Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза Страница 14

И пошел — уверенно, бодро. Насвистывая.

— Шибздик, — буркнул Захар вслед и сплюнул.

Ярмарка оказалась захламленным пустырем под ровным округлым холмом, увенчанным обелиском с перекошенными, огромными бетонными лицами у основания. На вершину вела спиралью дорожка, огражденная кольями. На них болтались черепа, людские и звериные, перевязанные ленточками, раскрашенные.

— Пойдемте наверх, — предложил Дмитрий Сергеевич. — Вам это будет исключительно… полезно, скажем так. Да, полезно.

— Я, пожалуй, воздержусь. Мне кажется, я уже знаю, что там увижу, — ответил Дан, нахмурившись.

— Я туда не ходок, батя! Я их знаю! — выпалил Захар.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся.

— Я один пойду с ним, — объявил Круз. — А вы — чтобы спокойно и никто ничего не начинал без крайней нужды. Поняли? Последыш, тебе особо: башней не крутить, и ничего такого, ясно? Все.

Подниматься оказалось на удивление тяжело. После чистоты аэропорта душная, едкая вонь залегшей отравы мутила, кружила голову. Уже когда петляли вслед за мотороллером, выбираясь из окольцевавших аэропорт минных полей, Круза едва не вырвало. А тут от вони закладывало ноздри.

— Сюда немногие смеют подняться, — заметил Дмитрий Сергеевич ободряюще. — Ничего, скоро доберемся.

И расхохотался.

У самой вершины Круз стал передохнуть. Огляделся. Сверху виднелось все ярмарочное поле — вытоптанное, огороженное ржавыми, покореженными авто, с навесами там и сям, кусками тряпок и драной пленки на кольях. В углу стояло с полдюжины телег, толпились одетые в лохмотья люди, бродили собаки и козы. На расстеленном брезенте блестели под солнцем тарелки, громоздилось железное барахло. Из бочки насыпали зерно, кучка оборванцев махала руками, показывая на тощую печальную корову.

— Пойдемте, еще немного, — позвал мягко Павловский.

Круз пошел. А дойдя, схватился за осклизлый кол с черепом, потому что от взрыва вони будто шибанули по голове мешком и задрожали колени.

— Вы… вы оставляете их здесь? — прошептал он. — Зачем?

Вся верхушка холма, плоское взлобье, укрытое бетоном, было завалено костями, догнивающими трупами. Из-за кучи костей — Круза передернуло — торчала розовая, еще не тронутая тленом женская нога. А перед бетонными лицами, привязанные к треногам из арматуры, сидели тусклые. Шестеро, трое мужчин, три женщины. Совсем молоденькие. Двое еще дышали, мерно двигали грудиной. И улыбались.

— Это кладбище. Всего лишь, — сказал Павловский мягко, улыбаясь. — Вы же слыхали, наверное, что зороастрийцы предавали мертвых небу. Наши деды устроили здесь святилище мертвых. Мы не сделали ничего нового — разве что не стали прятать мертвое под землю. Зато дикарей теперь держат не только мины. Они клянутся богом мертвых, что не нарушат мира, — и верят в клятву. Их сюда не затянуть под страхом смерти, такой вот каламбур, да-с. А что делать? Нас мало, и становится все меньше. А дикари научились плодиться… как крысы, как кролики! Мы последние, кто на этой земле еще держится за настоящее человеческое! Мы…

Павловский вдруг замолчал. Посмотрел виновато и добродушно.

— Вы уж извините. Стар стал, забываюсь. Познакомьтесь, наши жрецы, — показал пальцем на почернелую площадку под самым обелиском.

Круз вздрогнул — и не заметил сперва, вот же! У мелкого синюшного огонька сидели двое — черно-серые, замызганные, с винтовками на коленях. Поднялись.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — прохрипел один, вытянувшись, приложив руку к берету.

— Здравствуй, Илья. И ты, Петр… отставить, можете сидеть. Это наш гость, прошу любить и жаловать.

— Чай будете? — спросил Илья, показывая на стоящую у огня жестянку.

— Спасибо, я… я завтракал, — ответил Круз.

— Спасибо, Илья. У наших гостей нет времени. Они заняты самым важным делом. Они хотят спасти наш мир — как и мы. Мы должны помочь им.

Оба замызганных согласно кивнули.

— Пойдемте, Андрей Петрович. Вы, надеюсь, понимаете, что всем вашим спутникам вовсе не обязательно идти в город. Лучше, если пойдете вы с господином Даном. Уверяю, вы не пожалеете.

Щенки и вправду обрадовались, когда их не позвали в город. Они не доверяли остаткам прежней жизни, хотя и смотрели на них с детским восхищением и боялись человеческой, угловатой высоты. Последыш снова согласился не крутить зря башню и, конечно, ни на что не давить. Захар бормотал угрюмо. Серые поскуливали, глядя на Хука, — но тот пошел за хозяином. Послушно залез в свежевыкрашенный урчащий УАЗ, выделенный для гостей.

