Алексей Ивакин - Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны Страница 13

Харченко и Иванов догнали его быстро. Больше особых находок не было, обычное военное железо – гильзы, осколки и один пустой диск от ручного пулемета Дегтярева.

– Как думаете, граждане майоры, может быть, это немцы свое новое оружие применили? Экспериментальное какое-нибудь. Немцы, они же такие, и газы придумали, и танки.

– Танки, Иванов, англичане придумали. А немцы придумали огнемет.

– Все одно, поганая нация, – упрямо набычился тот. – Ничего от них хорошего не дождешься. Или танк, или огнемет. А сейчас вот какие-нибудь хе-лучи.

– Лучи? Какие лучи? – едва заметно прищурился Харченко.

– Ой, ну да, не хе-лучи, а икс-лучи. У нас в полку один парень был, так он до войны на физика учился. Рассказывал, что немцы придумали какое-то излучение, не видно его, не слышно и запаха нет, а человек все одно помирает. Убили нашего физика, правда, обычной пулей, но…

– Иванов, тебе рентген делали когда-нибудь?

– Ага. В прошлом году. Мне под Орлом ногу сломало, как подкинуло взрывом, так штаны в клочья, на самом ни царапины, а ногу сломало.

– Так вот, твои хе-лучи и есть тот самый рентген. И открыл его действительно немец по фамилии Рентген. В честь него и назвали. Если долго человека им облучать, тот и впрямь может умереть. Но не моментально.

– Вот я ж и говорю, поганая нация. Небось какой-нибудь усилитель выдумали – и пожалуйста.

– Версия, конечно, интересная, – вполне серьезно сказал молчавший до того Харченко. – Но некоторые детали в нее не укладываются.

– Это какие, например? – поинтересовался Иванов.

– Многие знания увеличивают скорби и сокращают продолжительность жизни, – многозначительно ответил особист.

Штрафник немедленно заткнулся, уловив намек. Несколько минут прошли в молчании, как вдруг бывший старший лейтенант диким голосом заорал: «Ложись!!!» и рыбкой прыгнул в ближайшую воронку. Не размышляя, оба майора бросились следом. Иванов обладал совершенно невероятным чутьем: он слышал подлетающую мину или снаряд за несколько секунд до того, как их услышат другие. За это его хотели забрать и звукометристом в артиллерийскую разведку, и в радисты, но он каждый раз упирался руками и ногами, не желая покидать родную часть. Впрочем, об этом Харченко и Крупенников узнали гораздо позже, а сейчас прижимались к земле, пережидая короткий огневой налет немцев. Когда серия особенно близких разрывов щедро осыпала их землей, Харченко проворчал:

– Ну вот, все место происшествия попортили…

А Крупенников поднял голову, посмотрел на позиции батальона и хрипло выдохнул:

– Господи! Это что же там творится-то?!..

Интерлюдия

До войны капитан Помогайло был математиком. И даже окончил три курса знаменитого матфака ЛГУ. Когда самородок в лаптях приехал в Ленинград с его сфинксами, кариатидами, знаменитыми мостами и пронизывающим ветром с Финского залива, угрюмого немногословного сибиряка сначала обсмеяли за крестьянский кафтан. Но он, точно ломоносовский сын, вцепился в гранит королевы наук так, что та отдавалась ему с удовольствием. Его не интересовало ничто, кроме математики. Кому сказать бы – не поверят. За все три года сибиряк ни разу не был даже в Эрмитаже. Числа и формулы. Числа и формулы заменили ему все на свете шедевры мирового искусства. Впрочем, математика – это ведь тоже искусство. Точная наука, что еще можно добавить?..

В ополченческий батальон он записался первым. Было это в августе сорок первого. А в сентябре уже лежал в госпитале. Помогайло оказался одним из немногих выживших в страшной бойне на знаменитом Лужском рубеже. Том самом, где хваленый Манштейн впервые споткнулся о стойкость ленинградцев. Именно там он впервые побежал. Но сила тогда была на стороне врага…

Из костромского госпиталя Юрий выписался лишь в декабре сорок первого. В те самые дни, когда в ставшем родным Ленинграде умирали от голода дети, а под Москвой фрицы стали массово драпать на запад. Кто с запада к нам придет, на западе и помрет. Вековая русская истина. Но ее отчего-то все время приходится доказывать…

После госпиталя Помогайло не воевал еще полгода. Артиллерийское училище, запасной полк, ожесточеннейшие бои под Воронежем. А затем медленно-медленно, но упорно и настойчиво он зашагал со своими орудиями на запад. И каждый шаг давался кровью, а то и жизнями его бойцов. Самому же везло. Вот так и дошел до Восточной Пруссии.

