Конан и Пришелец из другого Мира - Андрей Арсланович Мансуров Страница 14

Проезжая по чуть видной тропке к крайним домам, Конан успел рассмотреть всё.

Действительно, тут когда-то росли неплохие сады, от которых сейчас остались только брёвна корявых стволов с обломанной кроной и остатками бурых комьев на корявых, беспомощно лежащих на поверхности, корнях. Кто-то явно не поленился вырвать из земли все эти старые, и наверняка неплохо плодоносившие фруктовые деревья, да так, чтоб они уж наверняка погибли. А для гарантии пообрубали с них всю крону. Которую, похоже, сожгли – Конан видел несколько пепелищ больших костров на пустырях у окраин.

Окна домиков, словно бельмами, смотрели на главную улицу пустотой маленьких квадратов и прямоугольников – похоже, зимой здесь холодно, и тогда их, как и на родине варвара, просто затыкают пробками-затычками из тряпья… На дороге между домами валялись какие-то тряпки – вещи и их обрывки, осколки битой посуды, части сбруи и разных хозяйственных вещей и предметов: похоже, грабежом тут не пахло, а вот ожесточённым, но неравным сопротивлением…

Садики и огородики у домиков выглядели ничуть не лучше: даже бурьян, которым заросло всё то, что было высажено на грядках, пожелтел и сморщился – да оно и понятно: без постоянного полива тут наверняка ничего расти и не могло. Нужно будет спросить Резеду, откуда бралась вода – ни арыков, ни родников Конан в округе не видел.

Впрочем, откуда вода, он догадался быстро: в центре посёлка, куда он вскоре прибыл, имелся колодец. Вернее, то, что когда-то было овальной формы колодцем: кладка из неотёсанных каменных блоков, когда-то скреплённых известью, была разбита, и осколки и обломки явно сброшены вниз.

– Резеда. Резеда, говорю! Проснись. Приехали.

Женщина у него на груди вскинулась было, но быстро оглядевшись, почему-то не поспешила слезть, а снова кинулась на эту самую грудь, разрыдавшись уже в голос, и причитая:

– Мама! Мама… Отец… Гульсина, Матлюба… Тётя Зульфиия. Дядя Ривкат…

Конан молчал. Его руки, как бы действуя сами по-себе, мягко охватили тоненькие трясущиеся плечики, и придерживали, пока слёзы не иссякли, и женщина не вздохнула:

– Ну вот. Мне и легче. Теперь понятно, чего мне всё это время не хватало: выплакаться всласть на чьей-нибудь могучей груди… Спасибо, Конан.

– Не за что, Резеда.

– Ладно, давай-ка я слезу. Да пойду соберусь.

– Ага. Кстати: ваш колодец – засыпан?

– Да. Оба ворота сброшены вниз, камни кладки тоже. Да и земли твари насыпали… Он ещё и отравлен. Во-всяком случае, наш Бобомурод, когда попробовал воду из той дыры, что нам удалось расчистить, умер в страшных муках. Всего за полчаса.

– Откуда же вы берёте теперь…

– Воду? Из подземных кувшинов-адобов. Ну, глиняные кувшины, обожжённые в наших огромных печах, каждый – вёдер на десять. В таких и вода всегда прохладная. Наша семья как раз и занималась… Мы – гончары. Ну, были… Так вот: у нас на всякий случай в каждом дворе было несколько таких, закопанных в землю до горловины, кувшинов. На всякий случай. Да и чтоб не ходить каждый раз к колодцу, и не крутить ворот, поднимая ведро с пятидесяти футов…

– Разумная предосторожность. А они – не?..

– Нет. Мы проверяли. Да твари, как мне кажется, и не искали их. А то бы нашли.

– Понятно. Ну, веди.

Дом Резеды стоял ближе к дальнему концу селенья. Ничем особым он не выделялся: мазанка и мазанка из кирпича-сырца, крытая поверху перекрытиями из корявых и прогнувшихся стволов, и увязанной тюками соломы из стеблей камыша, присыпанных почти футовым слоем самой обычной земли. Очень даже практичное строение. Зимой в таких домах тепло, летом – прохладно. Резеда, шедшая впереди, обернулась, махнула Конану:

– Привяжи коня вон к той изгороди. Заходи.

Киммериец привязал коня к тому, чему явно польстили, назвав изгородью: трём жердинам на трёх же столбах. Похоже, скота родные Резеды не держали: тут не было даже хлева. Зато имелось несколько вот именно – печей для обжига. Двор оказался, правда, настолько хорошо утоптанным, что сорняки до сих пор тут не проросли. Правда, они наверстывали своё в так называемом огороде: крохотной делянке размером всего с несколько комнат. Конан мысленно усмехнулся: морковь, лук, укроп, кинза, душистый перчик, шафран, мята…

Только для себя – никакой продажей тут близко не пахло.

Он вошёл в дом. Его делила примерно посередине тощенькая и повидавшая виды перегородка из ткани: передняя и задняя комнаты. Ну правильно: мужская и женская «половины». Чисто условные: всё равно почти всё происходящее за тряпочкой слышно…

В доме оказалось прохладно и темно: свет проникал внутрь лишь через вход и два квадратных окошка, площадью не больше, чем хорошее блюдо. Зимой, похоже, их затыкали всё-таки не тряпками, а крышками, как от бочек: те стояли на полу у проёмов. Но сейчас по дому гуляли сквозняки, а из мебели ему на глаза попался лишь длинный и широкий восточный столик-дастархан, за которым обычно нужно сидеть на карачках, или сложив ноги так, как делают вендийские йоги. Располагался столик на невысоком досчатом помосте-айване, занимавшем почти полкомнаты. Конан сталкивался: под таким айваном обычно хранилось всё добро семьи, если таковое удавалось нажить, а ночью помост превращался в спальное место.

– Заходи, Конан. Я уже переоделась. И собралась.

Конан прошёл во вторую комнатку. Она оказалась ещё меньше: узкая и совсем уж тёмная пещера. Тоже разделённая напополам помостом-айваном. Похоже, женским. Но тут имелись хотя бы подобия полок на стенах: на них лежали свёрнутые курпачи – восточные тоненькие матрацы, на которых, похоже, и спало всё семейство.

Сейчас посередине комнатки стояла небольшая сума – обычная походная котомка, размером намного меньше, чем у самого варвара, а над ней – Резеда.

– И это – всё?

– Да. Немного, да?

– Да. – Конан много чего подумал о тщете всего сущего в общем, и нищенском существовании аграрных поселений в частности, но больше ничего не сказал, подхватив суму с полу, и выйдя. Резеда молча последовала за ним, на прощанье даже не оглянувшись.

Конечно, широкие походные шальвары, хеджаб, чадра и плащ куда больше подходили для имиджа чисто восточной женщины. Резеда даже сняла пояс с ножнами – похоже, оставила там, в хижине, за ненадобностью. А зря. Впрочем, зная женщин…

– Кинжал оставила? – Конан не столько спрашивал, сколько утверждал.

– Да. Спрятала только туда. Вниз. – женщина похлопала себя по талии, которую теперь прикрывала накидка-хеджаб.

– Молодец.

Больше никто из них ничего не сказал, пока Конан запихивал немудреные пожитки в освободившуюся седельную суму, бурдюки из которой он уже выкинул за пятнадцать предыдущих дней пути, и забрался в седло. Молча