Дмитрий Дашко - Стажер Страница 16

Места вокруг лежали потрясающие по красоте. При иных обстоятельствах я бы не преминул ими полюбоваться, но, когда в спину тебе тычут стволом автомата, мысли становятся примитивными: дойти, поесть, поспать. И, разумеется, главное – дожить хотя бы до следующего рассвета.

Мне было плевать на величественные сосны, сухой даже в ненастье игольчатый ковер под ногами, краски увядающего леса. На пение птиц, на разносящийся на многие километры стук дятла, на рыжих муравьев, неторопливо спешащих к своей цели. На затянутое облаками причудливой формы небо, на редкое и потому особенно ценное тепло солнца. Роскошно красные закаты – отрада влюбленных и поэтов – волновали меня куда меньше сегодняшней скромной пайки: пары сухих печений и нескольких глотков обеззараженной воды.

Дикие разрешали нам пользоваться спецтаблетками. Видимо, не желали, чтобы мы начали фонить раньше времени. Смотрели на нас как на пустое место, в разговоры не вступали, но и не запрещали торопливого общения украдкой.

С одним из яйцеголовых у меня возникло нечто вроде приятельства. Сошлись мы как-то само собой, словно некая сила подтолкнула нас друг к другу. Стоило перекинуться парой слов, и я почувствовал к этому добродушному парню большую симпатию. У него были темно-русые волосы с рыжеватым отливом, короткая челка и редкие конопушки на лице.

Вячеслав был лет на двадцать старше меня, все называли его Жуком. Сначала я думал, что это прозвище, но он объяснил, что Жук – его настоящая фамилия.

– А вот до отчества я еще не дорос, – засмеялся научник, намекая на невысокую, по сравнению с остальными, ученую степень.

Больше всего регалий имел академик Баталов. Он был руководителем научного центра, развернутого в одном из поселений. Угодившие в плен ученые составляли его немногочисленную «свиту». Внешностью академик напоминал обезьяну – лысоватый, кривоногий, сгорбленный, с непропорционально длинными руками и низким выпуклым лбом. Мне казалось, что именно с ним дикие в первую очередь начнут сводить счеты, но, к немалому моему удивлению, мутанты относились к Баталову довольно снисходительно, груз на его плечах был легким, пайку он получал больше нашей, я ни разу не видел, чтобы его пытались ударить, хотя остальным неоднократно перепадало.

На последнем привале Туз приказал всем пленникам закатать рукава. Мы удивились, но ослушаться не посмели.

Ночь выдалась прохладной. На небе блекло светили чужие звезды.

Туз по очереди обошел всех с пистолетом для инъекций. На Большой земле, после того как началась эпидемия СПИДа, они были запрещены. Но мутанты чихали на все запреты. После ка-волн распространенные людские болячки пугали изгоев не больше пуховой подушки.

Инъектор зашипел, впрыскивая красноватую жидкость. На руке вздулась «пуговка», словно от манту.

– Что это было? – спросил я.

– Не ссы, не сдохнешь, – бросил Туз, переходя к следующему «пациенту».

Инъекция подействовала странным образом. Меня сразу потянуло в сон.

Я проспал до самого утра как убитый, не обращая внимания на стылую землю под собой. Замерз страшно. Другие пленники – тоже. На рассвете все клацали зубами.

Видимо, все шло по плану. Туз довольно кивнул.

Я осторожно потрогал рукой вздувшуюся «пуговицу». Она заметно затвердела и слегка уменьшилась в размерах. Болезненных ощущений не было, приятных тоже. Просто инородное вещество под кожей. Я решил, что нам ввели какой-нибудь антирадиационный препарат. Лишь бы не было побочных эффектов, а то сам не заметишь, как хвост вырастет.

Вполне возможно, впереди радиационный очаг, от которого не спасают традиционные таблетки из егерской снаряги. Их в шутку называли виагрой.

Вместо завтрака нас напоили мутной жидкостью, напоминавшей растопленный жир. Густая жижа с трудом вползала в пищевод, но, после того как мне удалось сделать пару глотков, организм моментально согрелся. Я даже ощутил прилив сил.

Под действием этой жидкой дряни мы отмахали еще с десяток километров, прежде чем увидели вдалеке тянущиеся к небу струйки дыма. Значит, лагерь диких уже близко. Сначала я почувствовал облегчение: ну как же, долгий путь позади, скоро избавлюсь от опостылевшего рюкзака. Потом меня начали терзать нехорошие предчувствия. Вряд ли пленник вроде меня представлял хотя бы мало-мальскую ценность. Попользовались, теперь можно и списать со счетов, способ зависит исключительно от фантазии. Самый простой вариант – пристрелить и бросить в лесу. Через полчаса от меня даже косточек не останется. Кому обглодать, найдется.

