Дмитрий Силлов - Кремль 2222. Петербург Страница 13

Она покачала головой.

– Старой дорогой идти нельзя. Болотные наверняка нас на ней поджидают. Придется дать крюк через Левашовский урман. Я помню старую карту, там должна быть тропинка.

Все сказанное Аньей мне не понравилось. Переться через какой-то урман, то есть густой лес, не зная дороги, причем ночью – дело заведомо гиблое. Хотя, в этих местах ночь была не то, что в разрушенной Москве.

На деревьях тут сплошь и рядом росли уродливые паразиты, смахивающие на половинки человеческого мозга, ожившие и присосавшиеся к коре. Так вот, эти извилины, бесцветные при свете дня, с наступлением темноты потихоньку начали мерцать ирреально-синим светом. В результате сейчас, когда солнце полностью село, в принципе, можно было обойтись и без факелов. Далеко не идеальная иллюминация, но, по крайней мере, видно, куда ногу ставишь. Болото, кстати, тоже мерцало какими-то гнилушками, оккупировавшими многочисленные кочки. Да и небо не совсем черным было, а каким-то темно-серым, будто его слегка подсвечивали с обратной стороны.

В общем, если б я был романтиком, всю эту ночную иллюминацию можно было бы назвать красивой. Но я суровый практик, прагматик и, возможно, зануда, думающий лишь о том, чтоб нас в этой распрекрасной флоре не сожрали и не подстрелили ненароком. О чем я Анье и сказал, вновь следуя за ней след в след.

– Я уже говорила, что ночью сестрорецкие ни в лес, ни в болото не сунутся, – отозвалась она. – Слишком осторожные, потому и выжили. А утром они, скорее всего, пойдут быстрее нас. Это их места, которые они знают намного лучше. К тому же заночевать где-то нам все-таки придется.

Да уж, это она в тему сказала. Усталость давала о себе знать. Перекусить и на ходу можно, чем мы, кстати, занимались, экономя время и уплетая холодную тушенку при помощи трофейных ножей. А вот поспать хотя бы пару часов на ногах, к сожалению, не получится.

Сейчас мы шли по берегу какого-то гнилого озера, поросшего слабо светящейся ряской, похожей на синий ковер. Уже по одному виду понятно, что купаться в таком озере чревато для здоровья. Особенно доставили толстые то ли корни, то ли щупальца, порой неторопливо возникающие из воды и так же медленно в нее погружающиеся.

– Впечатляет, – отметил я. – Богатая у вас тут растительность. Только не совсем понимаю, почему забетонированные так боятся ночью здесь гулять, – светло же.

Анья невесело усмехнулась.

– Нам пока что просто везет, – сказала она. – Болотные твари – дети по сравнению с лесными. Говорят, в этих чащобах водятся совершенно жуткие мутанты. Старики рассказывали, что, когда после войны многие деревья ожили и стали охотиться на всякую живность, местные люди стали молиться им, словно богам, и приносить жертвы. Страшные. Особенно в голодные годы. Детей связывали и оставляли ночью в живом лесу. А потом поутру находили их высушенные тела, похожие на пустую одежду с костями внутри. Но погибали не все. Некоторых живые деревья отпускали. Девочек. Которые через девять месяцев рожали страшных тварей. Представь, что будет, если человеческую самку оплодотворит своими семенами полуразумное дерево-мутант, питающееся кровью.

Не понравилось мне, как она это сказала насчет «человеческой самки». Но я ничего не сказал, так как представил…

И внутренне содрогнулся. Подумать страшно, что наделали люди со своими разборками, окончившимися Последней войной. Сами себя практически на ноль помножили, и дом свой, планету свою превратили в жуткий кошмар, который и шизофренику не приснится… Стоп. Это все рефлексии. А вот сразу за озером – лес. Стена деревьев, зловеще флюоресцирующая во тьме. Которую предстоит пройти, чтобы добраться до сердца города, построенного Петром Первым. Или до того, что осталось от того города после ядерного удара…

Кстати, когда мы подошли ближе к стене корявых деревьев, мне стало понятно, о какой такой тропе говорила Анья. Прямо на границе леса стоял врытый в землю столб из нержавейки, на котором была приварена стрелка-указатель «Тропа Ленина».

Ну да, точно. Где-то в этих местах скрывался от правосудия будущий вождь мирового пролетариата. В шалаше жил, книжки писал, которые потом взорвали сотни тысяч мозгов. И вынесли их не меньше – в основном пулями, выпущенными во имя идеи… Эх, мать вашу, люди-человеки! У одних идеи, у других идеи, каждый считает себя правым, а инакомыслящих – сволочами. И вылетают потом те праведные идеи из голов вместе с извилинами, вынесенные равнодушным свинцом. А правда-то у каждого своя, и не доказать ничего пулями, и потерянными жизнями тоже не доказать. Потому как истина на самом деле одна – ты мог бы жить, но просто умер раньше срока за чужую идею, записанную кем-то в тетрадке. Прям, блин, хоть книги не пиши. А то потом найдет кто-нибудь в твоей писанине идею и пойдет во имя нее крошить других, не согласных с нею…

– О чем задумался, Снар? – поинтересовалась Анья.

– Да так, ни о чем, – отмахнулся я. – Пошли, что ли.

Признаться, идти не хотелось. Уж больно агрессивно шумел лес, хоть и не было ветра. И ветви, лишенные листвы, шевелились слишком активно, словно на каждом корявом стволе засело по десятку голодных осьминогов. Не хотелось – но придется. Альтернативы-то все равно не предвидится.

Хорошо еще, что легендарная тропа не заросла деревьями и непролазным кустарником за все это время. Почему? Да кто ж ее знает. Может, почва идеями кровавого переворота пропиталась, и теперь на ней ничего не растет. Так или иначе, но дендромутантам, которые помимо корней научились и ветвями пропитание себе добывать, дотянуться до нас было несподручно. Тужились, скрипели, протягивая свои щупальца, но мы довольно свободно шли вперед, лишь порой уворачиваясь от слишком длинных и назойливых веток. Я даже было подумал, что так вот, не особо напрягаясь, через весь лес пройдем…

Зря подумал. Мечтать о хорошем вредно, примета такая. Лучше быть всегда готовым к плохому, а положительное, ненароком случившееся в жизни, воспринимать как незапланированный праздник.

Внезапно дорогу нам перегородил силуэт, на первый взгляд напоминающий двухметровую корягу, обвитую клубками шевелящихся змей. Благодаря подсветке мозговыми лишайниками, облепившими близлежащие деревья, присмотревшись, я смог различить некое подобие толстого туловища-ствола. Из него во все стороны торчали конечности-ветви, оканчивающиеся то ли шевелящимися лианами, то ли действительно змеями, причем угрожающе шипящими. А еще у этой коряги были глаза, похожие на угли, горящие багровым пламенем. И она двигалась. К нам. Медленно, уверенно так, мол, куда ж вы денетесь, родимые? Вот она я, судьба ваша неминучая.

– Это он, – в ужасе прошептала Анья. – Лесовек, рожденный человеческой женщиной от хищного дерева…