Смерть застряла в этом городе. Руины не зарастали кустами и сорной травой, дожди не смыли копоть с бетонного крошева. Каменные скелеты висли над заваленными улицами, и памятником торчал у въезда на мост вздыбленный, раскореженный броневик.

— Его сжег я, — сообщил Павловский хмуро, притормозив.

Открыл дверцу, показал рукой.

— Я вон там лежал, на склоне. Последний из расчета. Всего семеро выжили из державших мост. Но за него никто не прорвался.

— Зачем воевали? С кем? — спросил растерянно Дан с заднего сиденья.

— С безумием, — ответил Павловский. — Вначале было много безумного. Андрей Петрович, наверное, знает.

— Знаю, — согласился Круз.

— Мы не стали восстанавливать районы за кольцевой дорогой. Просто проложили минный пояс по ней. Зато за ней… смотрите сами.

Круз посмотрел. Но ничего не сказал. Он многажды видел трупы городов. Сотня, пусть тысяча человек, оставшаяся в теле миллионного города, не может оживить его. Люди — кровь города. С одной каплей в жилах существуют разве что упыри.

14

Город умирает быстрей человека. Без ноги, руки — человек ползет, скрипит зубами, цедит воду из лужи, обматывается тряпками, грызет траву. Мегаполис умрет от ущерба в одну тысячную его живой ткани. Оборвутся почти невидимые нити, соединяющие продающих и готовящих еду, перестанут спешить по утрам фургоны, не откроются двери, за которыми шеренги банок и ящиков, — и жизни городу от силы неделя. Вода, тепло, свет, подземное движение человеческих отходов — хрупкие, ущербные органы города. Многие ли в миллионном человеческом муравейнике озабочены их поддержанием? А без этих немногих муравейник становится кладбищем и люди начнут убивать друг друга, чтобы вырваться из него.

А иногда удирать из города некуда.

Круз с тремя детьми четыре месяца пробирался по сертау. Младшему, Сезару, шесть. Габриэле — десять. Маркусу — двенадцать. Круз боялся, что на побережье не сможет защитить их, и потому решил двигаться напрямик, на север, чтобы сплавиться по притокам Амазонки, добраться до Манауса — и дальше, к морю. Наверное, зря. Время стрельбы уже прошло.

Впрочем, Маркус хорошо стрелял. Круз нашел для него мелкашку 5.56, и парнишка ни патрона не потратил зря. А еще он умел кидать бола, ловить ящериц тегу, разбивать им головы камнем и свежевать. У тегу вкусное мясо, лучше куриного. Габриэла тоже научилась стрелять, но от нее проку было немного — она была крохотной, как многие здешние девочки с индейской кровью, и едва поднимала револьвер. Малыш Сезар и то был больше ее. Зато она часами могла усердно собирать кузнечиков и растирать зерно камнем. И обыскивать сверху донизу и мальчишек, и Круза, отдирая приценившихся клещей.

Клещи, термиты, по ночам норовившие сожрать пропотелую одежду, колючки, солнце, редкие ливни — падающее с неба озеро, мгновенно превращающее ложбины в ревущие реки. А стрелять не в кого. Разве что в наглого ягуара, средь бела дня задравшего лошадь и поленившегося удирать дальше ближайших кустов.

Сперва прятались, потом шли по проселкам. Потом по шоссе. Затем, вконец осмелев, выбрались на трансамазонскую 317-ю магистраль, грязный разбитый большак, после дождя превращающийся в непролазное болото.

Выходя, Круз предполагал засады, банды, ошалевшую толпу, бойню и работорговлю. А за четыре месяца встретил живых людей лишь трижды.

Земля стряхнула людей. Скатила в ложбины, на пол. Рассыпала костями вокруг костров, усыпила на сиденьях. Иногда — разодрала пулями, сожгла, растерзала. Но чаще — упокоила легко и навсегда.

Круз не был способен к настоящему отчаянию. Но от рассудка, от глаз нутро будто проткнула тонкая ледяная игла. Странно, нелепо, тошно. Почему никого нет? Даже при лютейшей чуме кто-нибудь обречен остаться. Он, Круз, остался. Дети остались. Почему же нет ни кого вокруг? Люди сбежали? Но куда? Жители побережья стремились в глушь, искали спасения. Их убивали. Но куда делись люди глуши? Станции, деревни, города, заполненные мертвыми. Что они сделали с живыми?

В крохотном городке у аэропорта Круз в поисках пищи и бензина забрел в ангар. И вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За нею в огромном, закрытом жестяным куполом зале сидели, скрючившись, укрывшись истлевшей одеждой, сотни, тысячи скелетов под тусклыми, намалеванными на стенах крестами. А на окраине этого городка увидел чернокожего в драной сутане. Крохотного негра с глазами пропойцы, трясущегося, иссохшего, босоногого. Он сидел под акацией и читал из книги, не глядя в нее. Напевал, бормотал заунывно, сочленяя латынь в бесконечную звучную цепь. Увидев Круза, перекрестился и сообщил грустно: