Дин Кунц - Симфония тьмы Страница 14

— Не убивать! Только ранить!

Пропел луч, и Прыгун почувствовал, как ему оторвало три пальца на правой руке. Он запнулся, закачался, пытаясь удержать равновесие на одной ноге, а потом рухнул, проломив перила и гнилой пол внизу, и сломал свою бычью шею на спицах ржавого велосипеда, который валялся в подвале.

«По крайней мере, — успел он подумать в последний миг, — начало выполнению плана положено. Наш подставной младенец попадет в Башни музыкантов вместо настоящего Гильома Дюфе Грига…»

А дальше была лишь чернота.

Семеро музыкантов обшаривали окрестные переулки в поисках младенца, но их поиски оказались бесплодными. В эту ночь крысы были очень голодны…

Глава 4

Когда Тиша ушла из кабинки, Гил медленно оделся, все еще словно оглушенный теми отношениями, которые установились теперь между ними, пытаясь разобраться, что они означают. Девушка много чего сказала ему. Она сказала, что они оба — одной породы, редкие птицы в этом обществе, почему-то непригодные для него, странные создания, наделенные способностью испытывать нежность к другим людям. Редкостные… Она сказала, что Рози тоже присуща эта способность. И старый седоволосый Франц тоже умеет сострадать. Но она не может вспомнить больше ни одного человека, который волновался бы о ком-то еще, кроме самого себя.

— Не может быть, — возразил он. — Ты ошибаешься.

— Ошибаюсь?

— Конечно.

— Нет, я думаю, ты просто не замечал, каков этот мир на самом деле. Неудивительно, в конце концов, ты ведь сын Великого Мейстро и наверняка вел несколько уединенную и безопасную жизнь. Назови мне хоть одного человека, который искренне сочувствовал бы другим, кроме тех четверых, кого я уже упомянула. Ну?

— Мой отец, — сказал он.

— Расскажи мне о каком-нибудь случае, когда это сочувствие проявилось.

Гил собрался было заговорить, но понял, что не может припомнить такого случая. Отец всегда прежде всего думал о своих собственных интересах, о своем имидже. Они никогда не были близки между собой, и теперь Гил осознал почему. Дело вовсе не в том, что они принадлежали к разным поколениям, а в том, что относились к совершенно разным человеческим типам. Тиша была права.

И теперь, когда он покинул помещения за Большим залом и вышел наружу, в голове теснились мысли. Он не замечал свежести наступающего вечера, мысль его перескакивала с предмета на предмет, перебирая многозначительные пороки, которые он вдруг увидел сегодня в этом так называемом утопическом мире. Кровожадность зрителей на арене. Неправедность судей по отношению к Тише — и радостная готовность, с которой зрители приняли эту нечестность. Жестокость самих ритуалов, варварски высокий процент здоровых юношей, которых отправили в мусоросжигательные печи. И, не отдавая себе отчета, он причислил руины сектора популяров к цепи мерзостей общества музыкантов. Он не мог объяснить, почему так считает, ведь популяры — это мутировавшие земляне, изуродованные и искалеченные последствиями собственных дурацких войн. И все же…

Он свернул с улицы, которая вела к Башне Конгресса и апартаментам отца, и пошел к кольцу садов неоновых камней, которые обозначали собой границу между городом-государством музыкантов и сектором популяров. Ближайшее кольцо камней — белое — только-только начинало мерцать в эти первые минуты сумерек. Следующее кольцо было светло-зеленым, потом шло темно-зеленое, дальше — синее, фиолетовое, густо-желтое, оранжевое и наконец самое последнее — огненно-красное. Он остановился у последнего кольца и посмотрел на руины — точно так же, как вчера, когда шел домой с уроков.

Это был другой участок развалин. Среди куч и гор мусора стояли три здания — три усталых караульщика. Два, построенные из пластмассы и стали, немного оплавились и привалились друг к другу, как подвыпившие приятели, поддерживающие один другого; без такой взаимной опоры оба здания обвалились бы и рассыпались, смешавшись с грудами известки и камня у своих подножий. Третье здание, каменное — Гил с трудом припомнил, что эти прямоугольные красные блоки, из которых оно построено, назывались «кирпичи», — стояло почти неповрежденное. В нем даже оставалось несколько окон с целыми стеклами, хоть их и покрывала корка грязи. Сосредоточив взгляд на одном таком окне, он увидел, что там, внутри, кто-то есть и смотрит на него…

Гил не мог разглядеть никаких деталей, слишком толст был слой грязи на стекле. А потом у него на глазах тот исчез.

