Станислав Сергеев - Товарищ жандарм Страница 13

Вроде бы и голос дружелюбный, и построение фраз не напрягает, но вот взгляд этого здоровяка был настороженным, и это говорило о том, что ситуацию пока еще до конца не разрулили, хотя первый уровень напряженности уже пройден. А может, я со своими заходами переборщил.

Генерал сидел на стуле с прямой напряженной спиной, при этом пытаясь создавать видимость невозмутимости. Когда городничий дотрындел очередную фразу про боевое прошлое, Осташев успел вставить:

— Александр, сынок, не беспокойся. Я Николаю Алексеевичу все рассказал. И про то, что ты мой сын, и про то, что ты учился в Североамериканских Штатах, про Южную Америку. Он хочет посмотреть на твою самобеглую повозку и убедиться, что госпожа Михеева не имеет к этому никакого отношения и соответственно не имеет никаких прав.

Если перевести это на понятный язык: пришлось сказать, что я его сын, что все отличия объясняются тем, что мотался по миру, и в качестве подтверждения, и чтоб отбить все предъявы оборзевшей тетки, нужно показать джип. Понятно, не дурак, все в пределах легенды, разве что генерал выдал меня не как приглашенного инженера, а своего сына, причем родного — очень серьезный ход. Ладно, поехали, буду подыгрывать.

— Конечно, отец.

И уже обращаясь к городничему:

— Ваше превосходительство, я сейчас захвачу мобилайзер и спущусь вниз и мы с вами посмотрим на чудо американского технического гения.

А про себя добавил: «Как хорошо, что большинство шилдиков и надписей на английском, точнее американском языке, и тут этот недостаток превращается в преимущество».

Городничий с умным видом воспринял непонятное, но очень умное слово «мобилайзер», и, поднимаясь по лестнице, я услышал его бас:

— Хороший у вас сын вырос, Павел Никанорович. Настоящий офицер, не из тех, кто будет кланяться пулям.

— У него дикари недавно убили жену. Он их всех выследил и убил. Убил их, их родственников и соплеменников. Там такие традиции… После этого я его решил официально сделать наследником и продолжателем фамилии.

Уже заходя к себе в комнату, я услышал обрывок ответа городничего:

— …этот сможет. Чувствуется ваша кровь. А помните, как в двадцать девятом на Кавказе…

Взяв ключи от джипа, я спокойно спустился вниз, где городничий уже чуть ли не танцевал от нетерпения.

Когда мы вышли на крыльцо, то я поразился количеству людей, собравшихся на дворе. Такое впечатление, что сюда собрались люди со всех близлежащих сел. Чуть в отдалении стояло штук пять повозок с празднично одетыми соседями, которые прибыли, чтоб быть свидетелями эпохального события. Отдельно, чуть ли не посреди двора, рядом с каретой городничего, стояла коляска с двумя женщинами, одна из которых, толстая и, как мне показалось, конкретно стервозная, высокомерно посматривала на всех вокруг, рядом с ней сидела ее более молодая копия, отличавшаяся от мамаши только возрастом, но не весом.

По тому, что мы вышли втроем: городничий, генерал и я, всем стало понятно, что пришли к какому-то решению. Осташев остался на крыльце, как бы посматривая на все это действо свысока, а я спокойным, твердым шагом направился к сараю, где стоял мой «Митсубиси Паджеро». Проходя мимо кареты, я попросил городничего силами его приставов освободить двор «от препятствий, которые могут пострадать при показе самобеглой повозки». Гражданка Михеева попробовала возмущаться, но ей все равно пришлось сваливать со двора, и за это я удостоился нескольких неприятных взглядов, которые прожигали мне спину. Пожав плечами, я пожалел, что оставил бронежилет у себя в комнате.

А потом свершилось чудо, о котором потом судачили по всей Тульской губернии. Я спокойно снял с сигналки машину, забрался на водительское сиденье, выехал на улицу, сделал несколько кругов, потом, посадив на переднее сиденье городничего, выехал со двора, сгонял к лесу, мимо стоящих повозок с соседями, которые во все глаза пялились на моего железного скакуна.

Лихо подкатив к крыльцу усадьбы, где нас невозмутимо, как монумент, ждал генерал Осташев, я нажал кнопку, и электропривод поднял стекла, которые я до этого опустил, чтоб городничий почувствовал ветерок на скорости.

Потом были еще полчаса хождений вокруг машины, охов и вздохов, восхвалений американскому техническому гению.

