Сергей Соколов - Коллектор Страница 17

— Уж этому я тебя хорошо научил, постоять за себя. Так что за первый этап я спокоен. Второй тоже не должен вызвать особых сложностей, ты умеешь думать и рассуждать, а это важнее любых зазубренных знаний. То, что ты замкнут, тоже может обернуться плюсом, скажем, агенту-следователю излишняя болтливость и общительность совсем ни к чему. Ну а дальше — как себя проявишь. Во всяком случае, без куска хлеба не останешься, применение твоим способностям всегда найдут.

После этого я уже недолго сопротивлялся, собрался с духом, поехал в город и там, на почте, заполнил стандартный бланк запроса в приёмную комиссию Академии. Весь следующий месяц я караулил нашего почтальона, чтобы письмо из Академии не перехватили родители. Наконец, разорвав пухлый пакет, я обнаружил двухсотстраничную анкету, совмещённую с рядом длиннейших тестов и текст договора-соглашения.

Заполнение анкеты доставило мне немало весёлых минут. Я хотел, чтобы пан Вышински помог с ней разобраться, но он настоял, что я должен сделать это самостоятельно, иначе потом могут возникнуть проблемы. Впрочем, ничего сложного там и не было, просто пришлось долго и нудно читать вопросы, отвечать на них, решать логические задачи, опять отвечать на те же самые вопросы, но иначе сформулированные. Ни во времени, ни в источниках информации никто претендента не ограничивал, но договор сразу же предупреждал, что отличия в психопрофиле, выявленные в процессе обучения и не согласующиеся с анкетой, могут послужить причиной для снижения статуса курсанта. Об отчислении речи не шло, поскольку раз поступив в Академию, ты уже не распоряжался собой довольно долгий период времени, не год и не два ты обязан был работать на Федеральное правительство.

После заполнения анкеты я занялся изучением договора. Пункты содержали стандартные соглашения о то, что я не имею права быть отчисленным или уволенным, иначе, как по болезни, что я обязан работать по своему профилю не менее пятнадцати лет после окончания Академии в том статусе, который будет мне присвоен. Отказ от выполнения означает полное отсутствие всяческих пособий в будущем и поражение в правах. И так далее и тому подобное. После внимательного прочтения мне оставалось только старательно нарисовать свою подпись на последней странице.

Закончив этот титанический труд, я заполнил заявление, запечатал всё в прилагаемый пакет с оплаченной пересылкой и отправил его обратно, опять-таки посетив городскую почту, для надёжности.

И вот пять дней назад на моё имя пришло короткое письмо, где меня извещали, что я внесён в списки претендентов и должен в указанное время на указанной площадке сесть в специально присланный челнок, который заберёт всех желающих с этой планеты. Правда, вполне может оказаться, что я буду единственным. Самим фактом прибытия к челноку я подтверждаю своё намерение, а неявка приравнивается к расторжению контракта и невозможности повторить заявление в ближайшие три года. Всё кратко и ясно.

Так что сейчас я трясся в басе, в последний раз впитывая проносящиеся за окном знакомые и надоевшие пейзажи, вдруг ставшие родными, стараясь запомнить их такими навсегда.

До этого мне не приходилось бывать на речной станции, поэтому я подошёл к киоску, где пожилой мужчина торговал местными газетами и спросил:

— Скажите, где швартуются ховеры?

Мужчина подозрительно осмотрел меня и решил, что я достоин ответа.

— Вон там, где турникеты. Только сначала тебе придётся купить билет в кассе, а кассы у нас в здании через площадь.

— Мне не нужен билет.

— Конечно, каждый так и норовит пролезть на ховер. Только там всегда дежурит полицейский, так что ничего, парень, у тебя не выйдет.

Я ничего не ответил, поблагодарил его и пошёл прями к турникетам.

Действительно, когда я прошёл мимо считывателя, ничего не приложив к его глазку, меня тут же дёрнул за рукав один из дежурных.

— Эй, ты билет покупать собираешься?

— У меня вот это, — я протянул дежурному письмо-предписание.

Тот долго морщился, вчитываясь в текст, потом долго пытался понять, что же такое он прочитал, а когда понял, то отшатнулся от меня, как от заразного.

— Ты это, к старшему подойди, — он махнул рукой в сторону пристани, торопливо сунув листок мне обратно.

Я уже сам увидел пристань, с маячившими вдоль неё тремя некогда белыми ховерами, оборудованными салоном на тридцать человек и открытой верхней палубой. Мне очень захотелось оказаться там, наверху, полюбоваться степенной Астой, а она здесь почти два километра шириной.

Прямо возле сходней прогуливался бородатый мужчина в мундире и форменной фуражке, к которому я и направился. Он сразу понял смысл показанной ему бумаги, видимо, ему уже приходилось видеть такие.

— Собрался в Академию, малыш? — он внимательно смотрел мне в глаза.

— Да, — твердо, насколько мог ответил я.

