Юрий Корчевский - Канонир Страница 17

— Акакий, ты ещё не выбрался — радоваться будем, когда Москва позади останется.

И как накаркал. Впереди показался деревянный мост, перила его уже пылали, а по мосту вовсю бежали люди. Фрол вдруг заорал:

— Мачта!

Я посмотрел на мост, на мачту. И похолодел. Похоже, верхушка мачты — на уровне моста. Если удастся пройти точно по центру, то угодим под самую высокую точку арки моста. Может быть, и повезёт пройти. Мачту можно и срубить, но тогда лишимся паруса, а команды, чтобы грести вёслами, нет. Хоть плачь.

Мы с Фролом с напряжением смотрели, как приближается мост. Акакий вцепился в рулевое весло, ювелирными движениями подправляя ход судна. Уф–ф! Мачта верхушкой своей царапнула за брёвна моста, судно дёрнулось, но прошло.

Однако на этом наши приключения, увы, не кончились. От горящих перил и настила моста сыпались искры, и парус начал тлеть. Фрол схватил ведро, зачерпнул забортную воду и стал с размаху плескать на парусину. Я последовал его примеру и стал заливать водой угольки, падающие на палубу. Это было бы даже не смешно — сгореть в огне на судне посередине реки.

После бешеной работы вёдрами занимающийся пожар удалось погасить. Палуба была залита водой, по горящих угольков не было. Парус имел несколько прожжённых дырок, намок и слегка обвис, но тем не менее исправно выполнял свою функцию — тянул ушкуй вперёд.

Потянулись пригороды, называемые посадом. Здесь рёв пламени был уже практически не слышен.

Мы почти одновременно обернулись. Над всей Москвой стояло зарево, всё было затянуто дымом. Ветер порывами кидал на нас клубы гари, принося запах горящего дерева, ткани, кожи, шерсти. Мне подумалось, что этот жуткий запах и увиденный рукотворный апокалипсис мне не забыть до конца своих дней. Потрясённые, мы смотрели на горящий город, пока лёгкий толчок в борт не заставил заняться судном.

Ушкуй левым бортом подошёл к берегу, мягко к нему притёрся. Не сговариваясь, мы с Фролом опустили паруса. Мы были уже в безопасности, до горящего города — не менее половины версты. Было жутко смотреть на пожар, в котором сейчас гибли десятки тысяч русских и ещё — чувство собственного бессилия перед грозной стихией огня. В эти минуты я ненавидел и хана Девлет–Гирея, учинившего пожар, и царя Ивана Грозного, трусливо сбежавшего от крымчака и не организовавшего оборону на дальних подступах Москвы.

А ведь ещё совсем недавно в Великом Новгороде царь с кромешниками учинил бойню, сравнимую по числу жертв с потерями от великого пожара. Невелика заслуга — воевать с собственным покорным народом, — что же ты татар не остановил? И где же прячутся твои опричники? — Слова сии чуть не сорвались с моего языка, но я стиснул зубы и промолчал. У Фрола и Акакия по чёрным от копоти лицам текли слёзы.

— Это же сколько народа безвинного сгинуло, — сказал кормчий, рухнул коленями на палубу и стал истово молиться.

Я не стал. Грехи у народа конечно же были, но главный грех лежал на Иване Грозном. Вот ему бы и молиться, замаливая своё неумение и трусость.

— Вставай, Акакий, надо дальше уходить, пока можно. Не приведи Господи, отрядик какой татарский прорвётся пограбить, а тут мы — роскошный подарок с полными трюмами добра.

— И то верно, — вставил Фрол. — Юра дело говорит.

Мы оттолкнулись вёслами от берега и поплыли дальше.

Постепенно запах гари ослабевал. Воздух становился чище, ветер приносил запахи трав. А вот река становилась уже, мелела, и вскоре мы остановились.

— Не дело вперёд идти — на мель судно посадим, втроём ни в жизнь потом не снимем. И без того развернуться обратно уже тяжело. Приставать к берегу надо, переждать.

Сказав так, Акакий бросил рулевое весло, помог спустить паруса.

Это правильно. Река узкая, с любого берега нас хороший лучник вмиг перестреляет, а паруса на мачте издалека видны.

Фрол с носа судна соскочил на берег, закрепил за дерево верёвку. Эх, жаль, что когда в спешке рубили швартовы на Москве–реке, сходни упали в воду, а вытаскивать их на борт уже не было времени.

Мы с Акакием сели на корме, поглядывая в сторону Москвы. Дым стал поменьше и не такой чёрный, но пожар ещё бушевал. Есть и говорить не хотелось — все мы были подавлены увиденным бедствием.

После долгого молчания разговор начал Фрол.

— Что дальше делать будем? Москвы нет, купца, что утром товар смотрел, не найдём. А может, его уже и в живых нет.

