал? — Отец Серафим прикусил нижнюю губу, словно в азарте, прикидывая и даже волнуясь, вспомнит опер что-то важное или нет?

Иван подумал — ничего в голову не приходило.

— Все, — сказал Иван.