Оливер Боуден - Assassins Creed. Черный флаг Страница 14

За этим приказом последовал удар эфесом мне в висок. Очнулся я уже на борту «Императора».

15

Во всяком случае, я думал, что нахожусь на борту «Императора». Очень на это надеялся. С раскалывающейся от боли головой я выбрался из гамака, натянул сапоги, поднялся на палубу и вдруг рухнул на доски.

Я едва не расшиб физиономию и теперь, кряхтя, лежал на досках, удивляясь, почему чувствую себя как после похмелья. В тот день я вообще почти не пил. Вскоре я сообразил: похмелье здесь ни при чем.

Но если я трезв, почему качается палуба? Ее качало то в одну, то в другую сторону. Я ждал, когда палуба прекратит качаться, пока не сообразил: качка не прекратится.

Я встал. Ноги разъезжались в разные стороны, чертя борозды в опилках. Я раскинул руки, словно балансировал на узком бревне. Тело еще болело после недавних событий, но, кажется, я шел на поправку. Раны постепенно затягивались.

Еще одним моим открытием стала густая, крепкая смесь запахов. Нет, не запахов. Зловоние – вот как это называлось.

До чего же здесь воняло! Дерьмом, мочой, по́том и морской водой. Вскоре я узнал, что этим отличаются все нижние палубы. Но как у каждой мясной лавки и каждой таверны есть свой запах, так и каждая нижняя палуба обладала собственной вонью. И страшно подумать, до чего же быстро ко всему этому привыкаешь.

Все эти запахи, несомненно, исходили от людских тел. А команда «Императора» насчитывала полторы сотни человек. И те, кто в данный момент был свободен от вахты, то есть не драил палубы, не висел на снастях и не шуровал на камбузе, спали прямо на лафетахпушек или в гамаках, вроде того, в котором проснулся я.

Внезапно палубу накренило, и меня отшвырнуло к ближайшей опоре. Схватиться за нее я не успел и вскоре столь же безжалостно полетел в обратном направлении, шмякнувшись о другую опору. Привычка к морской качке. У меня она пока отсутствовала напрочь.

– Это «Император»? – спросил я полумрак.

Скрип корабельных снастей. И к нему я тоже должен был привыкнуть наравне с качкой и зловонием нижних палуб.

– Само собой, «Император», – последовал ответ.

– Я новичок на корабле, – крикнул я в темноту, цепляясь за опорный столб.

– Да ну! А по тебе и не скажешь, – ответили мне со смешком в голосе.

– Давно мы с якоря снялись?

– Да, почитай, уже целый день плывем. Тебя притащили не то сонного, не то бездыханного. Хорошенько же ты налакался на своей отвальной.

– Было такое, – ответил я, мертвой хваткой вцепившись в столб.

Я мысленно вернулся к событиям минувшего дня. Это было все равно что прикоснуться к открытой ране, не успевшей покрыться коркой и потому очень болезненной. Мне требовалось время, чтобы разобраться в случившемся, сжиться с чувством вины и написать письма. (Без уроков Кэролайн я не написал бы и строчки. Вспомнив об этом, я почувствовал острый привкус раскаяния.) Но всем этим я займусь потом.

За спиной у меня что-то заскрипело. Обернувшись, я подождал, пока глаза не привыкнут у сумраку нижней палубы. Потом я увидел кабестан. Сверху слышался топот ног и громкие голоса матросов. Кабестан снова заскрипел и пришел в движение.

– Поднимайте! – крикнули сверху. – Вы что, оглохли? Поднимайте!

Даже отвратительный скрип кабестана не помешал мне почувствовать себя маленьким любопытным мальчишкой.

Я огляделся. По обе стороны тянулись лафеты корабельных пушек. Их стволы тускло поблескивали. На другом конце палубы я заметил веревочную лестницу и квадрат дневного света. Я добрался до нее и поднялся на ют.

Вскоре я понял, каким образом у матросов развивается умение ходить по качающимся палубам. Мало того что их одежда отличалась от сухопутной: здесь носили короткие куртки, клетчатые рубашки и длинные парусиновые штаны. Отличалась и сама манера ходьбы. Казалось, тела матросов движутся вместе с кораблем, и это происходит инстинктивно. В течение первых двух дней я только и делал, что цеплялся за опорные столбы и прочие предметы, когда корабль кренило или качало. Я неоднократно распластывался на палубе, что каждый раз вызывало всплеск матросского смеха. Но вскоре я научился двигаться в такт кораблю. Я также свыкся со зловонием нижних палуб, с постоянным скрипом переборок и снастей. Как и с сознанием того, насколько тонка деревянная проконопаченная и просмоленная скорлупа, отделяющая тебя от безбрежной водной стихии.

