Мария Семенова - Новая игра Страница 14

Тихону между тем наскучило дрессироваться, он поднял рыжий хвост и скрылся в кустах. Бьянка зачерпнула из бидона и подобралась к Варенцовой:

— Будешь?

— А как же, — кивнула та. — Наливай.

Чокнулись, выпили, четвертовали апельсин, и Бьянка ностальгически вздохнула:

— И всё равно с фалернским не сравнить…

На полном серьёзе сказала, без намёка на прикол.

— Фалернским? — поперхнулась Варенцова. Привыкнуть к чудесам оказалось невозможно. — Так его же ещё вроде при Иисусе пили?..

«Сладкой горечью Фалерна чашу мне наполни, мальчик…» — завертелась у неё в голове неведомо как и когда подхваченная строка.

— Ну да, и финиками закусывали, — кивнула Бьянка. — Помню, был один кабак у Аппиевой дороги,[51] а в нем гулял центурион-промипил…[52] Ох, до чего же на него был похож. — Изящный пальчик с прилипшей к ногтю рыжей шерстинкой указал на гордого Песцова, который только что рукой на спор выставил донышко в бутылке коньяка.[53] — Такой же орёл… И дурак такой же…

Варенцова посмотрела на Бьянку и вдруг преисполнилась жалости.

— Господи, мать, за что же это тебя так?.. — вырвалось у неё. — Ведь столько сотен лет небось одно и то же. Я б удавилась…

Бьянка в ответ кивнула с редкой для себя искренностью.

— Да, увы… Всё одно и то же — боль и ложь, кровь и злоба. Доброты в этом мире, увы, не прибывает… Давай выпьем, а? На брудершафт?..

— А то, — согласилась Варенцова. — Наливай.

Мгиви тем временем доел свинину, мистически замещавшую плоть мученика-миссионера, и, действительно подобрев, сам обратился к Фраерману. Правда, начал издалека.

— А кореш этот твой, Мотя, — проговорил он, — мужик что надо. Кремень. Как залёг с утра, так и бдит… Я вот не выдержал, слинял, а он всё на боевом посту. Знаешь, какие там комары? — И, подхватив каждой ладонью по раку, он поднял их над курчавой головой. — Вот такие, Мотя, вот такие. Только не красные, а белые. Тьфу, серые…

Водку с коньяком он намешал всё-таки зря.

— Мгиви, хорош про комаров. И про Кондрата хорош, я и так всё про него знаю, — кивнул Фраерман. — Ты давай дело рассказывай. Где, кто, чего, как… Давай, не томи.

— А рассказывать особо и нечего, — нахмурился Мгиви. — Паршиво дело. Немцы пробили место, рулила уже пробивает шурфы, а ещё, судя по всему, на клинок раскатали губищу жёлтые. И это, можешь мне поверить, всего хреновее. Самая зловредная масть. Алчная, хитрая, тёртая и правил не признаёт. Мы с братом когда-то имели с ними дело… Ну… — тут Мгиви замялся, — в смысле, ещё до того, как он напорол косяков.

О брате-близнеце, чьё имя от его собственного отличалось лишь одной буквой, он не упоминал почти никогда. Фраерман понял, что наступил редкий момент откровенности. Тем более что толстогубое лицо отразило сложную гамму сменявших друг друга чувств, от сожаления до ненависти.

— Косяков, говоришь? — негромко спросил Фраерман. «Каких? — добавил он мысленно. — Своих киданул? Вышел на связь к ментам?[54] Общак не уберёг? Или вовсе по лохматой статье?[55]»

— Да ну тебя, Мотя, такие гадости и за столом, — содрогнулся Мгиви. Водка и коньяк в его крови явно пустились в пляс, он даже не понял, что Фраерман ничего не произнёс вслух. — Мой брат нарушил табу. Он вошёл в Змеиную пещеру, и в него вселился дух дракона…

— Ты, брат, закусывай давай, — с облегчением перевёл дух Фраерман. Какая-то пещера, табу — всё это было далеко и неправда. — А то, знаешь, мистика твоя под водочку что-то не катит…

— Под водочку, может, действительно не катит, но вы бы, Матвей Иосифович, не отмахивались, — хмуро прогудел Наливайко. — Гесиод-то[56] в своей «Войне титанов» о чём пишет? О войне землян с богами-драконами. Об этом же сообщает и Библия, живописуя битву ратей Михаила Архангела с воинством Люцифера. А египетские мифы о противостоянии Осириса и чудовища Сета? А наш Добрыня свет Никитич с кем тягался? Со Змеем Горынычем… Да и Георгий, который Победоносец, не кого-нибудь пронзает копьём — опять Змея… В общем, кто говорит, что дыма без огня не бывает, тот никогда не разжигал костёр в мокром лесу… А, Олег Петрович? — обратился он к Краеву. — Что скажете?

Как легко решаются вселенские вопросы в отличный денёк, за вкусной свининой, сдобренной любовно приготовленными напитками… Ничто не препятствует свободному течению мыслей.

