Михаил Ланцов - Русский медведь. Цесаревич Страница 15

– Но как же мы научимся строить? Ведь одними расчетами, как ты верно сказал, толку не получишь. Нужны мастера, что помогут да подсобят. Своих если растить, да без помощи, очень много шишек набьем.

– Так не только тот голландец к нам захаживал, – усмехнулся Головкин. – Не им одним живы. Насколько я знаю, Иоганн развернулся во всю ширину своей торговой души и по Англии, Франции да Испании кинул клич, дескать, можно пристроиться под крылышком у Петра Алексеевича. Полагаешь, только такие пеньки дубовые придут, что чертежей и расчетов не ведают и знать не хотят?

– Может, и не только, но их большинство будет.

– Верно. Оттого Монс и передавал в своих письмах, что просто так никого пристраивать не станут, требуя прежде всего мастерства и живого разумения. Те, кто таковым не владеет, как приедут, так и уедут. Останутся лишь толковые.

– Уедут и ославят нас, – тяжело вздохнул Федор Матвеевич.

– Да и пусть, – улыбнулся Гавриил Иванович. – Государь после года работ попросит тех, кто остался, отписать родственникам да друзьям верным, что у них все в порядке и дела идут хорошо. Вот и окажутся эти пустоголовые клеветники скоморохами освистанными. По крайней мере, Петр Алексеевич мне так сказывал. Кто знает, как оно на самом деле выйдет. Но, по-моему, неплохо должно сложиться. Толковые расчеты – великое дело. А если к ним еще мастеров корабельных рукастых да головастых приставить, то совсем замечательно.

– Неужто такие поедут к нам? Поди и у себя нарасхват.

– Жизнь штука непростая. Да и где мастерам с живым разумением трудиться, если вот такие пеньки дубовые по верфям сидят? Не поверишь, по всему Амстердаму корабли без чертежей до сих пор строят. А те, что рисуют в той же Франции и Испании, ни в какое сравнение с нашими не идут. Эскизы, как называет их Петр Алексеевич, а не чертежи. Без особых деталей, размеров да пояснений.

– Да уж, – тяжело вздохнул Апраксин. – Будем надеяться. Хотя мне, конечно, боязно.

– Глаза боятся, Федь, а руки делают… ежели с головой, конечно, дружат.

Глава 8

17 июля 1685 года. Петровская дорога, к северу от Троицкого монастыря, недалеко от опорного форта № 5

Петр ехал, ритмично покачиваясь в седле и разглядывая мотающийся личный штандарт, что чуть впереди гордо тащила знаменная группа. Черный косой лапчатый крест, окаймленный белым на сочном красном фоне. А в центре черный круг с изображенным на нем белым медведем, вставшим на дыбы. И все бы ничего, только вместо традиционного оскала у мишки хитрая улыбка да фаллос вполне человеческого вида. В общем – нехарактерный такой штандарт ни для Императора, ни для царя, ни даже для барона какого, напоминающий озорную сатиру на полковое знамя. Однако Петр настоял на нем, так как настроение поднимала ему одна только эта хитрая ухмылка белого топтыгина в сочетании с доброй эрекцией.

– Государь, – обратился к нему Александр Меншиков, привлеченный, несмотря на его тотальную клептоманию и сомнения Петра, к его делам из-за уверенности в абсолютной личной преданности. – А что там такое творится?

– Где?

– Да вон, возле форта, – махнул он рукой в сторону деревянной постройки в духе Дикого Запада.

В этот момент из ближайшей башни кто-то выстрелил, привлекая внимание.

– Боевая тревога! – крикнул Петр и кивнул Меншикову, дескать, командуй, не царю же лично солдат в атаку вести. А сам достал из чехла английскую зрительную трубу и принялся рассматривать диспозицию, пока Алексашка подготавливает роту сопровождения к бою. Впрочем, особой сложности в том не было, так как маршевую систему для хороших дорог царь «слегка» доработал, привязав отделение пехоты из двух звеньев к специально построенному фургону-транспортеру.

Очень, кстати, интересная конструкция у этой повозки получилась. Спереди, на облучке сидят двое: один правит, второй за компанию. Еще по четыре человека размещается с каждого борта лицом к обочине, размещаясь на продольных лавках с глубокой посадкой да при спинках и подставках под ноги, позволяющих спокойно покемарить. С кормы устроено багажное отделение с пожитками, куда можно ранцы сгрузить и прочее. А сверху вся эта «городуха» укрыта небольшим навесом из ткани, пропитанной вулканизированной гуттаперчей, для защиты от дождя и прочей мокрой гадости. Причем тащится такой пехотный транспортер всего парой беспородных кляч, которые спокойным шагом могли совершенно спокойно отмахивать по сорок километров в день, вместо стандартного пешего марша в двадцать. Вот и все нехитрое хозяйство, которое значительно повышало мобильность обычной пехоты при движении даже по плохоньким дорогам.

Так и сейчас – стрелки высыпали с насиженных мест вполне свежего и бодрого вида, несмотря на то что отряд завершал сорокакилометровый переход.

– Государь, – козырнул Меншиков спустя пару минут. – Рота построена и ждет твоих указаний.

– Отменно, – кивнул Петр. – Форт, по всей видимости, пытаются взять какие-то разбойники. Вон перестреливаться стали. Так что выходи на две сотни и залпами их причеши, благо что пули мы прихватили новые[16]. Задача ясна?

– Так точно!

– Действуй, – снова кивнул Петр и вернулся к наблюдению за группой бандитов, которые заметили их и стали готовиться к приему…

В то же время в опорном форте № 5

– Господи, – тихо причитал Дэвид Росс, испуганно посматривая на весьма приличную толпу матерых разбойников, вооруженных преимущественно холодным оружием, – куда же меня черти занесли? Сгину, как в болоте… даже могилы никто не найдет.

– Государь! – крикнул телеграфист, что наравне с остальными членами опорного форта были вооружены, стояли на угловых башнях форта и готовились к отражению штурма.

– Что?! – рассеянно спросил Дэвид.

– Государь! Видишь вон там, – махнул он в сторону шоссе[17]. – Личный штандарт Петра Алексеевича. Только он такого озорного топтыгина себе в друзья взял.

Дэвид Росс попытался проморгаться и разглядеть животное, что вздыбилось на знамени вдали, но три километра – слишком большая дистанция, тем более для старых, слабых глаз. Все-таки шотландцу было уже сорок три, что по тем временам было очень немало.

– А ты разве видишь, что на том знамени? Далеко ведь.

– Если честно, не вижу, – ответил уже сильно повеселевший телеграфист, – но таких цветов и узора в наших краях ни у кого нет. Да и форма на стрелках[18] новая, петровская. Ее только потешные носят.

– Хм… А ты что, тоже из потешных? Форма-то ведь вроде такая же.

– Так телеграфист же! – с гордостью произнес Фома. – Мы все проходили обучение в Преображенском.