Наступила долгая тишина.

— Может, в Муром вернёмся? — неуверенно проговорил Акакий.

— И что ты там жрать будешь? На сухой хлебушек перец сыпать, что в трюме лежит? — обозлился Фрол.

Оба посмотрели на меня.

— Так, давайте подумаем. В Москве в ближайший год делать нечего.

Фрол и Акакий согласно кивнули. С этим утверждением после увиденного не поспоришь.

Я продолжал:

— Вниз по Москве–реке идти на Оку неразумно — там татары могут быть.

Оба слушали меня с большим вниманием.

— Новгород о прошлом годе царём разорён, торговли, считай что и нету. Что остаётся?

— Вологда, — сказал Фрол.

Акакий поморщился.

— Тверь.

— Уже лучше, но я предлагаю Псков.

— Почему? — одновременно спросили оба.

— От татар далеко, государь город разорить не успел, иноземных купцов много, по реке на нашем ушкуе до Пскова дойти можно, а там и товар продать. Ну как?

— Пустое говоришь! — махнул рукой Акакий. — Мы едва до Москвы дошли. Нас трое всего, а ты — «Псков».

— А кто сказал, что мы втроём поплывём? Народ сейчас из Москвы бежит. Многие остались без кола без двора, денег нет, ремесло сгорело, а кушать хочется. Почему людей в команду не взять? И нам польза, и они с голоду не помрут. Будем платить, как купцы платили. Продадим во Пскове товар и рассчитаемся.

— А что? Дело! — воскликнул Фрол.

Акакий долго молчал, раздумывая, потом согласился.

— Пожалуй, это лучший выход. Не бросать же ушкуй! Я на нём шесть лет отплавал. Крепкая посудина. К тому же товар больших денег стоит. Командуй, атаман!

— Это кто атаман?

— Ты! Не рубил бы швартовы — не ушли бы из Москвы, сами бы сгорели. Тебе везде удача сопутствует. Кто в Стамбуле денег заработал и потом подарок от визиря получил? Ты! Кто после Мурома па стоянке тревогу поднял и от татей судно оборонял? Опять ты! Не твоя вина, что нас трое осталось — разбойников было слишком много. А не подними ты тревогу да не рубись отчаянно — мы бы все раков на дне кормили. Кто‑то же должен во главе быть? Моё дело — судном править, а ты правь нами — у тебя это получается.

Тьфу ты, опять попал, как кур в ощип. Отвечать за себя легче, чем за ватажку, пусть и малочисленную пока.

Я встал:

— Согласен, други!

ГЛАВА IV

Развернуть судно втроём нам не удалось; после нескольких бесплодных попыток мы стали вёслами отталкиваться от берега, и течение само потихоньку сносило нас к городу.

Когда река стала шире, Акакию удалось развернуть ушкуй. Теперь можно поставить парус. Мы поставили малый — с большим управляться вдвоём без должного навыка было тяжело и неудобно.

Дыма над Москвой уже не было.

Мы подошли к Москве поближе — вдали виднелись постройки предместья — и пристали к берегу. Дальше продвигаться было опасно. Кто в Москве хозяйничает — мы не знали. Может — злобные крымчаки рыщут по пепелищам, отыскивая оплавленные куски серебра и золота. В богатых домах и церквях злато–серебро было, не всё успели забрать с собою хозяева.

Как избранный атаман, я решил не рисковать судном с грузом, а наведаться в город в одиночку.

Перекусив наскоро сухарями и напившись чистой речной воды, я двинулся к городу по грунтовой малоезженой дороге, что вилась вдоль Яузы. Навстречу попадались редкие беженцы — с закопчёнными лицами, в прожженной местами одежде.

Я подошёл к небольшой группе жителей, что присели отдохнуть в тени.

— Здоровьичка всем.

В ответ — молчание и пустые безразличные взгляды. Понятно — люди были в психологическом шоке от увиденного и пережитого.

Чем ближе я подходил к Москве, тем больше встречалось мне беженцев. Кто‑то шёл сам, кого‑то жители несли на себе. Маленькие дети держались за юбки матерей, отцы семейств несли на себе узлы с нехитрым скарбом, что успели захватить в суматохе.

Уже недалеко от города я увидел троих степенных мужиков с топорами за поясом. По характерной манере носить топоры я опознал в них рязанцев. Так носили инструмент только они. Под тяжестью топора пояс перекашивался на одну сторону, и рязанцев называли «косопузыми».

— Из Рязани? — спросил я.

— Из неё, родимой.

— В Москву?

— Да ты чего, совсем без глаз, али не слышал ничего? — изумились мужики. — От Москвы, почитай, не осталось ничего. Эвона, сам погляди.

— Да видел я, но думал — отстраивать спешите.