Городничий, получивший истинное удовольствие от поездки, провел рукой по корпусу джипа, убедился, что тут золотом и не пахнет, повернулся к Михеевой, и, криво ухмыльнувшись, видимо, эта тетка и его достала, грозно спросил:

— И где тут ваше золото?

«Если эта коза сейчас полезет проверять не из золота ли моя машина и поцарапает мне полировку, пристрелю жирную сволочь», — непонятно откуда взявшаяся антипатия заставила задрожать руки.

Потом был совместный обед, на который напросились все приехавшие соседи, кроме, конечно, уехавшей в плохом настроении госпожи Михеевой. Я умудрился отмазаться от участия в этом застолье, мотивируя тем, что машину нужно ставить на консервацию. Слово умное и на него никто ничего не позволил себе возразить. Хотя четырех интересных девушек, дочек и племянниц соседей-помещиков, мне представили. Да и пара замужних мамаш старательно строили глазки — что ж поделаешь, глубинка, скукотища, а тут такая развлекуха и новое, очень интригующее лицо. Ладно, чуть позже я этот вопрос прозондирую, а то как-то крепостные что-то не сильно привлекают, а естество-то оно требует…

Вроде как первый наезд отбили без особых напрягов, но вот то, что касается секретности и скрытности моего появления… Тут кроме нецензурных слов никак не выразишь.

Когда все разъехались, и мы с генералом и городничим сидели в столовой и дядьки шмалили трубки с табаком, Осташев сделал точно продуманный и выверенный ход.

— Николай Алексеевич, раз так сложилась ситуация, и все наветы развеяны, я как раз хотел поговорить с вами. Тем более, намедни я к вам сам в гости собирался…

Городничий, получивший истинное удовольствие и от поездки и от всеобщего внимания, особенно заинтересованно слушал мой рассказ, в котором мне пришлось импровизировать и в несколько искаженной форме рассказывать про боевые действия в «зеленке» против дикарей и белых бандитов в Южной Америке. Война на Кавказе забрала много жизней русских солдат и офицеров и мои соображения по тактике и стратегии, почерпнутые в свое время из рассказов Димки Березина, заинтересовали обоих военных. После часа общения я почувствовал, что городничий уже практически полностью проглотил на ходу слепленную генералом легенду и всячески старается показать свое расположение. Это не то чтобы настораживало, но заставляло задуматься: как бы не попросил чего, что нельзя будет отказать.

— Вы знаете, что я остался один. Сын Егор погиб на Кавказе…

«Так вот почему он с таким интересом меня слушал».

— Я последний в роду Осташевых. Мой сын, Александр, носит фамилию своей матери, которую я любил и которая умерла при родах. Тогда Сашку пришлось отправить учиться в Америку, вот видишь, что из него получилось. Я буду хлопотать о том, чтоб Александр стал следующим графом Осташевым, и вас, Николай Алексеевич, хотел просить, как старого боевого товарища, посодействовать в скорейшем продвижении сего дела.

Он опустил голову и другим, глухим голосом проговорил:

— Очень хочу успеть внуков понянчить…

Городничий, лицо которого от выпитого еще больше раскраснелось, порывисто вскочил:

— Всенепременно, дорогой Павел Никанорович, посодействую. Да и сынок твой, я вижу, достойный продолжатель рода будет…

Еще бы он попробовал отказать. Когда такой человек, как генерал Осташев, просит о таких вещах, тут как минимум стоит прислушаться и по возможности помочь.

А я все с интересом наблюдал за городничим — дядька со всех сторон интересный и никак не соответствует тому образу, что он перед нами разыгрывает. А то, что он играет, несильно, самую малость — это факт. Ох, будут нам от него проблемы.

Когда он уехал, мы вечером сидели с генералом за чашкой чая и тихо обговаривали сложившуюся ситуацию. Многие проблемы, что мы обсуждали вчера, сами собой решились, и нужно было хоть как-то наметить будущие шаги. Он мне достаточно подробно рассказывал про своих друзей, кандидатов в соратники. Но в большинстве случаев это повествование превращалось в вечер воспоминаний о былых сражениях, попойках и интригах. Когда мне это наскучило, и специально выделенный для этого еженедельник уже был исписан заметками, я перевел разговор на другую тему, которая меня несколько волновала.

— Павел Никанорович, меня все волнует ваш знакомый городничий — полковник Маркелов. Что ни говорите, а сольет он нас с вами…

Осташев, оторвавшись от воспоминаний, смотрел на меня обиженно.

— С чего вы взяли?

— Да не поверил он. Это я вам точно говорю. У него должность такая — присматривать, и он будет просто обязан доложить о моем появлении.