Владимир Контровский - Саракш: Кольцо ненависти Страница 18

Взвыли винты. Секретарь-переводчик, хмурый, как осенний день в дождливую погоду, возился в углу салона, сосредоточенно сортируя документы, офицеры охраны дремали, и Максим, вытянувшись в кресле, получил возможность поразмыслить.

Это что же получается, думал он, глядя на проплывавшие внизу серые равнины бывшей страны Неизвестных Отцов, я целовал Итану сугубо в дипломатических целях? Нет, брат, ты целовал бы ее не менее жадно, даже если бы на следующий день между Пандеей и бывшей Империей началась атомная война. Ты целовал ее не ради мира во всем мире, а ради себя. И был ты свиньей по отношению к Раде… А ведь мне с ней тепло, и ей тепло со мной. Рада мне ближе, а не пандейская ведьма-кошка, которая гуляет сама по себе. Да, по отношению к Раде я поступил не очень хорошо, но что-то я не хочу искать для себя никаких оправданий.

…Сикорски, получивший от Максима кодированное сообщение, состоявшее всего из одного слова — «успех», встретил его сразу по приземлении, несмотря на позднее время. Он сам вел машину, и по пути в Департамент Максим рассказал ему все, от и до.

— Кольцо ненависти разорвано, — сказал Рудольф, выслушав его рассказ. — В одном месте, но разорвано. Я был прав, Максим, — ты прекрасно справился со своей задачей.

Вот тебе и дипломатия любви, подумал Максим. Или любовь, или ненависть, или-или, третьего не дано. Хотя нет, есть еще равнодушие. А Странник — он у нас кто: ненависть, любовь, равнодушие?

— Послушайте, Рудольф, а вы с самого начала отводили мне роль дипломатической игрушки кёнигин Энгу? Поэтому меня и послали?

— Я не исключал такой возможности, — спокойно ответил Сикорски, — хотя и не знал, что пандейское посольство будет возглавлять именно она. Не надо делать из меня чудовище — я не рассчитывал на такое решение великой кёнигин Пандейской, ты сам кинулся во все тяжкие, и, насколько я понял, с немалым удовольствием. Ты сумел убедить кёнигин, и это главное, а ваши с ней истории — это другой вопрос. Хотя, не скрою, я доволен таким поворотом событий — и как советник по особым делам, и как прогрессор. Но политика политикой, а отношения между мужчиной и женщиной — материя тонкая; жаль, что этому тебя не учили в школе. В объятиях прекрасной пандейки ты ведь наверняка не думал о союзном договоре, не так ли?

— Не думал, — признался Максим. — Я тогда вообще ни о чем не думал, даже о Раде.

— Рада, — Сикорски бросил на него быстрый взгляд, — Рада у тебя умница, и она тебя любит. Надеюсь, она тебя поймет — если, конечно, ты сумеешь найти нужные слова. Но тут я тебе не советчик, Максим, — это личное дело.

…Рада выслушала его, молча. Она грустно молчала и потом, когда он закончил рассказ. Нет, сказал он себе, между нами не должно быть никакой лжи. Итана — Итана уже растаяла, превратилась в дымку, в легкий туман, а Рада — вот она, рядом, и будет рядом с ним всегда.

— Я знала, что это случится, — тихо сказала она, не поднимая головы. — Ты большой вождь, Мак, генерал-предводитель, как назвал тебя дядюшка Каан, а вождей всегда любили женщины. У тебя будет много женщин, да? — она подняла голову, и Мак увидел в ее глазах набухшие капли слез.

— Ну что ты, что ты, Рада, — сказал он, взяв ее за плечи. — У меня есть ты, и не нужен мне никто, и вообще…

— Не надо, — попросила она, высвобождаясь из его объятий. — Я тебя люблю, и я согласна, что я никогда не буду для тебя единственной. Если надо, я уйду… — добавила она с горечью.

Нашел слова, называется, растерянно подумал Максим. И что же мне теперь делать, как ее успокоить? Ему вдруг пришло в голову, что самое лучше — это взять Раду на руки, закрыть все замки и целовать ее долго-долго, до самого утра, пока горечь ее не растает.

Но осуществить свое благое намерение Максим не успел — раздался телефонный звонок, показавшийся ему пулеметной очередью в спину.

— Да, — произнес он, взяв наушник (наверняка это Странник, массаракш!).

— Максим, — в наушнике действительно раздался голос Сикорски, — даже если у тебя серьезные осложнения в личной жизни, отложи их на потом. Ты мне нужен — срочно!

— Господин генерал, пора принимать решение, — настойчиво повторил «кошелек». — Коммерческую схему мы с вами обсудили, технические вопросы тоже. Остались пустяки, сущие пустяки: ваше согласие или несогласие. Итак, ваше слово: да или нет?

