Александр Конторович - СМЕРШ «попаданцев». «Зачистка» истории Страница 16

Но следствием печальных достижений сих произошло явление еще более ужасное. Крестьяне, имея для продажи изрядный излишек хлеба, стали предпочитать не возить оный в Париж и другие города вовсе — понеже не видели в бумажных ассигнациях никакой для себя ценности. Вместо того большинство предпочло сокрыть свои хлебные припасы или тайком сбывать их тому, кто заплатит золотом. Правительство ввело продовольственный налог — сдачу обязательной нормы хлеба государству — но мерой той не удалось насытить голодных, ибо исполнялась оная спустя рукава: сами крестьяне добровольно не желали ничего сдавать, а потребного количества войск для выполнения закона силой у правительства не имелось в наличии. То же касалось и других продуктов, в селе производимых.

Конечный итог подобного правления, любезный Николай Иванович, вполне закономерно можете домыслить сами. Сообщу токмо, что сокрушительным результатом описанного действа правительства явилось то, что к маю месяцу в Париже порция хлеба, выдаваемая на одного человека, составила едва дюжину золотников[17]. Да и оную получить можно было лишь отстояв длиннейшую очередь в хлебную лавку. И не каждый раз то был выпеченный хлеб. Легко могла оказаться лежалая мука. А то и немолотое зерно. А иной раз — за неимением зерна, выдать могли рис. С коим несчастные люди, не умея готовить сего злака, не ведали, как поступить и иные выбрасывали наземь от досады. Однако рис получить еще за великое счастье счесть можно — хотя бы пришлось съесть его, размалывая собственными зубами. Но ведь зачастую и того не удавалось дождаться. Простояв в очереди целый день!

Люди доходили до полного отчаяния. Иные вовсе теряли человеческое обличье. Матери, которые ничего не в состоянии были дать своим детям, сходили с ума.

Одна мать в предместье отравила детей своих от безнадежности.

Другая — бросилась в колодезь.

Третья — продала каким-то разбойникам.

Доходило до людоедства за неимением ничего иного.

Какая надобна еще причина, дабы возникло всеобщее возмущение?»

4

И ведь говорил я им!

И Карно говорил: нельзя доводить народ до озверения! Проще решить проблему с продовольствием. И Роньону — коего выбрали аж главным комиссаром секции — говорил: вместо того, чтоб бегать в Конвент неорганизованной толпой, проще создать свою службу снабжения продуктами. А мне в ответ… Один: «Меры принимаются!» А второй: «Мы не можем позволить ущемлять наши права!» И глаза у обоих — стеклянные…

Как об стенку горох. И только потом я сообразил (тоже, блин, попаданец — носитель великого послезнания! — мог бы и сразу дотумкать), что каждую из сторон волновало в первую голову не положение с продовольствием. А желание свернуть шею противной группировке. Термидорианский Конвент жаждал загнать обнаглевшее быдло на его истинное место — в стойло. И ради этого не постеснялся бы пустить санкюлотам кровь в любых требуемых количествах. А санкюлоты предместий спали и видели вонзить нож в глотку сытым буржуям — и с этой целью готовы были кинуться на богатые секции вообще с голыми руками…

И останавливало их до сей поры только то, что революцию ж вместе делали!.. Бастилию брали, на Версаль ходили, Тюильри штурмовали, королю голову отрубили, кровавого Робеспьера скинули — и вдруг своих же резать?

Но разделение по классовому признаку уже произошло. Стоящие у власти становились все богаче. И им просто не было дела до какой-то мелкой заботы о куске хлеба — хватало иных забот: настоящих, государственных. После которых не обедать захочется, а напиться вдрызг — для расслабления. И с бабами побарахтаться — тоже знатное средство. Веками аристократией проверенное!.. А рядовые революционные массы… Когда у тебя все время жратву из-под носа утаскивают — не до христианского милосердия. Человек отчего-то так устроен, что страшно не любит, когда его ущемляют…

И пока «верхи» хоть как-то демонстрировали пусть не заботу о низах, а хотя бы солидарность: «Революционное отечество в опасности!» «Все на защиту Франции!» — единство в рядах сохранялось. Но с победой Термидора и казнью Робеспьера стремление к всеобщей справедливости «прекратило течение свое». А после отмены максимума, расцвета спекуляции, роста цен и убийственной зимы — голодная, пахнущая смертью весна провела окончательный разрез на теле парижского общества. На богатых и нищих. На правящих и бесправных. На сытых и голодных. На своих и чужих…

Когда я это понял — где-то в середине флореаля, — мне оставалось только плюнуть. И сосредоточиться целиком на проблемах Шале-Медона. Я еще в тот момент не попал под волну общего психоза. Хотя обстановка уже накалилась до последнего градуса…

