Эдгар Берроуз - Джон Картер, марсианин Страница 13

Я решил при первой же возможности довериться Соле и открыто просить ее помощи, и с этим твердым решением я растянулся на своих шелках и мехах и погрузился в тот освежающий и лишенный сновидений сон, каким спал на Марсе.

X. Победитель и вождь

На следующее утро я спозаранку выбрался на улицу. Мне была предоставлена значительная свобода, и Сола предупредила меня, что пока я не сделаю попытки покинуть город, я могу приходить и уходить, когда мне угодно. Однако она предостерегла меня, чтобы я не выходил безоружным, так как этот город, подобно другим покинутым городам старинной марсианской цивилизации, населен большими белыми обезьянами, с которыми мне пришлось столкнуться уже на второй день моих приключений.

Советуя мне не покидать пределов города, Сола объяснила, что Вула ни в коем случае не допустил бы это. Она настоятельно рекомендовала мне не возбуждать его гнева и не подходить слишком близко к запрещенной территории. Его характер таков, сказала она, что в случае ослушания он вернул бы меня живым или мертвым, — "скорее мертвым" — добавила она.

В это утро я выбрал для своих исследований новую улицу и неожиданно очутился на краю города. Передо мной открылись низкие холмы, прорезанные узкими живописными лощинами. Я жаждал исследовать простирающуюся передо мной местность, и, подобно тем пионерам, от которых я происходил, увидеть ландшафт, скрытый окрестными холмами, и для этого взобраться на одну из вершин, преграждающих мне горизонт.

Мне также пришло в голову, что это отличный способ испытать Вулу. Я был убежден, что это животное меня любит. Я видел в нем гораздо больше признаков симпатии, чем в ком-либо другом из живых существ Марса, и был убежден, что благодарность за двукратное спасение его жизни перевесит его преданность долгу, наложенному на него жестокими бесчувственными хозяевами.

Когда я приблизился к городской черте, Вула поспешно побежал вперед и ткнулся своим телом в мои ноги. Выражение его морды казалось мне скорее просительным, чем свирепым, он не обнажал своих больших клыков и не издавал своих ужасных гортанных окриков. Лишенный дружбы в обществе себе подобных, я порядочно привязался к Вуле и Соле.

Нормальный человек должен иметь исход для своих естественных чувств, и я был уверен, что не разочаруюсь в своем расположении к этому большому зверю.

Я никогда не гладил его и не нежничал с ним, но тут я присел на землю, обвил руками его мощную шею и начал поглаживать и ласкать его, говоря с ним на вновь обретенном мною марсианском языке, как я разговаривал бы дома со своей собакой или с каким-нибудь иным другом из мира животных. Он реагировал на это самым неожиданным образом.

Разинув свою широкую пасть, он обнажил весь верхний ряд зубов и наморщил нос так, что его большие глаза почти скрылись в складках кожи. Если вы когда-нибудь видели, как улыбается шотландская овчарка, это даст вам представление о том, как исказилась физиономия Вулы.

Он бросился на спину и начал валяться у моих ног. Потом вскочил, бросился на меня, причем опрокинул меня своей тяжестью, потом, вертясь и извиваясь передо мной, как резвый щенок, начал подставлять свою спину, чтобы я еще гладил ее. Я не мог устоять перед смехотворностью этого зрелища и, держась за бока, покатывался со смеху — первого смеха, сорвавшегося с моих губ впервые за множество дней. Действительно, я смеялся в первый раз с того утра, как Поуэль уезжал из лагеря на давно неезженной лошади, и она неожиданно сбросила его вверх тормашками на цветочную грядку.

Мой хохот испугал Вулу, его прыжки прекратились, и он с жалобным видом подполз ко мне, тычась своей безобразной головой мне в колени. И тогда я вспомнил, что обозначает на Марсе смех — муку, страдание, смерть! Подавив свою смешливость, я похлопал беднягу по голове и по спине, поболтал с ним немножко, а затем властным тоном приказал ему следовать за мной и, встав на ноги, двинулся по направлению к холмам.

Теперь между нами больше не было вопроса о власти; с этого момента Вула был моим преданным рабом, а я его единственным повелителем. Через несколько минут я добрался до холмов, но не нашел там ничего особенно интересного. По склонам вершин росло множество диких цветов, странной формы и великолепной окраски, а с вершины ближайшего холма я увидел лишь другие холмы, тянувшиеся к северу и вздымавшиеся гребень за гребнем, пока они не скрылись среди более высоких гор вдали. Впрочем, впоследствии я узнал, что на всем Марсе было только несколько пиков, превышавших высоту в четыре тысячи футов; впечатление импозантности было лишь относительное.

