Андрей Фролов - Кредит на милосердие Страница 16

Напильник сначала обезумел. Кричал, всё порывался схватиться за автомат. Успокаивали сразу всеми старшаками, переполошили половину лагеря. Разумеется, директор знал о пагубных привычках помощника, но убийство своего, кропоткинца, было одним из самых страшных преступлений в его крохотной детской империи. Митяй, сидящий на стуле напротив другана, равнодушно ожидал расправы. Сам ведь пришел сознаться, ничего не скрыл, а ведь мог бы за ограду – и ищи ветра в поле.

Директор это, в конце концов, признал и осознал. Правда, к тому времени убийца Клёпы почти три дня провел в холодном карцере, но это ничего. Еще и не в таких местах приходилось ночки коротать, Митяй был привычным. Да и доброжелатели помогли…

А затем директор рассудил единственно возможным способом.

Изгнание.

Навсегда, без права возвращения. На произвол жестокой судьбы, на все четыре стороны, с минимумом вещей и жратвы, без оружия и лекарств. Ан нет, не выдержало в итоге сердце, вот какой подарок сделал…

Митяй услышал, как за спиной закрываются ворота. Посмотрел в неприветливое небо, готовое разродиться то ли дождиком, то ли мокрым снегом. И зашагал от Кропоткина прочь, еще не очень представляя, куда держать путь.

CREDITUM XI

Давно, очень давно они жили своим укладом. При необходимости Варвара могла бы вспомнить всех своих прародительниц до двадцатого колена, так давно это началось. Жили в глуши, выбираясь в большие села и города только для того, чтобы найти себе мужчину, дарящего семя. А затем возвращались, храня под сердцем новую звездочку, яркую и сильную. Живое тепло, идущее по стопам всех женщин их рода.

Именно благодаря этому образу существования Варя и не понимала, почему пару зим назад люди вдруг стали делить свою жизнь на две половины. Проводить глубокую, как борона, черту, отделяя то, что было раньше, от того, что стало сейчас.

Да, конечно, лес-батюшка вздрогнул, сотрясся, роняя могучие сосны и вставая на дыбы норовистым жеребцом. Вспухли новые сопки, кое-где земля просела низко-низко, изломавшись и растрескавшись. Появились новые речки, горячие источники, в которых так хорошо купаться или стирать одежку. Но и это не стало для женщин отправной точкой, за которой жизнь вдруг превращалась в лютого врага. Этой точкой стало раннее утро, когда бабушка обманула ее, выпроводив из дома, отправив на проклятую Кривую Косу, на которой и посылка-то не ждала…

Вот тогда всё изменилось. Прорвало привычный ход вещей, навсегда перечеркнуло прошлое. Вышвырнуло на берег, будто рыбину, по первости заставляя жадно глотать чужеродный воздух, сжимая сердце в болезненный комочек. И плакать, плакать беспрерывно, пока не высохло тело.

Это утро Варвара не забудет никогда, пройди еще хоть сто зим. Не забудет, как бабка спасла ее, углядев беспощадное зло в наступающем рассвете.

Сейчас, сидя на поваленном бревне и завороженно глядя на просеку для саней и вездеходов, Варя снова и снова вспоминала тот день. Опустошенная, одинокая, раздавленная в лепешку…

О том, что ее обманули и что-то не так, она поняла за пару верст от дома, уже вышагивая по таежной тропке. Шла уверенно, привычно, мысленно беседуя с окружающим лесом и делясь с ним последними новостями. Он-то и намекнул, что близится неладное. Мелькнула тревожно белка, застрекотала сорока, и девушка – дивной красоты девушка, не прожившая на безгрешной земле и восемнадцати зим, вдруг встала как вкопанная.

Глаза ее распахнулись, дыхание прервалось, рот приоткрылся. Варвара обернулась, как будто могла рассмотреть их скрытный дом через стены темно-бурых великанов, обступивших тропу. А затем побежала обратно, уже не заботясь о том, как сохранить силы или не стоптать подошвы.

О том, что ничего не сможет поделать, поняла чуть позже, когда добралась. Тогда же хлестнула жгучая мысль, что нужно прятаться, иначе заступничество Любавы будет напрасным. Она ясно услышала ее низкий голос, спокойный, но строгий.

– Стой, внучка. Прячься, миленькая, всё будет хорошо…

И зайцем нырнула в кусты, припадая к твердой заиндевевшей земле.

Вездеходов было два. Судя по отвратительному запаху и маслянисто-черному дыму, коптящему воздух над избой, работали машины на дерьме. Таким же оказалось и содержимое.

Один за другим два компактных «Пионера» вкатились на пятак, условно считавшийся внутренним двориком. С ревом, гулом и струями дыма. С гиканьем людей, высовывающихся из приоткрытых окон. Машины были модернизированы, но грубо, топорно, абы как. Наваренные со всех сторон листы жести превращали вездеходы в боевую технику, защищая пассажиров от пуль, поручни и сиденья позволяли желающим ехать прямо на крыше.