Гил снова вернулся к мысли, что общество музыкантов как-то ответственно за сектор популяров. Почему они его не восстановили? Почему не предложили блага цивилизации популярам, мутантам? О, он знал стандартные объяснения: мутанты — это дикари, они не поддаются цивилизации, радиация причинила вред не только их телам, но и разуму, музыканты и так проявили милосердие, не уничтожив их вообще. И все же… И все же…

Он уловил какое-то движение на крыше уцелевшего дома и поднял глаза, чтобы рассмотреть, что там такое. Там, глядя на него сверху, стояла черная фигура без лица.

«Это просто игра света и тени, — подумал Гил. — Из-за тени я просто не могу рассмотреть лица. На самом-то деле оно у него есть, не может не быть!»

А есть ли?

Он содрогнулся.

Никакие правила не ограничивают пределы вариации форм популяров. Гил видел образчики существ, которые когда-то были людьми, но теперь ничем не напоминали человека. Попадались среди них даже червеобразные мутанты, червеформы, которые имели человеческое лицо на конце мягкого сегментированного тела. И человек без лица, разумеется, ничуть не удивительнее, чем эти черви.

Гил попытался отвести взгляд, но не смог.

И безлицый человек помахал ему.

Невольно Гил помахал в ответ.

После этого безлицый человек исчез.

Постояв еще немного, Гил повернулся и пошел через сад неоновых камней, обратно от ярких цветов к белой границе парка, за которой начинался мерцающий камень улицы.

Когда он попал домой, ему пришлось снести торжество, устроенное отцом, чудовищное, изобильное торжество, где ничего не было упущено, с безумно дорогим примитивным оркестром, который играл на настоящих древних инструментах. Домашний робот-оркестр спрятали куда-то в шкаф. Собрались добрые две сотни поздравляющих и лизоблюдов, все в половинных или полных масках. Украшенная блестками мерцающая ткань мягко обтягивала их лица, но почему-то не могла скрыть — от Гила по крайней мере — звериной сущности, которая таилась в подлинном выражении их лиц и вырывалась из рядов Большого зала всего несколько часов назад.

Отец схватил его за руку выше локтя, пальцы впились как клещи. Словно скованного, тащил он юношу по комнате от одного гостя к другому — здесь его поздравляли, там похлопывали по спине.

— А вот, — сказал отец, — человек, которого ты должен узнать, хоть он и в маске.

Это был Фредерик, Гил сразу понял, хоть и не мог ясно разглядеть птичье лицо. Однако глаза не были прикрыты вуалью, и этого вполне хватило бы. Ибо они горели под воспаленными красными веками и сверлили его, выискивая уязвимые места. И все-таки не глаза первыми сказали Гилу, что это его учитель. Прежде всего он заметил ремешок. Даже сейчас, не на уроках, на светском приеме, злобный педант носил эту хищную кожаную полоску при себе, она петлей свисала с пояса его мантии, болталась у левого бедра, очень напоминая револьвер древнего ковбоя.

— Мои поздравления, — проговорил Фредерик, хотя было ясно, что слова эти идут не от сердца. Неискренность буквально капала с них, как змеиный яд.

— Благодарю вас, — сдержанно отреагировал Гил.

— Столп ничуть не напугал его! — сказал отец. Он ухмыльнулся, стиснув руку Гила еще сильнее. — Он уже входил в такой Столп, когда был совсем ребенком. Ты это знал?

— Нет, — сказал Фредерик.

— Зашел прямо внутрь! И это ему ничуть не повредило!

— Только сунул голову, — поправил Гил.

— Что?

— Я только сунул голову внутрь, отец.

— Все равно, — отмахнулся Великий Мейстро. — Все равно, для совсем еще ребенка…

— Как ты намерен устроить свою жизнь теперь, когда заслужил право на нее? — спросил Фредерик.

— Я еще не успел как следует подумать об этом.

Глаза вспыхнули ярче, впились глубже.

— Обучение других музыке, конечно, исключено. Разве что ты будешь учить игре на гитаре. Но это — ограниченное поле деятельности. Ты мог бы, пожалуй, заняться техническим обслуживанием.

Отец Гила поперхнулся.

— Поддерживать Башни и все прочие конфигурации в нужной форме и рабочем состоянии — достаточно благородная задача, — напомнил Фредерик, переводя пронзительный взгляд на Мейстро.

— Я думал, что мальчик может пойти в биологическую отрасль, — сказал Мейстро. — Он всегда проявлял способности к наукам, не относящимся к теории звука. Нам необходимы хорошие биологи, чтобы отслеживать новые направления мутаций у популяров и анализировать их.