Моя утренняя прогулка имела для меня огромное значение, так как привела меня к дружбе с Вулой, на которого Тарс Таркас полагался, как на моего сторожа. Теперь я знал, что пленник в теории, практически я был свободен, и поспешил вернуться в город, прежде чем отступничество Вулы будет замечено его номинальными хозяевами. Я решил не переступать больше предписанных мне границ, пока не буду готов рискнуть всем, так как если бы нас поймали, это привело бы к ограничению моей свободы и, вероятно, к гибели Вулы.

Вернувшись на площадь, я в третий раз имел случай взглянуть на пленную девушку. Она стояла со своими стражницами перед входом в приемный зал и при моем приближении отвернулась, смерив меня надменным взглядом. Это было сделано так по женски, так по земному, что хотя моя гордость была задета, сердце мое забилось чувством симпатии: мне было приятно встретить на Марсе существо с инстинктами цивилизованного человека, хотя они и проявлялись таким обидным для меня образом.

Если бы зеленая марсианская женщина захотела выразить свое неудовольствие или пренебрежение, она по всей вероятности сделала бы это взмахом меча.

Но так как их чувства в значительной степени атрофированы, понадобилось бы большое оскорбление, чтобы довести их до такой ярости. Должен добавить, что Сола была исключением. Я никогда не видел с ее стороны каких-либо жестоких поступков или вообще недостатка в приветливости и добродушии. Она, действительно, была, как говорил о ней ее марсианский кавалер, прелестной противоположностью прежнего типа любимых и любящих предков.

Видя, что пленница составляет центр внимания, я остановился поглядеть, что будет. Мне не пришлось долго ждать, так как вскоре к зданию приблизился со своей свитой вождей Лоркас Птомель. Он приказал страже следовать за ним с пленницей и вошел в приемный зал. Я считал себя несколько привилегированной особой и был убежден, что воины не знают, что я понимаю их язык. Дело в том, что я просил Солу держать это в тайне, ссылаясь на то, что я вынужден буду разговаривать с людьми, прежде чем вполне овладею марсианским языком. Ввиду всего этого я рискнул войти в приемный зал и послушать, что там будет происходить.

Совет восседал на ступеньках эстрады, а перед ним внизу стояла пленница с двумя стражницами по бокам. В одной из женщин я узнал Саркойю и теперь понял, каким образом она могла присутствовать здесь на вчерашнем заседании, о результате которого она осведомила минувшей ночью население нашего дортуара. Ее обращение с пленницей было резко и грубо. Держа ее, она впивалась своими недоразвитыми ногтями в тело бедной девушки или больно щипала ее за руку. Если нужно было перейти с одного места на другое, она бесцеремонно дергала пленницу или толкала ее перед собой. Она словно вымещала на одном несчастном беззащитном создании всю ненависть, жестокость и злобу своих девятисот лет, за которыми скрывались бесчисленные поколения злобных и свирепых предков.

Вторая женщина вела себя менее жестоко и казалась совершенно равнодушной. Оставшись под ее присмотром, как это, к счастью, и было ночью, пленница не страдала от грубого обращения, так как женщина вообще не обращала на нее никакого внимания.

Когда Лоркас Птомель поднял глаза, чтобы обратиться к пленнице, его взор упал на меня, и он с нетерпеливым жестом обратился к Тарсу Таркасу и что-то сказал ему. Я не расслышал ответа Тарса Таркаса, но Лоркас Птомель улыбнулся и больше не удостаивал меня вниманием.

— Как тебя зовут? — обратился Лоркас Птомель к пленнице.

— Дея Торис, дочь Мориса Каяка из Гелиума.

— Зачем вы путешествовали? — продолжал он.

— Это была чисто научная экспедиция, посланная моим отцом, джеддаком Гелиума, для изучения воздушных течений и для измерений плотности атмосферы, — ответила пленница низким приятным голосом. — Мы не были готовы к сражению, — продолжала она, — так как были заняты мирным делом, как это было видно по флагам и цветам нашего судна. Наша работа была столь же в ваших интересах, как и в наших, и вы отлично знаете, что если бы не наши труды и плоды наших научных изысканий, на Барсуме не было бы достаточно воздуха, чтобы мог существовать хоть один человек. Веками поддерживали мы на планете количество воды и воздуха на одном и том же уровне почти без заметной убыли, и мы делали это, не взирая на грубое и невежественное вмешательство ваших зеленых. О! Почему, почему вы не хотите жить в мире и дружбе с вашими ближними? Неужели вы так и уйдете в века до вашего окончательного исчезновения, почти не поднявшись над теми животными, которые вам служат! Народ без письменности, без искусства, без домашнего уюта, без любви. Вы ненавидите друг друга, как ненавидите всех, кроме вас самих. Вернитесь к путям наших общих предков, вернитесь к свету дружбы и добра. Дорога открыта, вы найдете в краснокожих людях готовность помочь вам. Совместными усилиями мы сможем сделать гораздо больше для возрождения нашей умирающей планеты. Дочь величайшего и могущественнейшего из красных джеддаков зовет вас! Откликнитесь ли вы на призыв?