Андрей Ерпылев - Осколок империи Страница 15

Тогда появилась гипотеза, что вредоносные западные разведки просто уничтожают физически потенциально полезные для Страны Советов кадры, чтобы осложнить ей восстановление после разрухи Гражданской войны и последующую индустриализацию. Не очень вписывались в общую картину, например, профессор филологии бывшего Санкт-Петербургского Ея Императорского Величества Университета, бывший товарищ железнодорожного министра Временного Правительства или специалист по вымершим животным, но на такие мелочи было решено не обращать внимания.

Вот тогда-то и появилось впервые это прозвище, Гаммельнский Крысолов. Будто некий злобный карлик из старой германской легенды, свистя на дудочке, уводил из города людей, которых потом никто нигде и никогда не встречал…

По лестнице нужного подъезда поднимались крадучись, обернув сапоги ветошью, чтобы не стучали подковки, вынув наганы и маузеры. На случай, если неуловимый Крысолов решит воспользоваться черным ходом, на темной лестнице, выходящей во двор-колодец, затаились сразу трое опытных агентов с приказом стрелять на поражение во все, что появится сверху. Будь то даже бродячий кот.

Дверь с заранее хорошо смазанными петлями открыла прислуга, которая, кстати, и проинформировала «кого следует» о подозрительном незнакомце, обосновавшемся у адмирала. Поражаясь про себя, как такая огромная квартира умудрилась до сих пор оставаться в собственности одного человека при общем московском жилищном кризисе, агенты миновали анфиладу комнат и сконцентрировались у нужной двери, напряженно вслушиваясь в тишину.

Минут пять ничего не происходило. Вдруг с улицы донесся истошный кошачий визг и пьяный мат. Это и был ожидаемый сигнал. Дверь слетела с петель от слитного удара нескольких тел.

Но их уже ждали.

Из темноты часто захлопали выстрелы, взвыл ужаленный пулей агент, зыкнул от чего-то металлического рикошет.

– Огонь! – скомандовал Резник, и одинокому стрелку ответил шквал пуль…

Когда зажгли свет, оказалось, что комната с распахнутым, побитым пулями окном пуста. Лишь в глубоком кресле сидел, откинув голову на высокую спинку, благообразный старец в распахнутом на окровавленной груди парадном морском мундире с черными орлами на золотых погонах. Возле правой руки адмирала на ковре дымился браунинг с опустошенной до последнего патрона обоймой. А в левой старик крепко сжимал побелевшими пальцами еще один, тускло поблескивающий мельхиоровой тупой головкой, патрон. Последний, так и не потребовавшийся, сберегаемый для себя…

Бойцы было потянули с голов фуражки и кепки, но Резнику было не до сантиментов.

– На крышу ушел, гад! Горбатко, Филин – за ним. Не уйдет!

Через несколько секунд после того, как сапоги последнего из агентов скрылись в окне, с крыши донеслись выстрелы, загрохотала под каблуками жесть.

– Назимутдинов! Помоги товарищам! – распорядился старший операгент, сам с остальными принявшись за обыск. За судьбу Крысолова он был спокоен: если его даже не удастся взять живым – пуля догонит. Ктокто, а прошедшие Гражданскую Горбатко, Филин и Рафат Назимутдинов были лучшими стрелками в управлении.

Оказалось, что опоздали агенты всего чуть-чуть. Если бы не проклятая задумка с сигналом, Крысолов уже давно был бы взят и кололся, как сухое полено, выдавая подробности своих похождений. Ему и сейчас пришлось бежать чуть ли не нагишом, в одном исподнем, бросив верхнюю одежду, оружие (американский «кольт» сорок пятого калибра и что-то длинноствольное, неизвестной Резнику иностранной марки) и, главное, саквояж с вещами.

В приподнятом настроении старший операгент спустился вниз к автомобилям, и тут его ждало жестокое разочарование…

– Как ушел? Этого просто не может быть! Двадцать аршин перепрыгнуть человеку не по силам!

– А он и не сам прыгал, – оправдывались наперебой бойцы. – Он к краю крыши подбежал… Мы думали, вниз броситься хочет, с жизнью покончить, раз больше ничего не остается, даже винтовки опустили, а он что-то к ограждению прицепил и как сиганет вниз! Думали все – амба! Виданное ли дело – шестой этаж! А он на веревке, оказывается, прыгал…

Выяснилось, что, очутившись на крыше, Крысолов (а это, конечно же, был он) в два приема скинул последнюю одежку и остался совсем голым. И это было вовсе не сумасшедшим шагом спятившего от отчаяния человека. Голое тело, как оказалось, совсем не так хорошо различимо в темноте, как белое исподнее. И лучшие стрелки управления это вскоре смогли осознать в полном объеме.