— …Так. Отлично, Флеро. Продолжайте и дальше в том же духе! Военное положение остается в силе. Патрулирование не прекращать. Любые эксцессы — стрелять на месте невзирая на сословную принадлежность. Дальнейшее снабжение войск согласуете с генералом Беррюйе со складов военных лагерей — запасы гарнизона мы конфискуем на нужды города. С Беррюйе я говорил… Леон! Почему я не вижу обновления наглядной агитации на улицах? Деньги вам выделены и отговорки меня не интересуют! Мне надо, чтоб на каждом углу висел плакат «Война с голодом!». И не только в богатых секциях — но и в предместьях тоже! Чтобы и до них дошло, что не только им все по жизни должны, но и от них кое-какие усилия требуются!.. Кто у нас следующий? Уполномоченный по продовольствию? Более чем кстати! Слушаем вас, гражданин Бабеф!..

— Запасов хлеба в городе осталось на неделю. Барки по Сене перестали прибывать, поскольку слух о конфискации привозимого хлеба дошел до поставщиков… Необходимо что-то предпринимать…

— Обязательно предпримем!.. А что у вас с продотрядами?

5

И ведь надо было после всего этого додуматься — ко мне же и прийти!

С предложением возглавить деятельность.

С обеих сторон сразу… От Конвента — командовать войсками, направляемыми против предместий, а от Роньона — ну закинуло человека высоко, что скажешь, он теперь один из ведущих вождей оппозиционеров Сент-Антуанского предместья, падать, если что, больно будет — встать во главе отрядов санкюлотов! Мать за ногу оба ихних дома!..

У меня план горит. («Какой Стокгольм — у меня гвоздики вянут!») У меня своих людей кормить надо. (Или кто-то думает, что мы тут святым духом питаемся? Или бумажными ассигнациями?) Одевать и обувать. Селить где-то (в палатках в чистом поле?). У меня снабженца нормального так и не появилось — все еще сам по всем вопросам бегаю! Наконец — конструкторской деятельность тоже надо когда-то заниматься! (У меня ворох эскизов и расчетов недоделанных валяется!) У меня газовый завод в предпусковой фазе и осветительное оборудование в черновой сборке!! (Лебон ходит зеленый (от волнения, видимо, не иначе) и смотрит на меня собачьими глазами — если я его не протолкну, хрен когда об нем еще вспомнят!..) У меня метеозонды не из чего делать!! И приборную нагрузку к ним тоже!! А ко мне тут с такой хренотенью!..

Послал я обоих. И Конвент и Роньона с его оппозицией. Причем — это ж надо! — от Конвента послать мне пришлось самого Барраса. Вот ведь: когда я к нему ходил, так и не пошевелился! А сейчас — сам отловил в коридоре Тюильри для конфиденциального разговора, не погнушался… «Зная ваши выдающиеся военные способности и проявленные вами большие организаторские таланты, а также вашу глубокую осведомленность о делах предместий, обращаюсь к вам, генерал…» Вот радости-то немерено: карательной операцией командовать! Сильно, видимо, термидорианцев припекло, раз даже про меня вспомнили…

Боюсь, не понравился Баррасу мой ответ. Так что впредь мне на его благосклонность рассчитывать не стоит. Несмотря на наше былое знакомство. Ну да — переживем как-нибудь: нам с ним детей не крестить…

А Роньон — так тот вообще… Решил, что я возьмусь организовать «мирную вооруженную демонстрацию» в виде похода на тот же Тюильрийский дворец. Младенец. Как военный, так и политический. Раскатают их — к гадалке не ходить. А если и не раскатают (Ну, каким-то чудом, божьим попущением. Или, допустим, я — ну, то есть Наполеон, конечно — кое-чего могу придумать, имеются некоторые мысли чисто в порядке рассуждения…) — то что мне толку от такого успеха кроме «глубокого морального удовлетворения»? Порядка не то что не прибавится — а еще только больше убавится. Потому как каждая кухарка нынче желает управлять государством, а не заниматься своим профессиональным делом. Плавали уже — знаем… Причем как я, так и Бонапарт. И чего мне потом с этим бардаком делать?

Попытался я ему объяснить — в который раз уже! — в чем суть их проблемы, да что толку? Не желающий слышать — не услышит: «Свободу патриотов ущемляют! Все честные граждане не могут оставаться в стороне! Мы должны как один сплотиться вокруг идеалов Революции! Суверен должен сказать свое слово!» Ну да, конечно — суверен, он скажет… Мозолистой рукой… Опять запустив изобретение доктора Гильотена на полную мощность… Для установления окончательной справедливости… А потом вымрет посреди городу Парижу от полной неспособности наладить снабжение продовольствием…