Есть и другие способы, гораздо хуже – отдать, скажем, Фишке, потешить его нездоровые наклонности. Я опасливо покосился в его сторону. Он в ответ улыбнулся, обнажив желтые гнилые зубы.

– Вот мы и дома, – довольно произнес один из конвоиров.

Я его радости не разделял.

Накатила такая волна отчаяния, что я едва не бухнулся лицом в землю. Выручило чувство достоинства, вернее, его остатки. Упасть и тем самым приблизить конец я всегда сумею. Пока человек дышит, он обязательно надеется. Вот и я надеялся, сам не зная на что.

Скоро представился случай разглядеть поселение диких в деталях.

Сначала мы уткнулись в высокий бревенчатый частокол. Строители, не удовлетворившись заостренными концами бревен, пустили поверху еще и колючую проволоку. Благодаря заброшенным лагерям ее всегда хватало в избытке. Вместо классических сторожевых вышек стояли деревянные башни с узкими бойницами, сложенные по всем правилам фортификации. Это была настоящая крепость, и как ее не разглядели сверху, осталось для меня загадкой. Возможно, из-за большого количества воздушных аномалий сюда практически не залетали вертолеты или эти края было принято считать безлюдными.

Дикие позаботились, чтобы никто не смог подобраться незамеченным. Вся трава в округе была тщательно скошена, а петляющий маршрут, по которому нас вели до огромных, окованных железом ворот, недвусмысленно свидетельствовал о наличии минных полей с единственным безопасным коридором. Хотелось верить, что никто в отсутствие Туза не сделал «перепланировку», иначе у нас появился бы шанс неприятно поразить птиц высотой полета.

Ширина бурых от времени ворот была рассчитана как минимум на грузовик, но автомобили в АТРИ применялись редко, пешеходы проникали через калитку. Ее любезно распахнули перед нами два мордоворота, увешанных оружием, как революционные матросы. Они радостно улыбались нашим конвоирам, пожимали им руки.

Туз отдал два или три коротких распоряжения и ушел, нас погнали дальше.

За частоколом обнаружилось несколько вагончиков-бытовок, в каких обычно живут строители, с десяток почерневших деревянных домов, окруженных внушительными поленницами, пара металлических ангаров, покрытых облупившейся краской, сквозь которую проступали пятна ржавчины. И много землянок, топившихся по-черному.

Было холодно. Руки и ноги закоченели, стали деревянными и непослушными. Изо рта вырывался пар. Я тяжело и хрипло дышал, меся ногами густую грязь. Сил прыгать через лужи, словно сайгак, уже не осталось.

Но всего сильнее угнетала обреченность. Место было мрачным и отчужденным, нагоняло беспросветную тоску. Даже зеленая трава казалась серой. Краски поблекли, воздух протух. Здесь не хотелось жить и, тем более, умирать. Но обитатели деревушки жили тут, умирали сами и заставляли умирать других.

Нас вывели на просеку, которую условно можно было назвать центральной улицей. Она упиралась в открытый ангар.

Минута ходьбы, еще одна и еще. В проеме ворот появился бородач в серой телогрейке, с охотничьим ружьем за спиной. Ни дать ни взять колхозный сторож из старого кино. И как-то по-киношному он жевал бутерброд, аккуратно смахивая с бороды крошки. Взгляд этого типа не выражал ничего, кроме скуки.

– Принимай гостей, Калистратыч, – крикнул один из охранявших нас бойцов.

– Ох-хо-хонюшки, – по-стариковски проскрипел бородач. – За что мне такое наказание? Даже стопарик из-за вас, окаянных, пропустить не успел.

Он осмотрел нас хозяйским взором, так в восемнадцатом веке барин оглядывал новых крепостных.

– Давай, заводи. Оформлять будем.

Последняя вырвавшаяся из уст Калистратыча фраза сбивала с толку. Неужели сейчас на меня заведут какие-то бумаги, внесут данные в бланк, подошьют в дело? Словно я не в плену, а в ЖЭКе, куда явился за справкой.

Внутри ангар больше походил на склад. Вдоль стен аккуратными рядами стояли ящики. Тут было все, начиная с тушенки, сгущенки и прочих консервов и заканчивая оружием, преимущественно стрелковым, еще советского времени. Никто на это добро не покушался, разворовать не спешил. Видимо, крысятничать среди диких было не принято.

Заметив мой интерес к оружию, Калистратыч слегка поцокал языком и прибавил:

– Не балуй, малый. Худо будет.

Я поспешно отвел взгляд. Как говорится, и хочется, и колется, причем колется ощутимо.