Попался бы ты мне пару лет назад, с бессильно злобой подумал Лике Шекагу. Я не стал бы даже марать о тебя свои честные солдатские руки и тратить на тебя пулю — я отдал бы приказ, и мои легионеры, содрав с тебя дорогой костюмчик и попинав тебя сапогами, отвезли бы тебя в грязном грузовике — в кузове, массаракш, мордой вниз, — в Департамент общественного здоровья, где тебе очень бы обрадовались. И там ты очень быстро признался бы в том, что ты хонтийский шпион — собственно, это так и есть, — а заодно и в шпионаже в пользу Пандеи, Островной Империи и даже в пользу южных варваров и мутантов-выродков. А теперь я, кавалер двух Золотых Знамен, носитель знака «Порыв и натиск», гроза и пламя, броненосный кулак Отцов, слушаю тебя, мозгляка, и даже киваю благосклонно… Где они, Отцы, — времена изменились, сила и величие рассыпались в пыль, и такие «кошельки» царят и правят. Массаракш-и-массаракш, тридцать три раза массаракш…

Никуда ты не денешься, с уверенным презрением думал хонтиец, потому что некуда тебе деться. Ты привык властвовать, распоряжаться жизнями, приказывать и повелевать, ты слишком к этому привык. Ты любишь власть, тупорылый солдафон, а еще ты очень любишь молоденьких девочек и коллекционный коньяк. Все это — и власть, и удовольствия — раньше ты имел по статусу, а теперь за все это надо платить «оливковыми», которые у нас — есть, а у тебя — нет. И ты обменяешь на деньги свой патриотизм, непременно обменяешь, потому что весь твой патриотизм — дутый, прыщ ты бронированный… А с ответом ты тянешь только потому, что боишься продешевить; ты считаешь-прикидываешь, как тертая уличная девка. Но в итоге проститутка все равно задерет подол и снимет трусы, по-другому не бывает.

— Я хотел бы знать, от кого исходит предложение, — угрюмо буркнул генерал-легат.

— С самого верха, Ваше превосходительство, — «кошелек» снисходительно улыбнулся. — Операция санкционирована Кимси Туном, президентом демократической Хонти и главой Хонтийской Унии Справедливости. Военную часть акции обеспечивает лично генерал Тензе Ронг, начальник сухопутных сил Хонти. А мы, Союз Честных Негоциантов, обеспечиваем финансирование нашей сделки.

«Честный негоциант, — подумал Шекагу, — это все равно что шлюха-девственница».

— Более того, — продолжал хонтиец, добавив в голос задушевной проникновенности, — мы хорошо понимаем, что дальнейшее ваше пребывание на территории бывшей Империи — по завершении операции — может оказаться для вас не слишком, э-э-э… комфортным. И мы предлагаем вам политическое убежище — разумеется, в достойном обрамлении, — и даже, — он сделал многозначительную паузу, — может быть рассмотрен вопрос о назначении вас начальником Южного военного округа вместо Тем Фанга, креатуры премьер-министра Ли Шана, руководителя Хонтийской Патриотической Лиги.

«Как он сладко поет, этот „кошелек“, — думал генерал-легат, — и как мягко стелет, как стелет, массаракш! Вам позарез нужны эти машины, и ради этого вы не пожалеете денег, и даже забудете о том, что генерал Шекагу считается в Хонти военным преступником, автором плана подлого нападения на вашу беззащитную и предельно миролюбивую страну. Там, на границе, до сих пор так и торчат из остекленевшего от атомного жара песка оплавленные башни танков со скелетами мертвых экипажей, однако эти экспонаты вы предпочитаете не замечать. Сорок тысяч погибших хонтийцев и здоровенное радиоактивное пятно, с которого ветры несут ядовитую перхоть в глубь вашей страны, — какая мелочь…»

— Послушайте, милейший, — сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно пренебрежительное, — а если я сейчас позвоню в контрразведку или, скажем, прямо самому Страннику, а? Что тогда?

— Тогда, генерал, вы потеряете прекрасную — и, полагаю, единственную — для вас возможность вернуть себе прежний вес и значимость, — невозмутимо парировал хонтиец.

«А ты не настолько глуп, чтобы ее потерять», — добавил он про себя.

— В бывшей Стране Отцов для вас больше места нет. Конечно, вы можете попытаться организовать военный переворот, но каковы ваши шансы на успех? Странник — это вам не государь-император, и повторение бенефиса двадцатилетней давности не состоится. А если и состоится, что вы будете делать дальше? Башни-то молчат, и оживить их вам не удастся.

— А вам? — резко бросил Шекагу.

— Мы так далеко не заглядываем, — уклончиво ответил «кошелек». — Наши цели скромнее. Но мы теряем время, господин генерал. Итак, — жестко повторил он, — ваше слово?