Эдуард Семенов - Последний полет «Жар-птицы» Страница 15

— Да, Анатолий Евгеньевич?

— Ты где?

— Стою на выезде с аэродрома. Еду в офис.

— А ребята где?

— Маша уехала час назад. Ринат с Евгением и техперсоналом уехали еще утром. Отдыхать. Сейчас, наверное, тоже едут в офис. А что случилось?

— Да так. Вот только что по РБК передали новость, что наш самолет усиленно ищут.

— Не знаю, но особого ажиотажа я на аэродроме не наблюдаю. Когда отъезжал от ангара, то мимо проходило несколько солдат. Стрельнули сигарет у наших охранников и пошли дальше.

— Ну хорошо, тогда до встречи в офисе.

Руденко отключил телефон и набрал номер Черткова. Безжизненный голос оператора связи снова сообщил, что набранный номер временно заблокирован. Вадим был не из тех людей, кто мог допустить, чтобы на его счету не было денег. Он никогда не отключал своего телефона и всегда был доступен для него. Руденко попробовал набрать номер еще раз, но результат был тот же.

Анатолий Евгеньевич опустил руку с телефоном. Что-то его все-таки беспокоило. Он никак не мог понять, что. Наверное, все же дело в самом сообщении. Как будто кто-то специально кинул ложку дегтя в бочку с медом. Что значит: истребители заставили самолет изменить маршрут и совершить вынужденную посадку? Что за наглость? Они не видели самолет в упор, а на радарах самолет мигнул лишь маленькой звездочкой два раза. И то случайно. Самолюбие ученого было задето. И потом, создавалось такое впечатление, что их самолет летел чуть ли не Москву бомбить. Но это же неправда. Это был научный полет…

В дверь позвонили. Приехал личный водитель. Анатолий Евгеньевич быстро оделся и вышел. На столе остался стоять недопитый чай.

По дороге в офис он не переставал думать о телевизионном сообщении. И все больше и больше его начинал волновать один вопрос. Откуда о полете стало известно средствам массовой информации? Где произошла утечка? И что теперь в связи с эти делать? Афишировать свои действия сейчас не входило в планы корпорации, но и пускать ситуацию на самотек было нельзя.

Академик еще раз попытался набрать номер Черткова. Но Вадим не отвечал. Тогда он набрал номер офиса «Фонда боевого самбо». Заплаканным голосом секретарь ответила, что Вадим Вадимович умер.

— То есть как: умер? — не понял Руденко.

— Ой, Анатолий Евгеньевич, — защебетал в трубке голос Любочки, личного секретаря Черткова, — я сама еще толком ничего не знаю. Мне позвонили из милиции и пригласили на опознание тела. Сказали, что сейчас за мной заедут.

Анатолий Евгеньевич удивился.

— А почему тебя? И что значит: Чертков умер? От чего?

— Не зна-а-а-ю, — заревела Любочка, — ой, я так всего этого боюсь.

Руденко подумал. «Ерунда какая-то! Чертков умер! Мы с ним расстались в одиннадцать часов вечера. Он шел в баню в “Малышок”. Меня не приглашал, так как знал, что мы будем всю ночь готовиться к полету. Пожелал нам удачи. Полнейшая ерунда!»

— Хорошо, Люба, — сказал он в трубку, — если за тобой приедут, скажи, чтобы меня подождали. Я поеду с тобой.

Слушать непрекращающиеся всхлипывания было невыносимо. Руденко отключился и приказал водителю немедленно ехать в офис фонда. «Не дай бог, если с Вадькой действительно что-то произошло. Не дай бог!» Он почувствовал в груди какую-то пустоту.

Они дружили вот уже более полувека: Толян, Вадя и Витек. Дружили с того самого момента, как поехали в Малаховку за «петушками». Носили в их юности такие вязаные шапочки, которые напоминали гребешки петухов. Иметь такой петушок было очень модно. И каждый двор, каждая банда, носили такую шапочку по-своему. Банда «голодных», к примеру, носила шапочки сильно натянутыми на глаза. Причем настолько сильно, что ходить по улицам рабочего поселка, где они жили, можно было только высоко задрав кверху нос. А «пожарники» (не потому что огонь тушили, а потому что всех «гасили») носили петушков только красного цвета и сильно завернутыми — так, что они еле держались на макушке.

Потерять свой петушок было таким же позором, как потерять флаг воинской части. Торговали такими шапочками на вещевом рынке станции Малаховка. По выходным. Поездка в это место, что на юго-восточном направлении Казанской железной дороги, была настоящим приключением, полным неожиданностей, но это было обязательным условием для того, чтобы тебя приняли в ту или иную банду. Надо было самостоятельно съездить на рынок, найти там торговцев этими самыми шапочками, а затем вернуться назад. Казалось бы не самое сложное дело, если бы не одно «но».

