Илья Стальнов - Удар иглы Страница 13

– Ты же наверняка не веришь в нашего Бога, – сказал Генри.

– Зато вы верите…

С того момента прошло больше недели, но вагайи никак не проявляли себя.

Я держал на коленях заряженное ружье. Встряхнул головой, прогоняя сон, ударил себя с размаху ладонью по щеке, убив дюжину мушек. Немного помогло, но вскоре сон вновь попытался овладеть мной. Наконец мне удалось отогнать его и прийти в себя. Через час надо будить Генри, он должен сменить меня на посту.

По моей спине пробежал озноб. Я обернулся, и желудок подскочил, как мне показалось, к самому горлу, когда я увидел то, что скрывалось в чаще позади меня. Темень сельвы была усеяна, как небо звездами, блеклыми переливающимися огоньками. Они не казались красивыми и привлекательными. Такое лучше не видеть нигде. Мало что на земле могло бы показаться более отвратительным и чуждым человеку, чем энергия, исходящая от этих огоньков. Они завораживали и были способны высосать у слабого духом все силы. Конечно, они не могли причинить вред тому, кто выиграл поединок с черным богом Торком. Но все равно по моей спине будто поползли липкие, холодные и скользкие пальцы.

Огоньки эти были глазами гигантских змей – анаконд. Рядом с лагерем раскинулись душные, кишащие невиданными гадами болота. Их королевами и были анаконды. На этих громадных пресмыкающихся будто лежит печать иных реальностей, они случайные гости в нашем мире. Индейцы боятся их больше всего на свете и приписывают этим богопротивным созданиям магические свойства, для чего, возможно, имеют все основания.

Я стойко дотянул свою часть ночного караула и растолкал Генри. Тот жалобно простонал:

– Лучше сразу убей меня, жестокий инквизитор, чем предавать бесконечным пыткам.

– Потом отоспишься.

– В могиле? Ох, как тяжело! – Он присел к костру.

– Не засни.

– Никогда! – Генри так сладко зевнул, что меня одолели сомнения в его искренности, и я счел необходимым посидеть с ним несколько минут, пока он окончательно не очнется.

Поход по сельве, жуткий климат, нервное напряжение – все это порядком измотало нас. Если вагайи чувствуют себя здесь так же, как я сейчас, зачем им вообще приходить на этот свет? Впрочем, сельва – их дом, возможно, у них совсем иное мнение о прелестях местного климата? Лето в Париже показалось бы им лютым морозом, похлеще русской зимы.

С этой мыслью я и провалился в глубокий сон. Всю ночь меня мучили дурацкие сны, содержание которых я вряд ли вспомню. Помню лишь черное небо в крупных алмазных и рубиновых звездах под ногами и голубую чашу над головой. Я почему-то четко осознавал, что голубая чаша – это моя родная и вместе с тем какая-то иная планета. И я что-то должен решить. От этого решения зависит очень многое. Потом я лечу в самый центр расколовшегося на части и вращающегося мироздания в головокружительном калейдоскопе мироздания…

– Пора в дорогу, мой друг! – расталкивал меня Адепт.

– Все дороги ведут в Рим.

– Наша ведет в Абраккар. Я уверен в этом.

– А я – нет! – нахмурившись, произнес я. – Надоело!

– Останешься здесь?

– Хотелось бы. Устал… Хорошо, в дорогу.

Я перекрестил себя и наступил на горло своему раздражению. Сегодня я чувствовал себя гораздо хуже, чем вчера. Сколько еще мы сможем идти вперед? Сколько еще нас будут терпеть вагайя, ни на миг не выпускающие нас из поля зрения? Вот и сейчас они схоронились где-то за листьями и настороженно разглядывают нас. А мы даже не видим их. Один раз мне удалось проникнуть мыслью в убогое сознание одного из них, и я почувствовал страх, ожидание и любопытство. И еще побуждения охотника, который идет за дичью. Адепт тоже пытался разобраться своими способами в этой ситуации.

– Идет борьба, – заключил он. – Она вне нас. И даже вне сил Хранителя. Вокруг нас странные эфирные возмущения, готовые перерасти в бурю.

– Что это значит?

– Не знаю. Знаю лишь, что от этого зависит наша жизнь.

– Сколько нам осталось до цели?

– Пока есть силы – надо идти. Может, мы и дойдем.

Да, идти! Идти, пока не кончатся припасы, порох. Пока мы не свалимся замертво, и нас не проглотят эти вонючие болота, и наши тела не обовьют кольца анаконд. Идти, и все! Вперед! Под ногами хлюпает вода, рука устала рубить. Раз – вместе с веткой разрублено тело змеи, едва не ужалившей Адепта. Два – пополам развалилась огромная ядовитая лягушка… Я проделывал все это автоматически, не задумываясь. В сельве у человека нет времени на раздумья. Его спасает не изысканный ум, а быстрая реакция. Опять змея – не наступить бы. Хлюп – вода под ногами. Взмах руки – лиана перерублена. Вперед…

Сельва. Взметнувшиеся ввысь стволы деревьев с разветвленными корнями-подпорками, в которых живет всякая живность. Кора этих деревьев белая и гладкая на ощупь. Отяжелевшие ветви с зелеными бородами мхов и лиан, вьющихся побегов и самых разных растений образовывают свод, через который с трудом проникает свет, – жизнь на дне сельвы проходит в полутьме. Огнями вспыхивают орхидеи и огромные яркие цветы, которые не смог бы себе представить ни один цветовод-голландец.