Перед самой операцией «Багратион» получил капитана. А во время ее – потерял батарею. Не по своей вине, нет. Так вышло, что уж сейчас вспоминать? Орудия он получил новые, а вот батарейцев… Дали ему необученных «бялорусов», просидевших по своим вескам всю оккупацию. Не, ну не все, конечно, добрая половина в партизанах повоевала. Однако артиллерист и партизан – профессии суть разные. Вопросы новоиспеченные батарейцы решали исключительно не по-воински, а по-крестьянски, после долгого, степенного обсуждения. И все были как на одно лицо… Настолько, что Помогайло все время путался в них. Зато не пили и не матерились никогда. Привал? Сядут в сторонке и дымят своими «козьими ножками». В обоз бы их всех… Но кто тогда воевать будет? Это немцы думают, что у нас в Сибири каждую секунду по красноармейцу прямо в валенках и буденовке из берлог выскакивают и на фронт бегут. А на самом деле…

Но все чаще капитан Помогайло думал, что войну мы выиграем именно благодаря вот таким спокойным «бялорусским», «вяццким», «пскопским», «запорижским» мужичкам, которые кряхтят, да дело свое делают. Это молодежь геройствует, а эти просто работают. Вот как сейчас, толкая семидесятишестимиллиметровое орудие, съехавшее одним колесом в свежую, дымящуюся еще воронку. Странно, почему-то трупов на поле нет. Неужто штрафники без потерь на позиции ворвались? Да быть того не может! И эти… Майоры какие-то странные… Батальон на позициях, а они тут ползают, гильзы собирают.

Штрафбат, одним словом…

– А ну! Навались, ребята! – схватился капитан за щиток орудия, поправив замасленной рукой фуражку. Ребята почти вытолкали пушку из воронки, однако последнее, что услышал капитан Юра Помогайло, был свист. Потом все закончилось…

На позициях и впрямь творилось нечто совершенно невообразимое. Небольшая высотка покрылась огромным пыльным облаком, внутри которого сверкали и грохотали огненные вспышки.

– Твою мать, – обреченно выдохнул Крупенников. На миг замер, а затем, поправив ремешок фуражки, огромными прыжками помчался обратно.

– Майор! Майор, комбат! Отставить! – заорал вслед Харченко и, плюнув, выхватил из кобуры пистолет: – Иванов! За мной! – И побежал за Виталием.

Внезапно начавшийся немецкий артналет предвещал не что иное, как начало атаки на занятые штрафбатом позиции. Быстро, гады, спохватились, батарейцы наверняка даже не успели свои пушки развернуть…

Комбата особист догнал вовремя. Догнал – и уронил на землю, заорав в ухо, перекрывая грохот разрывов, перемалывающих позиции батальона:

– Смотри!

С южной стороны к высотке почти вплотную примыкала небольшая рощица. Длинные и тощие березки трещали и кряхтели, неохотно падая, будто кто-то тяжелый медленно полз через рощу.

– Помогайло! Помогайло! – заорал Крупенников, безуспешно пытаясь перекрыть гул боя. – Танки, Помогайло!

Капитан и сам заметил опасность, но батарейцы уже в любом случае не успевали развернуть и подготовить к бою орудия. Прямо в гуще лошадей и людей разорвался первый, а затем и второй снаряд «тигрового» калибра «восемь-восемь». Огненно-дымные кусты рванулись ввысь, словно сама земля пыталась отторгнуть, вышвырнуть прочь чужеродную для своей сути смесь из металла и тротила. Спустя мгновение на позиции штрафбата рухнули новые осколочно-фугасные снаряды. Проломившись сквозь хилую рощицу, десяток камуфлированных «PanzerKampfwagen-sechs» внезапно остановился и с завидным постоянством принялся закидывать снарядами русские позиции. Вот только странно, но отчего-то в этом жутком месиве крови и рваного железа не было ни одного трупа. Немецкие, так и не убранные из окопов, – да, были. Лошадиные – тоже. И тех, и других сейчас с яростью перемалывала, разбрасывая в стороны кровавые ошметки, слепая тротиловая мощь. А вот русских – не было. Ни батарейцев, ни штрафников.

Бронированные твари, в несколько минут перепахавшие снарядами позиции батальона, внезапно прекратили огонь. И двинулись вперед, зная, что им более ничего не угрожает. На смену ударам разрывов пришел выворачивающий душу лязг гусениц и скрип проворачивающихся по погону башен. И это было куда страшнее любых взрывов…