Перепахали двор, крутанувшись на месте, сломали заборы и прыснули вооруженными, по-хозяйски спрыгивавшими с высоких зубастых гусениц. Мужчин была дюжина, все с ружьями или арбалетами. А еще, что отныне заставляло Варю до ломоты стискивать зубы, поражаясь гнилости душ и сердец, там были две женщины. Тоже вооруженные, в удобной походной одежде, они олицетворяли для Варвары образ нового, ранее незнакомого ей мира. Жестокого, бесполого, коварного и не имеющего никаких якорей или правил.

Любава вышла к непрошеным гостям спокойная и улыбчивая, вытирающая мокрые руки подолом передника. Знала, предчувствовала, как это было заведено издавна, а потому и не пыталась укрыться от судьбы. Пусть и такой недоброй.

Старушка встала на крыльце, такая сухая и крохотная, но еще крепкая и готовая ко всему. Взглянула на восток, куда отправила внученьку, но взгляд спрятала, чтобы ненароком не догадались… Интересно, почуяла, что внучка близко, в нескольких сотнях шагов?

Хозяйка заимки что-то спросила у пришлых, негромко и вежливо, как и прожила жизнь.

Ей ответил самый высокий, которого Варя сразу записала в вожаки. Именно за его спиной толпились, переминаясь с ноги на ногу, еще четверо, включая женщин. Остальные же, с любопытством осматриваясь, разбрелись по двору. Один открыл кривенькую дверь сарая, загремев инструментами, а еще трое расхлябанной походкой направились к коровнику.

Варвара закусила губу, совсем не чувствуя слез, катящихся по лицу. Тем проклятым утром она еще не оставляла надежды, что бабушка Люба сумеет договориться с лихими людишками. Зашептать, после чего те уйдут и всё останется, как прежде…

Любава покачала головой, словно сетуя на неразумность гостя, и задала новый вопрос. Вожак что-то сказал, отчего шайка захохотала так, что услышала даже Варя в своем укрытии. После этого шагнул вперед, отталкивая старуху с дороги, и бесцеремонно прошел в дом. Четверо последовали за ним, причем одна из женщин добавила бабке тычка, чтобы не мешалась.

Теперь Варя рыдала почти в голос, даже не опасаясь, что ее могут заметить. На губах оставались отметины, назавтра налившиеся настоящими кровоподтеками, но девчонке было наплевать. Не в силах смотреть, но и не в состоянии отвести взгляда, она наблюдала за тем, как рушится ее привычная жизнь.

Двое бандитов, над чем-то посмеиваясь, выводили из пристройки верную Ластенку. Корова чуяла недоброе, мотала головой и жалобно, с каким-то незнакомым ранее надрывом мычала, упираясь всеми ногами. Следом появились еще несколько мужчин, держащие под мышками кормилец-квохтушек, а последний нес коробку с яйцами.

Мелькнула мысль, что теперь жить станет труднее. Многим труднее. Может быть, и совсем не жить, если к зиме на хуторке не появятся новые звери. Варвара наблюдала, как бандиты уводят скотину, позволявшую им выживать, и машинально, почти не цепляясь за печальные мысли, раздумывала о том, что придется просить помощи деревенских. Ну да ничего, лето на носу, что-то придумают, главное – не унывать, да и лес всегда поможет…

Любава кинулась на чужаков, когда мужики принялись скручивать головы кур. Ухватила лопату, стоявшую возле входа в дом, ту самую, которой еще совсем недавно убирала со двора снег, обнажая пятак для весеннего солнца. А потом всё произошло так быстро, что Варвара не успела даже вскрикнуть.

Бабушка с немыслимой для своего возраста прытью подскочила к ближайшему бандиту, забросившему ружье за спину. Широко размахнулась и впечатала деревянный штык прямо в удивленную рожу, покрытую язвами. Что-то хрустнуло, словно об колено ветку переломили, на черенок брызнуло красным, и мужик завалился на спину, хватаясь за лицо.

А затем щелкнул выстрел, один-единственный, но такой громкий… После которого наступила тишина. Полная, кромешная тишина, окутавшая оцепеневшую Варвару ватным одеялом, отрезавшая даже звуки любимого леса, не сумевшего защитить…

Любаве выстрелили в затылок, и сделал это сам вожак, показавшийся на крыльце. Грабители высыпали на улицу, и девчонка заметила в чужих руках нехитрый скарб, которым была богата их изба. Убирая пистолет в набедренную кобуру, вожак отшвырнул в сторону свою драную шапку, примеряя обновку. С полнейшим безразличием Варя увидела, что это ее собственный малахай, не раз сберегавший уши в самый лютый мороз.