— Что скажу… — Краев сдержанно улыбнулся, кивнул и чокнулся с Наливайко. — Будем, Василий Петрович, здоровы… Что же касается дракона, согласен, с ними дело нечисто. Меня, понимаете, эта проблема тоже интересовала… Археологи говорят, что изображения дракона вдруг появляются около двенадцати тысяч лет назад, причём у всех народов одновременно. Уже интересно, так? У египтян, шумеров, китайцев, индийцев, ацтеков, майя, на Крайнем Севере, у австралийских аборигенов… Причём сразу становится в искусстве главным героем. С чего бы?

— А по Моим наблюдениям, тема драконов напрямую связана с темой великанов, — поддержал Наливайко. — То есть где одни, там обязательно ищи и других. Между прочим, в течение всей обозримой истории то тут, то там находили исполинские черепа и кости… Магеллан своими собственными глазами видел племя великанов на Огненной Земле. Араб Ибн Фадлан, который про варягов и руссов писал, общался с человеком шести метров роста, сидевшим в плену у хазарского царя. А библейские Рефаимы? Исполины, жившие ещё при Сауле с Давидом? Тот же Голиаф… Я уже не говорю про Мулдашева с его открытиями в Тибете. Вот скажите мне, кто-нибудь задумывался над русским выражением «семь пядей во лбу»? Неплохой такой лобик шириной около метра…

— Хорошая мишень, — кивнул прислушавшийся Песцов.

— Косая сажень в плечах, — продолжал Наливайко. — Голова как котёл, ладонь как лопата. Святогор и Микула Селянинович, макушкой достававший до небес…

— Причём кто-то из них, Вася, явно сотворил твою породу, — с улыбкой заметил Фраерман. — Осталось дождаться дракона…

Он хотел сказать что-то ещё, но замолк, не договорив, и вдруг сделался очень серьёзен. Он увидел Приблуду. Тот курил, стоя возле удобств, и, не приближаясь к столу, смотрел на Матвея Иосифовича очень многозначительным взглядом. Как видно, имел разговор, для чужих ушей вовсе не предназначенный…

— Момент, — извинился Фраерман. Встал и направился к туалету. — Ну, здорово, конспиратор хренов… Лучше места-то не нашёл?

Очень уважительно сказал, с дружеской интонацией. То, что Приблуда убил целый день в обществе комаров и не жравши, внушало уважение. Правду Мгиви сказал, кремень, редкостная порода. С таким хоть в бой, хоть в разведку, хоть на дело, хоть в групповой побег… Хоть с песней на этап. Не подведёт.

— Какие дела, такое и место, — буркнул Кондрат. Нахмурился и перешёл к деталям. — Значит, пахан, так… Фрицы что-то надыбали и копают холм у излучины реки на север отсюда. А режим у них такой, что люди нормальные там в пахоте, словно черти. Руль вон ихний по окрасу чистый вор, а наяривает лопатой, как последняя шкварота.[57] Однако главная засада в том, что там ещё и узкоплёночные шныряют. То ли мимоза, то ли лямло,[58] и, чует моё сердце, разборки с фрицами по полной у них ещё впереди… Оно нам надо? — Кондрат засопел, свёл брови и выдал, как записной пацифист: — Не надо, пахан! Ни в жилу, ни в кость, ни в масть, ни в пику, ни в тую…

Вот ведь до чего довела жизнь человека. Небось в молодости Кондрат частенько брался за нож, а бывало, что и за ступер — отточенный металлический прут. Оттого и заработал свой погремок, который многие теперь считали фамилией.[59]

— Да, оно нам не надо, — кивнул Фраерман. — Лады, корешок, рахмат. Ну что, пойдём хавать. Пиво, водочка, свинина и раки. Ешь не хочу!

И он кивнул в сторону закопчённой бочки с плавающими в бульоне красными членистоногими. Это не считая хитиновой баррикады, аккуратно сложенной на брезенте.

— Пиво… — встрепенулся Кондрат и с чувством выполненного долга устремился к столу. — Привет честной компании! Налейте голодающему Поволжья…

Бьянка с Варенцовой между тем давно уже перестали думать о талиях — закусывали от души. Они не снисходили в своём разговоре до таких мелочей, как исполины, драконы, египетские Божества и Большой Взрыв. Их волновало действительно насущное: мода, здоровье, прекрасное, мужики, чувства, физиология, режимы, диеты. В этом плане суровая полковница и куртизанка обнаружили одна в другой родственные души.

— Ах, ты только представь… — качала головой Бьянка, и волнующие воспоминания туманили её взгляд. — Я была в короткой эпоксиде,[60] без мастодетона,[61] в изящных, почти не существующих сандалиях из кожи антилопы. На голове у меня была диадема вот с такими, ей-богу не вру, бриллиантами. Хотя, по правде говоря, египетская сетка[62] мне нравится куда больше. Она такая сексуальная. И тогда Хатшепсут…