Они шли вдоль торговых рядов, прицениваясь к китайскому ширпотребу и выискивая глазами лоток с вожделенными головными уборами. Они шли, беспечно обсуждая вечерний поход на танцплощадку (дискотек тогда еще не было), где у них была назначена встреча с девчонками, и абсолютно не замечали следящих за ними глаз. Вернее, это он, Толик, страдающий близорукостью, ничего не видел. А Вадик и Виктор уже давно поняли, что дело пахнет керосином. Так и вышло. Неожиданно из толпы покупателей выскользнул коренастый парень в клетчатой кепке и широких брюках. Не вынимая руки из карманов, он коротко бросил:

— А ну, давай отойдем!

Вадя вышел вперед и зло ответил:

— С какой это стати?

Клетчатый парень, презрительно смотря на Вадима, сплюнул через отверстие, оставленное от выбитого зуба.

— Поговорить надо.

Вадька, расставив широко ноги, зло кинул:

— Нечего нам говорить.

В этот момент Толян почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука, а в спину уперся острый предмет. Клетчатый парень усмехнулся, увидев, как побелело лицо Толика, и с тем же презрением в голосе произнес:

— Пошли, кому говорю.

Мимо проходили покупатели, налетали на стоящих по середине дороги ребят, но никто не обратил внимания на то, что происходит буквально под носом у них. Кто-то даже успевал прикрикнуть. Мол, ну что тут встали. Движению мешаете. Давай, проходи! Что-то острое неприятно давило под лопатку, и от обиды слезы наворачивались на глаза.

— Убери руки! — вдруг закричал Витька. — Убери, кому говорю!

Он решительно шагнул вперед и откинул руку того, кто держал Толика. Наверное, из-за того что дело происходило на рынке, и вокруг было много народу, держали Анатолия не крепко. Когда Вадим, резко протянув руку вперед, схватил приятеля и дернул на себя, Анатолия будто ветром сорвало с места. Он даже больно ударился грудью о твердую грудь Вадима, но это было гораздо приятнее, чем острый предмет в спине. Виктор тут же заслонил собой Анатолия и шепнул: «Ну, а теперь держись!».

Раздался залихватский свист. Шарахнулась в сторону старушка с кошелкой в руке. И куда-то под прилавок покатилась клетчатая кепка, сбитая ударом Виктора. «Главное, не упади!» — крикнул Вадим, отпихивая ногой того, кто выскочил из толпы на них. Все завертелось перед глазами у Анатолия. Руки, ноги, головы. Он кого-то бил, ему больно ударили по голове, но каждую секунду того короткого сражения он ощущал своей спиной плечи Вадима и Виктора.

С того самого момента он ощущал плечи друзей всегда в трудную минуту. И вот теперь ему говорят, что Вадим мертв. Почему это произошло в тот день, который они все втроем так долго ждали? У Руденко навернулись на глаза слезы. Когда погиб Виктор, Вадим все время молчал — и на похоронах, и на поминках. Лишь вечером, когда они остались вдвоем в осиротевшей квартире друга, помогая мыть посуду Екатерине Андреевне, вдове Виктора, Вадим сказал:

— Видишь, Толя, как дорого нам обходится наше небо, — и усмехнулся. — Теперь инопланетян будем встречать мы вдвоем. А убийц Виктора я найду. Обязательно найду. Только ты давай, доделывай свои крылья побыстрее.

Руденко достал из пачки сигарету и нервно закурил. Крылья-то он сделал. А вот убийц Вадим так и не нашел. Получалось, что теперь никогда и не найдет.

Женя Журавлев. Через два часа после полета «Жар-птицы»

Женя Журавлев спал, и ему снилось сердце. Большое стальное сердце, которое мерно билось в теле железной птицы. Потом он увидел, как у сердца начала образовываться опухоль. Сначала это было маленькое пятнышко, потом — пупырышек, потом опухоль стала размером с голубиное яйцо, затем — куриное, страусиное.

Евгений попытался зажать опухоль руками, попробовал не дать ей расти, потому что чем больше становилась опухоль, тем сложнее птице было махать крыльями. Но опухоль все равно увеличивалась в размерах. Она разрасталась на глазах, застилая собой все свободное пространство. В конце концов, от бессилья что-нибудь сделать, Женя проснулся, но еще долго лежал с закрытыми глазами, привыкая к окружающим его звукам и ощущениям.

Он лежал в своей двухкомнатной квартире, на первом этаже пятиэтажного панельного дома, на раскладном диване, купленном два года назад в «ИКЕЕ», накрытый клетчатым пледом. Лежал в одних трусах. Было немного прохладно. Наверное, оттого, что окно в комнате было широко открыто. Через него в комнату врывался шум улицы Гагарина, центральной улицы города. Окна квартиры Журавлева как раз выходили на нее.