Пальмы, кусты, бамбук, изредка попадались рухнувшие покрытые плесенью стволы деревьев. Иногда сельва расступалась, и глазу открывались обширные прогалины, залитые солнцем. Но там не было пути. Эти пространства, пожалуй, самое страшное из всего, что здесь есть, – болота с анакондами и лягушками, яд которых может убить человека моментально.

Сельва – многоэтажный дом: внизу живут причудливые крысы, дикие свиньи, выше – свирепые кошки, обезьяны. Птицы с ярким оперением, иные из них величиной всего с полпальца, у других же только клюв был длиной больше метра.

Мы шли и шли вперед. Монотонно. Привычно. Не думая ни о чем.

На эту мрачную проплешину мы вышли в конце дня. – Странноватое место – черная рыхлая земля, даже не влажная и жирная, а какая-то вязкая, и ни одного зеленого ростка, что совершенно невероятно в сельве. И еще – ощущение, будто стоишь на горячей плите. Хотя температура воздуха и поверхности земли здесь была такая же, как и в любом другом месте. Этот жар имел какую-то иную природу.

– Плохое место, – сказал Мако. – Надо быстрее уходить отсюда.

– Мако прав, – подхватил Генри, потирая шею. – Жар здесь поболее, чем в турецких банях.

– Стойте! – крикнул Адепт, застывая в неподвижности. Казалось, в этот миг он стал тяжелее и, подобно атланту, держащему небесный свод, врастает в землю.

– Камень брошен – жди лавины, – произнес он негромко.

В тот же миг из зарослей посыпались индейцы. Они были низкорослы, с наивными детскими лицами. Кроме набедренных повязок, на них не было никакой одежды. Их темные тела украшали разноцветные узоры, в основном сетчатые… В руках они держали натянутые луки, высотой больше их самих, с длинными стрелами и дротиками с костяными наконечниками, которые дикари обычно смазывают ядом.

– Не надо! – крикнул я, видя, что Генри потянулся к своему ружью. – Нам их все равно не одолеть.

– Может, испугаются выстрела? – спросил Генри.

– Не испугаются, – возразил Адепт. – Наверняка они уже видели ружья. Если ты выстрелишь, они просто убьют нас всех. Можно попытаться договориться с ними и купить их расположение.

Индейцы стояли молча. Мы вытащили из мешков несколько ножей, связки бус. Спасибо дону Марио, не новичку в этих местах. Он предвидел подобное развитие событий и посоветовал нам запастись всякой мелочью. Сейчас эти предметы могли спасти нам жизнь,

– Скажи им, Мако, что мы пришли с миром. В знак нашей дружбы мы дарим им эти вещи.

Я положил бусы и ножи на землю. Мако перевел мои слова. Вперед выступил индеец, ростом пониже, чем остальные, в его черных волосах мелькали седые нити, что свидетельствовало о более почтенном возрасте.

Он подобрал подарки, потом что-то затараторил на своем языке. Говорил он минут пять.

– Он сказал, – перевел Мако, – что белые демоны пойдут с ним. В поселке племени Большая Пальма будут решать их судьбу. Белым демонам нечего бояться. Их всего-навсего убьют, а может быть, оставят жить со всеми почестями в племени, поскольку белые демоны могут принести индейцам силу и счастье.

– С детства мечтал попасть на обед этим обезьянам! – воскликнул Генри и снова потянулся к ружью, но Адепт положил руку ему на плечо.

– Не надо. Мы идем с ними.

Хижины индейцев были похожи по форме на пчелиные ульи. У самой большой, которую отвели нам, круглосуточно стояла охрана, притом у одного охранника обязательно был подаренный нами нож, а у другого – моя шпага, которую я сдуру тащил через всю сельву. Дикари не знали права собственности, поэтому все наше оружие и снаряжение перекочевало к ним. Главный старейшина, тот самый седой индеец, теперь не снимал мою шляпу, у других старейшин на шеях висели отнятая у нас всякая мелочь. С мизинца Генри сорвали его любимое кольцо, от чего он едва не наделал глупостей. Когда пытались отнять гризрак, Мако, по просьбе Адепта, наплел, что эта вещь заключает в себе великое колдовство (так оно и было), убивающее непосвященных. После демонстрации фокуса с изображением, никто из индейцев на расстоянии двух метров не приближался к Генри. У меня даже создалось впечатление, что когда-то они видели нечто подобное. Правда, свободы у Генри после этого не прибавилось, но ему стали таскать всякие деликатесы, которыми не всегда баловали даже главу племени: копченых насекомых, жареное мясо, редкие фрукты, найденные где-то в глубинах сельвы.