Роман Глушков - Стальная петля Страница 14

– Борт «шестнадцать» к полету готов. Повторяю: борт «шестнадцать» к полету готов.

– Борт «шестнадцать» – взлет разрешаю! – ответил Тольтек. – Повторяю: борт «шестнадцать» – взлет разрешаю… Удачи, Кайман!

– И вам удачи, Тольтек, – ответил я, поскольку осознавал: она в одинаковой мере понадобится нам обоим.

– Файл «Семья» загружен, – бесстрастно сообщила мне Железная Леди сразу, как только я получил «добро» на взлет, но еще не приступил к нему. – Третий монитор. Время проигрывания файла: восемь секунд.

– Спасибо, Марга, – поблагодарил я и перевел взгляд на указанный дисплей.

Это была моя неизменная и нерушимая традиция: просматривать перед каждым взлетом коротенький видеоролик, который я периодически обновлял по мере того, как подрастала дочка. На этой записи она и Лиза улыбались, махали мне на прощание руками и посылали воздушные поцелуи. И все. Восемь секунд – ровно столько я мог позволить себе на прощание с семьей непосредственно перед каждым вылетом. Восемь секунд, которые значили для меня намного больше, чем пятиминутный предполетный аутотренинг, коему нас обучали в училище.

Конечно, поначалу Железная Леди пыталась категорически воспротивиться моей традиции и всякий раз исправно строчила на меня рапорты. Строчила до тех пор, пока командованию это не надоело и оно не приказало Марге быть терпимее к этой маленькой слабости пилота Хомякова. Наши отцы-командиры – тоже люди, и, прежде чем занять штабные кресла, каждый из них успел налетать немало часов. И у каждого также была в то время похожая безобидная традиция или талисман. Вот они и закрывали глаза на то, что кто-то из моих боевых товарищей непременно выкуривал перед заданием сигарету, кто-то читал приносящий ему удачу стишок-заклинание, кто-то надевал на шею оберег, кто-то слушал любимую музыку, а кто-то, как я, наскоро прощался с родными.

«Мне-то что – было бы приказано» – по такому принципу работают все наши виртуальные штурманы, поэтому сегодня Марга не высказывала подобных претензий. Напротив, она даже взяла на себя обязанность демонстрировать мне в условное время нужный видеофайл, избавив меня от необходимости запускать его самому. Конечно, не потому, что она все осознала и стала чуткой – откуда вообще взяться чуткости у электронной стервы? – а из прагматических соображений, желая просто-напросто сэкономить время.

Но, как бы то ни было, говоря Марге за это спасибо, я благодарил ее совершенно искренне. А поблагодарив, досмотрел запись, затем опять же по традиции поцеловал большой палец, приложил его к монитору и лишь после этого взялся за рычаги управления…

Взлет, разворот на курс, набор высоты… Все привычно и отработано мной до автоматизма еще на тренировках в училище. Лететь всего ничего – от Жуковского до Барьера не больше тридцати километров. Как раз хватит времени на то, чтобы «Пустельга» вышла на свой динамический потолок, а я собрался с духом перед штурмом незримой преграды.

Вот она, мерзость, век бы ее не видать! Определить момент вхождения в аномалию можно только по радару, на котором загодя отмечена ее граница. Ну и по собственным ощущениям тоже. Они и впрямь примерно такие, какими описывал их капитан Баграмов. С той лишь разницей, что подо мной не твердая земля, а воздушная прослойка толщиной в шесть с половиной километров. Которая, по мере роста силы притяжения, начинает неумолимо уменьшаться, несмотря на то что соосные винты «Пустельги» рубят воздух во всю свою мощь.

Фактически сейчас мы плавно падаем. Но Железная Леди проинструктирована насчет нетипичной преграды, которую нам предстоит преодолеть, и не бьет понапрасну тревогу. Лишь деловито сообщает мне расстояние до цели, затем – до выхода из зоны высокой гравитации, а также фиксирует темпы ее колебания. Дабы поскорее проскочить опасный участок, я набираю максимальную скорость, но она начинает уменьшаться, а скорость падения, наоборот, возрастать. Вертолет тяжелеет, и я тяжелею вместе с ним. Нас тянет к земле, но мы упорно барахтаемся на пределе своих сил и потому не срываемся в пике, а продолжаем лететь в глубь Барьера.

Поскольку головокружительного маневрирования в ближайшие полминуты не предвидится, Марга рекомендует перейти на автопилот. Я подчиняюсь. Рациональное предложение. Надо действительно поберечь силы, ведь неизвестно, что меня ждет по ту сторону Барьера. Вдруг по выходе из него мне придется сразу же продемонстрировать все свое пилотское мастерство, а я так выдохнусь, что не смогу проворно манипулировать рычагами. Не хотелось бы угодить впросак из-за такой оплошности.