Большинство матросов ходили в шарфах, небрежно обмотанных вокруг шеи, или носили шейные платки. Почти у всех были татуировки, борода и тяжелые золотые серьги в ушах. Кожа каждого из моих сослуживцев имела коричневый оттенок. Некоторые матросы по возрасту годились мне в отцы. Их обветренные, морщинистые лица напоминали растопленный свечной воск. У них был характерный настороженный взгляд из-под полуприкрытых век. Я оказался чуть ли не самым молодым на корабле. Основная часть матросов была лет на десять старше меня.

Как я потом узнал, «Император» собрал под своими парусами выходцев из всех уголков Англии, Шотландии и Уэльса, включая Лондон и западные графства. Примерно треть команды состояла из чернокожих. Среди них хватало беглых рабов, рассчитывавших, что на море они обретут свободу и что капитан и команда станут относиться к ним как к равным. В действительности отношение капитана и команды зачастую почти не отличалось от отношения их бывших хозяев. И здесь их считали сбродом. Были на корабле и уроженцы американских колоний – в основном парни из тамошних городов: Бостона, Чарлстона, Ньюпорта, Нью-Йорка и Сейлема. Большинство матросов постоянно ходили вооруженными до зубов саблями, кинжалами и кремневыми пистолетами. Пистолетов за поясом у них было несколько, на случай если один даст осечку. А такое случалось сплошь и рядом.

Матросы предпочитали элю ром. Их речь изобиловала крепкими ругательствами. О женщинах они говорили не иначе как грязно. Больше всего они любили громогласные споры. Но были две взаимосвязанные силы, способные обуздать это стадо: корабельный устав и капитан.

Капитаном «Императора» был шотландец Александр Дользелл: рослый, редко улыбающийся человек. Приверженец строгого соблюдения корабельного устава, он очень любил напоминать матросам о важности каждой статьи. Обычно он стоял на юте, вцепившись в поручни, а мы собирались на шканцах, главной палубе и баке. Капитан в который уже раз предупреждал: всякого, кто заснет на вахте, измажут смолой и изваляют в перьях. Всякий, пойманный на мужеложстве, будет кастрирован. Курение на нижних палубах категорически запрещалось. Мочиться в балласт – тоже. (Как я уже говорил, эту статью я затем внес в устав своего корабля.)

Мне, новичку, эти правила казались чем-то само собой разумеющимся. Я и подумать не мог об их нарушении.

Довольно скоро я втянулся в ритм морской жизни. Я привык к качке и узнал, по какой стороне палубы лучше ходить в зависимости от направления ветра. Я научился есть, удерживая тарелку локтями, чтобы ее не сбросило со стола. Научился измерять глубину в местах, где существовала опасность сесть на мель. Вахты на палубе чередовались с многочасовыми сидениями в «вороньем гнезде» на мачте. Слушая разговоры бывалых матросов, я усваивал азы мореплавания. Я говорю не об их хвастливых и изрядно приукрашенных рассказах о сражениях с испанцами, а о крупицах навигационной мудрости, запечатленной в поговорках вроде этой: «Красный закат – моряк будет рад. Красный восход – жди от моря хлопот».

Изменчивость погоды, капризы ветров. Мы были их рабами, с которыми они могли сделать что угодно. Стоило погоде поменяться, как смех, шутки, разговоры и споры мгновенно стихали. На корабле воцарялась мрачная сосредоточенность, которая могла длиться дни и ночи напролет. Главной заботой было удержать судно на плаву. Мы ели и спали урывками, не давая ураганным ветрам порвать паруса, латали пробоины, откачивали воду. Все это делалось без лишних слов, с предельной серьезностью людей, понимающих, что они спасают не только корабль, но и свои жизни.

Штормы выжимали из меня все силы, но я был обязан держаться на ногах. В любой момент меня могли послать на мачту или в трюм – откачивать воду. Если удавалось вздремнуть полчаса, я выбирал уголок, где меньше сквозило, и проваливался в сон.

Но тучи рассеивались, снова появлялось солнце, и привычная корабельная жизнь брала свое. Я смотрел на бывалых матросов, на их попойки, отчаянный азарт в играх, распутство с портовыми шлюхами и понимал, насколько скромными были мои подвиги в бристольских тавернах. И не только мои. Многие завсегдатаи таверн, похвалявшиеся умением пить не пьянея и считавшие свои кулаки самыми крепкими… видели бы они моих нынешних сослуживцев! Ссоры между матросами возникали на ровном месте. Их участники мгновенно хватались за ножи и кинжалы. Лилась кровь. За первый месяц плавания я слышал хруст ломающихся костей чаще, чем за все семнадцать лет своей жизни. А ведь я, если помнишь, рос в Суонси и Бристоле.