Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант Страница 14

— Какие приемы, Валентин, — нарком развеселился, заулыбался, — ну какие приемы? Это ведь все для дураков. Просто я умею драться лучше вас, и реакция у меня быстрее. И только. Давайте, прямо сейчас испытайте на мне свой самый лучший прием, пока я сижу напротив вас! Ну! Сокольники — вспомните! Вы с «маузером», я — никто, безоружен и на прицеле…

Неизвестно почему Лихарев вдруг испытал редкое для него чувство злобы, требующей немедленного выхода. Уж больно вызывающе прозвучали последние слова, с явно прорывающимся сквозь спокойную усмешку презрением. Не просто унизил его тогда Шестаков, а и сейчас демонстративно об этом напоминает. Только вот зачем?

Ладно! Прошлый раз он проиграл суперсуществу, против которого оказалась бессильна сама леди Спенсер, но сейчас-то напротив него даже не стоит, а сидит, развалившись на стуле, совсем не спортивного типа человек. На борца полутяжелого веса он похож или даже на боксера, но никак не на специалиста восточных или каких там еще единоборств. Что он без помощи Шульгина может?

И не насторожил Лихарева очевиднейший факт — если бы нарком сам по себе ничего не умел, зачем бы ему нарываться?

Не слишком даже сосредоточившись, Валентин сделал выпад, достаточно хитрый, впрочем. Левой рукой обозначил атаку на голову и шею противника, одновременно правой, собранными «птичьим клювом» пальцами намерился ударить наркома в солнечное сплетение. Пропустит — его беда, минут пять будет ловить воздух ртом и корчиться от боли. Сам напросился. Но главная хитрость заключалась в том, что он рассчитывал, в случае, если Шестаков и успеет поставить блок против двух ударов сразу, подсечь правой ногой ножки стула и банально опрокинуть его на спину. Достаточно на первый случай.

В реальности все случилось совсем не так. Вопреки любой теории и практике ближнего боя, Григорий Петрович, вообще не обратив внимания на его понятные любому знатоку ближнего боя движения, просто ударил навстречу обеими ногами. Значительно опередив в темпе. Хорошо еще, что он был без сапог.

Сметая антикварную мебель, Лихарев врезался спиной в дубовый буфет. Зазвенела сыплющаяся с полок посуда. И вдохнуть было нечем. Спереди удар в живот, еле-еле пресс выдержал, сзади — позвоночником и ребрами о резное дерево.

Он лежал, а нарком уже стоял над ним, неизвестно когда успев встать, с усмешкой покачивая в руке бронзовый шандал.

— Следующий жест, как вы понимаете, поставил бы точку на вашей биографии. — Голос был спокойный, но крайне убедительный. — Примерно так я разобрался с чекистами. Только шума было меньше, поскольку они к драке не готовились, в отличие от вас, и занимались обычным обыском, заведомо списав меня в тираж. — И протянул Лихареву руку, помогая подняться. — Ваше (и не только) заблуждение в том, что вы исходите из каких-то странных понятий. Большинство даже неглупых людей отчего-то уверены, что человек моего возраста и положения просто по определению должен быть вялым, рыхлым, нерасторопным, в какой-то мере трусливым. Непонятный стереотип. Как-то выводится за скобки, что наше поколение отвоевало по несколько лет на самой страшной войне. Некоторые — не на одной. Хорошо отвоевало, вашему поколению и не снилось. В кавалерии, пехоте, на флоте, вроде меня. Теперешние видят только нынешнюю вальяжность и бронзовую неподвижность за столами президиумов.

Обывателям простительно, но удивительно для человека вашей профессии, тем более что имеете уже определенный личный опыт в общении лично со мной. Вам не очень больно?

— Нет, все в порядке. Это действительно урок, — ответил Валентин, быстро приходя в себя. Так же вели себя и аггрианские боевики, с которыми Шульгин столкнулся в Москве, в самом начале этой истории. Восстанавливались почти мгновенно от практически смертельных ударов. — Я, признаться, до последнего момента думал, что имеет место, так сказать, эксцесс исполнителя. Мол, вы были в настолько перевозбужденном состоянии, что у вас невольно проявились «сверхчеловеческие» способности. Так бывает, когда, спасаясь от угрозы неминуемой смерти, человек перепрыгивает трехметровый забор или разрывает стальную цепку наручников… Редко, но бывает. А вы, получается, умеете произвольно переходить в такое состояние?