Внизу вроде бы просматривались какие-то объекты – кажется, это были нагромождения руин. Но сейчас я летел слишком высоко над Москвой, дабы рассмотреть на мониторах сквозь завесу пыли что-либо конкретное. А банально вертеть головой по сторонам слишком тяжело. К ней будто привязали гирю весом в полцентнера, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я даже зубами старался поменьше скрипеть от напряжения, потому что на это тоже приходилось тратить неоправданно большие усилия.

Впрочем, гравитационная пытка продлилась недолго. Вскоре нагрузка стала плавно ослабевать, равно как и скорость нашего снижения – уменьшаться. Организм, правда, к таким резким перепадам приспосабливается не столь быстро, и когда Марга докладывает, что гравитация нормализовалась, мои ноющие мышцы еще этого не чувствуют.

Дабы немного оклематься перед тем, как вновь перейти на ручное управление, я приказываю Железной Леди замедлить ход и продолжить снижение. На сей раз в нормальном режиме, а не по воле аномальной стихии. Она и так опустила нас по нисходящей траектории с шести с половиной почти до трех километров. Больше чем в два раза! Теоретические расчеты ученых оказались верны: лети мы не на «потолке», а наполовину ниже или, того хуже, – по-над крышами домов, – черта с два пересекли бы Барьер. И вот теперь я здесь, а значит, пора приступать к выполнению второго этапа моей боевой задачи.

Сначала нужно опуститься на приемлемую для ведения воздушной разведки высоту и совершить облет зоны бедствия. А уже потом отправляться к месту встречи с «Альфой-12». По прогнозам Решетова, Баграмов и его бойцы должны примерно через четверть часа ждать меня возле Курчатовского научного центра… или того, что от него осталось.

Пока я прихожу в себя после перегрузки, а Железная Леди снижает вертолет, выясняются две новости: плохая и… настолько хорошая, насколько вообще это определение применимо к ситуации, в которой я очутился.

Плохо то, что связь с Тольтеком теперь отсутствовала напрочь. Мы, конечно, не исключали ее обрыв, и никто за Барьером не ударится в панику, едва я исчезну из эфира, однако это все равно малоприятное обстоятельство.

Попытки установить контакт с Баграмовым тоже не возымели успеха. Но здесь еще не все безнадежно. В эфире сквозь треск помех пробиваются короткие обрывки переговоров между бойцами «Альфы-12», так что, вероятно, они меня тоже расслышали. А может быть, даже заметили в небе снижающуюся «Пустельгу». Как только Марга доложила, что мы пересекли Барьер, видимость снаружи определенно улучшилась.

Это и был тот благоприятный фактор, который хоть немного, но компенсировал отсутствие связи. Наверное, гравитационная аномалия была все-таки не абсолютно прозрачной. Вкупе с пылью она создавала дополнительную помеху для наблюдателей извне. А иначе как объяснить тот факт, что в зоне бедствия пылевая завеса была уже не столь плотной и позволяла увидеть, что творится внизу, с высоты даже в полкилометра? Это косвенно подтверждалось и тем, что, глядя сейчас на «забарьерный» мир, я видел его серым и размытым, словно сквозь грязное стекло. А небо надо мной было неестественно фиолетовым, как будто я и вовсе угодил на другую планету.

Ладно, некогда раздумывать об открытых мной странных оптических свойствах Барьера. Надо заниматься облетом территории и подыскивать поблизости от научного центра приемлемое место для посадки.

Я приказал Марге контролировать радиоэфир и, как только связь с «Альфой-12» станет устойчивой, немедленно оповестить Баграмова о нашем присутствии. После чего включил все внешние видеокамеры в режим записи и снова взял управление «Пустельгой» в свои руки.

Раскинувшаяся подо мной картина была удручающей и повергала в смятение. Будь я помоложе, наверняка при виде ее разразился бы в эфир потоками нецензурной брани. Да я и сейчас мог бы браниться во весь голос. Все равно никто, кроме штурмана, меня не услышит, а Марга передаст мои слова Тольтеку лишь после нашего возвращения из-за Барьера. Но я отреагировал на очередное открытие молча. Лишь до боли прикусил губу, дабы убедиться, что все увиденное мной внизу – не сон, а суровая реальность.

Даже поверхностного взгляда на эти районы столицы было достаточно, чтобы понять: подо мной уже не Москва. А что именно, лично я затруднялся сказать. И потому, что не сумел бы подобрать этому адекватное сравнение, и из-за того, что попросту не мог вымолвить сейчас ни слова.