Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс Страница 16

Соголон стоит, замерев, и не оборачивается.

– Тебе нравится наблюдать, как мужчины набрасываются друг на друга, словно дикие псы? Это то, что тебя возбуждает, девочка? Любопытно, как на тебя воздействует мужчина, на котором нет ничего, кроме его самого?

Соголон не оборачивается.

– Я тебе сказал: убирайся.

Она не успевает сделать и пяти шагов, как ее сзади сбивает удар по затылку. Хозяин сбрасывает свой резной амулет, а затем кидается на нее, не давая опомниться, хватает за плечи и рывком переворачивает на спину. Голова чудовищно кружится. Хозяин что-то говорит, но изо рта выходит подобие рычания.

Голова Соголон откидывается назад в ту секунду, когда он хватается за ее нагрудную повязку, чтобы сорвать. Ему не удается, и он яростно дергает снова и снова. Соголон пытается его оттолкнуть, но он дает ей пощечину. Она задыхается, думает закричать, но он хрипит:

– Закричишь, сучка, вышвырну на улицу еще до восхода солнца, ясно?

Она поджимает ноги, но он, одной рукой сдавливая ей шею, с помощью другой руки и ног силится раздвинуть путь к низу ее живота. С измученным хныканьем она вырывается и высвобождает руку, чтобы расцарапать ему шею. Он снова с рыком ударяет ее по лицу. Удар оглушает, и довольно надолго. Она всё еще вяло пытается его оттолкнуть, перевернуться, но он уже задирает на себе ночную рубаху, выпрастывая наружу свой стержень.

– Не противься, передо мной тебе не устоять, – самодовольно говорит он и вонзается. Соголон зажмуривает веки и изо всех сил думает о чем-нибудь самом громком, самом диком, самом необузданном.

Буря с изжелта-серыми тучами, бурлящими как коровье молоко в кофе. Ливень, что разражается и затапливает пастбище. Ветер, который вначале свистит, затем воет, затем уже вопит, а затем сметает прочь деревья, дома, землю, синь неба, грязь и Башню Черного Ястреба, срывая с фундамента статую и запуская каменную птицу в полет.

Открыть глаза ее заставляют звуки немощного кашля. Ветер, шепчущий демон, взлохмачивает на табурете бумаги, вздымает парусом наброшенный на изваяние холст, после чего мягко опадает и проскальзывает мимо фигуры мбеле, ускользая через окно.

Прямо напротив распластался хозяин – голова под потолком, спина притиснута к стене, ноги раскинуты в стороны. Руки подрагивают, цепляясь ладонями за воздух. А грудь ему пронзает обломок балки, острый как наконечник копья.

Три

Bezila nati. «Они скорбят вместе с нами». К вечеру следующего дня старшая сестра госпожи Комвоно откладывает множество дел, завершения которых от нее ожидают боги, и предлагает свою щедро открытую грудь своей скорбящей сестре. Эта сестра приземиста там, где хозяйка высока, и толста спереди, как хозяйка сбоку, так что любой, кто посмотрит на нее, скажет: «Хвала богам за то, что они благословили тебя еще одним ребенком». У хозяйки детей нет, поэтому сестра производит на свет аж девятерых, все мальчики – старший чешется головой о дверную притолоку, младший оставляет детскую неожиданность в любой из комнат, куда заходит. Трое из шестерых ревут, двое из троих орут, восемь или девять верещат, четверо или пятеро хохочут, и по крайней мере десять раз сердитый голос им кричит: «А ну хватит!»

Все это помимо горя – однако каждому в доме сестра хозяйки дает понять, что прибыла, дабы разделить бремя скорби своей сестры. А какое это бремя, известно одним богам, ибо только они знают, насколько тяжело она загружена. Вот почему она каждый день требует фуфу[14] как из батата, так и из подорожника; три вида супа, по утрам двух цыплят, а также свежую козлятину и пшенную кашу, потому как все ее мальчики, кроме одного, вкус сорго на дух не переносят. И не вздумайте подавать это слишком горячим, иначе схлопочете оплеуху, или чересчур холодным, иначе вас ущипнут – чтобы еда была, по словам кухарки, «тепла детских ссанок», и тогда все вдесятером будут счастливы, что и вправду так. Сама же хозяйка не ест ничего.

Госпожа Комвоно была второй, кто увидел тело после того, как рабыня на рассвете, прокравшись из комнатки при поварне в библиотеку, где у них обычно происходят встречи с хозяином, вдруг своим визгом всполошила весь дом. Хозяйка по приходе домой от сестры, где было прохладней, но невыносимо шумно для сна, когда все девять чад просыпались по очереди и задавали ночи жару, тотчас направляется в комнату, откуда слышны вопли, надеясь застать своего мужа за чем-то ужасным, на что у него хватает смелости только в ее отсутствие, чтобы затем ему это предъявить. Кухарка и мальчики-близнецы подоспевают как раз вовремя, чтобы схватить госпожу за руки, пока она не грохнулась в обморок. Госпожа Комвоно визжит, голосит, плачет, воет, плюется и смеется над своим мужем – и всё это в манере, неподобающей благородной даме. Так говорит кухарка, замечая, что всего луну назад сама госпожа сказала бы примерно то же самое о ком-нибудь другом.

С обнаружением господского тела кухарка берет на себя верховодство всеми делами по дому, без указаний госпожи этим домом заправлять. Конец суете наступает в полдень, когда прибывает сестра госпожи с криком: «Что там с моим шурином?!» Хотя никто в доме не помнит, чтобы ей посылалась хотя бы весточка. Первое, что делает сестра, именующая себя «дамой госпожой Моронго», – распоряжается, чтобы тело перенесли из гостиной в одну из задних комнат, куда никто обычно не захаживает. В конце концов, не держать же покойника в семейных покоях, тем более что в нем дырка.

Госпожа Комвоно большую часть дня проводит в постели, и ей не хватает воли сказать своей сестре и девяти племянникам, чтобы они молчали – вы, мол, нарушаете мое горе. Кухарка начинает беспокоиться о том, что ее госпожа ест всё меньше и меньше, а через два дня хозяйка вообще перестает принимать пищу.

– Ай-ай, какой конфуз, – сокрушается ее сестра и добавляет: – Ну, раз так, дайте миску поглубже моему средненькому. Он вечно обойден вниманием со стороны старших и младших, так пусть хоть еда не пропадает даром.

В ту ночь кухарка идет к хозяйке проведать, не захворала ли та от горя, и застает ее крепко спящей, но не на супружеском ложе, а на полу. Думая, что