— Серьёзное решение, малыш. Не мне тебя отговаривать, думаю, ты сам всё взвесил и обдумал. Насколько понимаю, ты хочешь попасть на посадочную площадку к приходу челнока?

— Да, и мне важно не опоздать. Челнок простоит только до вечера.

— Это понятно… тебе нужно на «Азалию». Пойдём, я провожу тебя, — и он зашагал, не оглядываясь, вперёд.

«Азалией» оказался крайний левый ховер, самый новый и чистый из всех. Бородатый человек что-то тихо сказал вахтенному, потом махнул мне рукой, и мы поднялись на ту самую верхнюю палубу, где мне так хотелось оказаться.

— Ну, малыш, желаю удачи, — он хлопнул меня по плечу и ушёл.

Впервые в жизни я находился в дороге. Ощущение оказалось странным, приятным, возбуждающим и уже заранее утомительным. Мне хотелось быть уже там, возле челнока, а не тащиться по реке несколько часов. Впрочем, слово «тащиться» к ховеру совсем не подходило, он мог нестись над спокойной водой очень и очень быстро, быстрее можно было добраться только на авиетке, но на неё моё предписание не распространялось, а денег, как я уже упоминал, у меня не было совсем.

Не успел я освоиться, как на палубу поднялся молодой человек, лет двадцати пяти.

— Ты, что ли, Стоянов? Покажи-ка свою бумагу! Ага, Стоянов Клим, тыр-пыр, туда-сюда… В Академию, говоришь, собрался? Молодец! — неожиданно завершил он свою тираду.

— Это почему? — переспросил я, ожидая подвоха.

— Да потому, что в этом болоте ты единственный, кто решил уйти в нормальный мир, к нормальной жизни. За последние пять лет никто с нашей планеты не пытался завербоваться. Мне вот решимости не хватило, я только иллюзию свободы себе создаю, когда управляю «Азалией». Вроде как вся река — моя. А ты — молодец.

— В Академии со свободой тоже не очень…

— Это ты зря. Да, ты должен отработать на Федерацию, но никто при этом не мешает тебе заниматься своими делами, а твои пожелания по месту работы или жизни рано или поздно примут к сведению. И вообще, Клим — кстати, меня зовут Ярек — лучше жить в огромном мире, чем на захудалой планетке. Типа, здесь у тебя большой выбор будущего…

Не переставая говорить, Ярек привязывал какие-то тросы, натянул тент, защёлкнул цепочку на проходе.

— Смотри, замёрзнешь, спускайся в салон. А потом я тебе рубку покажу, ладно?

— Конечно! Я бы очень хотел посмотреть…

— Ну и отлично. Увидимся!

Настроение резко улучшилось, я посматривал вокруг уже с воодушевлением, предвкушая новые впечатления.

Ховер задрожал, приподнялся над водой, боком отполз от причала и по широкой дуге начал движение к фарватеру, постепенно набирая скорость. Мы двигались всё быстрее, ветер начал свистеть в леерах, заполнять лёгкие, как под давлением, и я почувствовал себя почти счастливым. Впрочем, воздух над рекой оставался прохладным, несмотря на то, что солнце поднялось уже высоко, так что я очень скоро замёрз и спустился вниз.

Пассажиров в салоне было совсем немного, две семьи с детьми расположились у передней обзорной галереи, да несколько рабочих, по виду явно лесники, дремали в удобных креслах. Обычная картина, у нас люди не любят часто перемещаться, предпочитая осёдлый образ жизни.

Высмотрев себе подходящее кресло в сторонке, я устроился поудобнее и принялся наблюдать пейзаж. Не скажу, что видел реку впервые, но до этого мне довелось любоваться её просторами только с берега, а сейчас я двигался по самой реке. Точнее, над рекой, но всё равно, ощущал себя немного моряком. Мне нравилось теперешнее отрешённое состояние. О доме я уже забыл, он ушёл в прошлое, чтобы никогда больше не появляться, а о будущем думать не хотелось, будущее навевало страх. Что там в Академии, как сложится — всё скрывал туман неопределённости, зыбкой многовариантности. Что толку думать о том, на что ты в данную минуту повлиять никак не можешь?

Через несколько минут в салон заглянул Ярек. Увидев меня, он помахал рукой и весело сказал:

— Уже устроился? Пойдём в рубку!

Я подхватил сумку и направился следом за Яреком.

Рубка поразила меня своим простором и количеством приборов. Немудрено, ховер мог перемещаться по реке практически в автономном режиме, отслеживая изменения ситуации и совершая соответствующие манёвры. Участие человека сводилось к функции контроля. Широкое лобовое стекло справа и слева ограничивали небольшие крылья мостика, откуда можно было руководить швартовкой и точными манёврами, а два штурманских кресла утопали в нагромождениях панелей с тумблерами, клавишами и сенсорными зонами. Перед каждым креслом из пола торчала рукоять управления, как в самолёте. Штурвалов я не заметил, да и в самом деле, ховер скорее относился к низколетящим самолётам, чем к судам.