Владимир Березин - Путевые знаки Страница 16

Математик раскрыл на скамейке гроссбух, чтобы ещё раз рассмотреть подклеенную в него карту. Мы определили направления по уцелевшим зданиям и рекомендациям нашего поэта.

Где-то здесь, в районе Австрийской площади, должны были обитать асоциальные люди, как выражались на «Петроградской», «грибники», как их назвал смотритель, и, видимо, те, кого зачем-то искал Математик.

Дома тут не были разрушены, но стёкол не было ни в одном окне. Мы вышли на площадь как настоящий спецназ, ощетинившись стволами. Впереди Мирзо, прикрывая корпусом своего босса, за ним Математик с пистолетом, дальше мы с Владимиром Павловичем по бокам, и сзади Семецкий со своим карабином. Семецкому я не очень доверял. Он человек хороший, да вдруг пальнёт куда-нибудь раньше времени. Но стрелять нам ни в кого не пришлось, и как раз от стрельбы-то нас Семецкий уберёг.

На проспект с Большой Монетной выкатились большие грязно-серые шары и, будто влекомые ветром, стали удаляться, исчезая за угловым домом. Шары были небольшими, примерно по колено взрослому человеку, но что-то в них было угрожающее, как в змеях, во множестве переползающих пути. Такое я видел в старой выработке около подземной реки Песчанки.

За секунду до того, как мы открыли бы огонь, Семецкий театрально закричал:

– Не стреляйте-е! Это же шары! Шары-ы-ы!

Его тон был таким, будто Семецкий стоял на эстраде во фраке и читал свои стихи публике. Тьфу, дурак! Я даже прыснул от смеха. Не смеялись только Математик и Мирзо.

Математик повернулся к поэту и недовольно заметил:

– Семецкий! Я сам вижу. Что это шары. Шары, а не цилиндры или пирамиды. Вы объясните, что это за шары.

– Что это за шары, никто не знает. У нас нет никакого знания о шарах. Но это не просто шары. Это – шары-ы-ы!

Вот бестолковый! Он был в плену каких-то образов, и Математику потребовалось минут пять, чтобы, тряся его за грудки, выяснить, что шары – очень странное явление. Псевдоплоть, одним словом. Перераспределяемая биологическая масса, которая могла принимать разные формы, но путешествовала, так сказать, методом качения. Опасность была в том, что шарам время от времени требовался живой белок. В принципе им было всё равно, что интегрировать в себя: кусок мяса, кошку или человека.

Семецкий их боялся панически, причём даже не боялся, а благоговел, то есть он относился к шарам как к поэзии, непонятному, но персонально к нему относящемуся божеству.

Мы переждали немного, но никто больше из-за угла не выкатился.

Довольно быстро мы нашли тот дом, о котором говорил смотритель. Тут действительно были следы людей и уж точно не двадцатилетней давности.

Мне место это не нравилось. Какая-то нечистота тут была, хотя никто и не нагадил в пустом облупленном парадном, да и пахло тут не затхлостью, а, как везде, пылью и спрессованным временем.

Семецкий, чуя, что дело пахнет жареным, сказал, что будет спать в дальней комнате, потому что оттуда лучше вид. Вид, как же! Поверил я в этот вид, наверняка он просто рассчитывал удрать, спрыгнув вниз, на ржавые крыши пристроек. Будь моя воля, я посоветовал бы ему это сделать, не дожидаясь оказии, просто так, профилактически. Мне не хотелось ничего спрашивать, и я ждал неизвестно чего. Так прошёл день, и я заснул, просыпаясь несколько раз в темноте и осоловело посматривая по сторонам.

Надо было собираться, но Математик велел нам не разговаривать и ждать. Нужные ему люди появились только к следующему вечеру.

Мирзо услышал шорох в доме раньше нас. Математик тут же припёр дверь в ту комнату, где спал Семецкий, здоровенным брусом.

Но звук этот тут же и стих. И мы провели день, тихо перемещаясь по комнатам и говоря шёпотом.

От нечего делать я тоже бродил среди поломанной мебели и обнаружил, что в одной из комнат, ровно посередине неё, пол пробит. Я чуть было не полетел вниз, куда вместо меня ливанул дождь старых газет и журналов.

Сто лет назад это были, наверное, книги в твёрдых переплётах или сборники по статистике какого-нибудь профессора экономики, а я отправил вниз подшивки «Знамени» и «Нового мира» – тех журналов, что я читал когда-то в заброшенной библиотеке близ метро «Аэропорт». Времена поменялись и ценности тоже. Я заглянул вниз и увидел, что на нижнем этаже дыра тоже симметрична моей и в темноте вовсе не видно, в какую преисподнюю отправилась настоящая литература прошлого века.

Потом я нашёл шкаф, в котором обнаружился труп крысы – высохший и мумифицированный. Рядом были пластиковые корытца, и в них, наверное, раньше была еда, превратившаяся в серый прах. Наличествовали даже бутылки – одна разбитая и вторая просто пустая с выкрошившейся пробкой.