— Что поделать, Валентин, умею. С самого детства. А за время службы на флоте значительно усовершенствовался. Вы даже не представляете, как морская служба способствует развитию всяческих способностей. Если у человека имеются, конечно, изначальные задатки. Работать в шторм на мокрой, все время ускользающей из-под ног палубе, карабкаться на марсы и салинги, когда размахи достигают десятков градусов, чтобы закрепить, например, поврежденную снасть… Да мало ли еще «неизбежных на море случайностей»! Это вам совсем не то, что на берегу. Я вот не уверен, что вы сумели бы при хорошей волне просто перебежать со шканцев на бак нашего «Победителя», не говоря о чем-то более серьезном…

— Я тоже не уверен, — согласился Лихарев, — к таким вещам нужно привыкать с ранней молодости.

— И я о том же. А когда пришлось служить на линкоре — там другие дела. В море ведь наша бригада всерьез не выходила, в боях не участвовала, так что времени свободного было у матросиков много, вот начальство и старалось его всемерно занимать. Учения, тренировки, погрузки-разгрузки всякие. На станках заряжания по несколько часов в день двухпудовые снаряды кидали из беседок на лоток, потом в казенник и обратно, причем на скорость. Никаких гирь и штанг не надо, почти любой из нас тогда мог руками лом согнуть, правда, за порчу казенного имущества строго наказывали, его ж потом обратно толком не выправишь, остаточные деформации, знаете ли…

Ну и еще был у нас один битый жизнью боцман из запасных, много лет ходил по южным морям на английских, голландских и прочих кораблях, в Шанхае жил, в Нагасаки. Учил желающих всяким восточным хитростям, в том числе и рукопашному бою в тесных закрытых помещениях — отсеках, тюремных камерах… Знаете, с моряками в диких странах всякое может случиться. Дома, впрочем, тоже. Я оказался способным учеником.

— Да уж, — согласился Валентин. — И потом, наверное, форму поддерживали? Неужели чувствовали, что может пригодиться?

Шульгин решил, что он сумел достаточно убедительно замотивировать необыкновенные способности наркома. А если Лихарев и не до конца поверил, так это уже его проблемы.

— Думал — не думал, теперь уже не столь важно. Главное — пригодилось. Иначе сейчас бы мы с вами не разговаривали здесь. А спортом занимался, как же. На значок «ГТО»[15] первым в наркомате сдал. Личным примером, так сказать…

В голосе его прозвучала едва скрытая насмешка.

Лихареву ничего не оставалось, как поблагодарить Григория Петровича за удовлетворенное любопытство и отправиться в прихожую надевать сапоги и реглан.

— Я вернусь поздно ночью, если вдруг возникнут экстренные вопросы — позвоню. А вы чем собираетесь заняться?

— Воспользуюсь предоставленным отпуском. Давненько, признаюсь, не ощущал такой свободы, хотя бы на ближайшие сутки. Наверное, пойду по городу прогуляюсь…

Подобное решение категорически не устраивало Лихарева. Прежде всего потому, что, выйдя из квартиры, нарком самостоятельно вернуться в нее не сможет. Вручать ему свой блок-универсал Валентин не собирался (да и как объяснить сам факт наличия параллельно-совмещенных пространств?). Без него же Шестаков, подойдя к двери, увидит облупленный дерматин и батарею звонковых кнопок с указанием, кому из жильцов сколько раз звонить. Фамилия «Лихарев» в списке точно не значится. Как бы разум у товарища наркома снова не помутился. Но и заставить Шестакова оставаться взаперти у него возможностей было не так уж много. Объявить, что наркому нельзя выходить на улицу, поскольку ему угрожает НКВД и еще какая-то служба, — глупо. После того как они вместе побывали у Сталина, Григорий Петрович в такую легенду вряд ли поверил бы, резонно возразив, что взять его могут и здесь, будь на то высочайшая воля, а кому-либо из сотрудников теперь уже бывшего Ежова такая инициатива в голову ни за что не придет. Ну и, что молчаливо подразумевалось, при любом раскладе нарком за себя постоять сумеет.

— Я ведь только сейчас узнал, что совершенно не представлял, как выглядит настоящая жизнь.

— Подобно марктвеновскому принцу? — съязвил Валентин.

— Очень точно подметили. Именно так. Жил во дворцах и понятия не имел, что делается «на дне».

— В советской власти не разочаровались?

— Во власти — нет, а вот в том, что народ живет хуже, иначе, чем воображалось, убедился в полной мере. Наверняка определенная корректировка требуется…

— Не смею спорить, только примите дружеский совет: возвращаясь во дворец, большую часть своих открытий постарайтесь оставить при себе. Исключительно для пользы дела.