Но, раздевшись, неуловимый бандит совсем не остался безоружным. Неизвестно на чем у него на теле крепились метательные лезвия, но бежавший впереди всех Филин получил одну такую железку, чуть побольше американского безопасного лезвия «Жиллет», в горло, и сейчас над ним бился, пытаясь удержать буквально вытекающую из могучего тела жизнь, управленческий медик, привыкший иметь дело в основном с покойниками. Естественно, что два уцелевших агента залегли, дав беглецу фору, которой он не преминул воспользоваться.

Сорвав с пояса какой-то моток, голый Крысолов кинулся вниз, но не разбился о брусчатку тротуара, как ожидали разинувшие рты бойцы оцепления, а пролетел по пологой кривой в каком-то аршине над их головами и, высадив ногами окно в противоположном доме, исчез внутри. Все это заняло считаные секунды, и теперь вновь ускользнувшего от всесильного ГПУ преступника преследовать в лабиринте московских двориков было бесполезно…

– Черт те что! – в сердцах ругнулся старший операгент, еще не зная, что в захваченном саквояже найдет среди разных весьма занимательных вещиц и небольшую, исписанную от корки до корки фамилиями и инициалами тетрадку…

3

Алеша, как всегда в будние дни, полотно позавтракал (пролетарский общепит ему претил своей непритязательностью, а молодой здоровый желудок вполне позволял дотянуть до вечера), спустился по «своей» лестнице во двор, вежливо поздоровался со знакомым еще со «старых» времен дворником Хасаном и направился по давно досконально изученному маршруту на службу.

Алексей Еланцев уже второй год как закончил учебу и поступил на службу в губернский земельный архив, куда его устроил по знакомству дядюшка, Николай Леонидович Еланцев, тогда уже смертельно больной и сокрушавшийся, что ничем больше не сможет помочь единственному любимому племяннику.

– Власть приходит и уходит, дорогой мой Алешенька, – повторял седой как лунь старый архивариус, годившийся юноше не в дяди, а в дедушки (он был старше своего брата на целых двадцать лет). – А Россия остается. Эта пена, – он обводил все вокруг себя рукой, – рано или поздно уляжется. И что же мы будем иметь? Все придется начинать сначала? Нет, Алешенька, наша с тобой задача – все сохранить для будущего, а остальное пусть решают другие. Хотя бы твой батюшка, обретающийся сейчас со своей идеей бог знает где. Нет, он тоже служил России всем сердцем, и не его вина, что Отчизна не приняла его служения…

Бедный, бедный Николай Леонидович… При обычной, размеренной и спокойной жизни он несомненно прожил бы еще лет двадцать как минимум и дождался бы вожделенных внуков, если не своих – чета Еланцевых так и осталась бездетной после смерти их единственной дочери, – то Алексеевых, но… Старуха Смерть всегда вносит свои коррективы в любые планы.

После смерти горячо любимого супруга Надежда Станиславовна слегла и больше не вставала. Открылись приобретенные в голодные и холодные послереволюционные годы болячки… Словом, Алеше теперь нужно было заботиться не только о себе, но и о ней. А тут еще это проклятое ГПУ… Страшная организация. Попробуй только не уважь ее «просьбу»…

Погруженный в невеселые мысли, молодой человек прошел пару кварталов и собирался было вскочить на подножку подъезжающего трамвая, как истошный женский вопль за спиной заставил его вздрогнуть и обернуться.

– Помогите! Помогите, люди добрые! – верещала какая-то броско одетая дама средних лет, судя по всему, «нэпманша» – одна из появившихся вдруг откуда ни возьмись легионов буржуа, благополучно переживших лихолетье, как тараканы за печью, и повыползших изо всех щелей, стоило кровожадному Гегемону научиться прятать свой оскал за неумелой и неубедительной пока улыбкой. – Помогите! Убили!

«Кого еще убили?» – только подумал Алексей, а ноги уже сами собой понесли его к стремительно росшей вокруг крикуньи толпе. Что поделаешь: молодость любопытна и легкомысленна.

Как это сплошь и рядом бывает, переполох не стоил и выеденного яйца. «Убитым» оказался упитанный бутуз лет семи от роду в матроске и коротких штанишках по презираемой «пролетариями» и их отпрысками «буржуйской» моде. Никто, как выяснилось, этого насупленного и с трудом сдерживающего слезы крепыша пальцем не трогал – просто какой-то беспризорник, подкравшись незаметно, сдернул с прилизанной головки «нэпманёныша» матросскую шапочку и теперь показывал язык в безопасном отдалении, напялив добычу на нечесаные вихры.