Ничего больше тут не было, только в дальней комнате я нашёл настоящий письменный стол, заваленный пыльными книгами. Рядом на стене было написано непонятное: «Лукас, я на Ваське», какая-то белиберда и странные каракули.

Там были изображены два человечка друг на друге и странное существо с поднятыми руками справа от них. Этот рисунок явно изображал ядерного мутанта, пришедшего пожрать спящих селян. Для полноты картины неизвестный художник пририсовал ко рту мутанта воздушный пузырь с какими-то стёршимися уже от времени словами в нём.

На столе стоял старинный телефонный аппарат с диском.

Машинально я поднял трубку, и вдруг в ней затрещало.

«Чёрт, что это, – подумал я, – неожиданная электризация, что ли? Какие-нибудь слабые поля?»

И я очень аккуратно положил трубку на рычаги.

Утром заявился Семецкий. Как я и думал, предчувствуя стрельбу, он спрыгнул на жестяную крышу и, обежав вокруг дома, нашёл себе индивидуальную нору. А теперь снова поднялся по лестнице, идя на звук наших голосов и запах разогретых консервов. Вот начисто не было у этого человека чувства самосохранения, вот что я скажу.

Мы вышли и безо всяких приключений добрались до реки. Немного пугало меня только то, что обсыпанная цветочной пыльцой голова моя странно чесалась. Выходило, что идти нужно через Троицкий мост к Марсову полю, чтобы пройти на ту сторону. Так мы и пошли.

Семецкий приставал со своими разговорами к Математику, Мирзо молча шёл рядом, а мне Владимир Павлович тайком сделал знак поотстать.

Когда мы чуть притормозили, Владимир Павлович тревожно сказал:

– Ты пойми, мы им больше не нужны. Мы были им нужны, когда ты был пилотом. Теперь самолёт у нас разбит, и деваться нам некуда. Пилот им не нужен.

– Почему? Шасси можно починить. Нанять питерцев…

– А что им тут пообещать? Проживание в Изумрудном городе? Не смеши. К тому же всё равно придётся одного, а то и двоих из нас грохнуть. Мы все не поместимся в кабине. Ты посмотри на Семецкого, у него интуиция звериная, чистая, потому что он и сам по себе просто зверёк. Все поэты, говорят, звери. Математический наш начальник оттого так и ходит за нами, что звериным своим чутьём понимает: ему нужна защита. Он думает, что мы заменим ему друзей. Но мы исчезнем, а он останется здесь, живой или мёртвый. Тут его дом. А вот по дороге в Москву, если у нас, конечно, будет шанс отправиться в Москву, отдуваться в любом случае придётся нам с тобой. Или мы станем просто не нужны. Стреляные гильзы и то нужнее, чем мы, из них можно сделать массу полезных предметов. Можно, конечно, стать заправскими слугами-носильщиками. Вот утром они проснутся, и мы побежим и подадим им кофе в постель. Слыханное ли дело, чтобы взрослым мужикам подавали кофе в постель?

– Чё ты гонишь? Какой кофе? Это цитата какая-то, я не знаю, – пытался я его перебить.

– Всё равно, ты умеешь что-нибудь незаменимое делать? Вот то-то. Я – нет. Кажется, нет. А ты?

– И что делать?

– Думать, Саша. Молча и тихо думать, как мы можем с ними сжиться. Пока сила на их стороне, и бунт на корабле я не устрою, да и тебе не советую. Надо вступить с ними в симбиоз, сделать так, чтобы нашим упырям было выгодно быть вместе с нами, а не пустить нас в расход при первом удобном случае.

Я сопел, думая, как это я могу быть ещё полезен, кроме как бессмысленное вьючное животное. Кофе, что ли, по утрам варить? Да нет тут никакого кофеина, кроме как в таблетках.

– К тому же, – Владимир Павлович, видимо, решил меня добить, – а с чего ты решил, что он из Изумрудного города?

– Он сам сказал, что… – начал было я и осёкся.

Ну да, я всё время принимал это как само собой разумеющееся. Откуда ещё может быть этот человек с его знаниями, с его экипировкой. Вон даже бензин у них свежий, и приборы эти… Откуда такое может быть, где всё это может, нет, не храниться, а производиться?

А Владимир Павлович прав, ходили разные слухи. Например, у нас в Москве говорили, что есть такая реальная сила – бауманцы. То есть на станциях метро и в подземных бункерах рядом с Училищем имени Баумана, которое давно стало университетом, собрались не учёные, а инженеры и образовали свою технократическую коммуну. И в отличие от «чистеньких» университетских, бауманские занимались реальной инженерией, прикладными работами, многажды выходили на поверхность и незримо боролись с «университетскими» за власть. Впрочем, это были только слухи. Мы уже целую вечность жили в мире, в котором всё было построено на слухах, да только целую вечность мы научились этим слухам не доверять.