Влад Вегашин - Иная вера Страница 18

– А то, что я деревню не для того только строил, чтобы выжить. Вот ты, городской, посмотри: как люди в городах живут, как друг к другу относятся?

– Я не городской, я здешний, – по-детски обиделся Леша. Дед покачал головой.

– Это тебе так хочется думать. Поверь, я хорошо вижу, кто останется, а кто нет. В тебе слишком много такого, что не позволит спокойно жить. Не знаю я, как это называется, но уверен – надолго ты здесь не задержишься.

– Тогда почему брали?

– Как это – почему? Во-первых, если бы тебя не взяли, ты бы помер под ближайшим кустом. Надо было помочь. Во-вторых, ты же не дармоед. Работящий здоровый парень, дом вон какой построил, девку с приданым оставишь, и память о себе добрую. От тебя деревне польза, тебе от деревни польза. Так что, помнишь, как в городах люди друг к другу относятся? Кусок друг у друга из глотки рвут. Помочь кому-то без выгоды для себя глупостью считают. А здесь? Деревня как семья большая. Да и есть семья – через одного родственники, спасибо еще, что новые люди приходят, кровь разбавляют. Работать вместе, отдыхать вместе, праздновать вместе. Если у кого беда – всей деревней поможем. Дом сгорел – всей деревней построим. Помер кто – всей деревней хоронить и провожать будем. Понимаешь?

– Понимаю, – медленно проговорил Леша. Он не хотел вспоминать, на что это похоже. Не хотел – но не мог не вспоминать.

Может, это и есть тот самый путь?

– Знаешь, что… – сказал вдруг Дед. – Жатву закончим – поедешь в город. Картошки в этом году много уродилось, помидоров столько, что не съедим – надо продавать. Я списки составлю, чего нам надо, на обратном пути купишь.

– Дед, я ж говорил – нельзя мне в город, – нахмурился парень. – Я в розыске…

– Ты в розыске был два года назад, когда бежал. Чипа у тебя нет, на ту бледную дохлятину, что к нам приползла, цепляясь за придорожные кустики, ты давно не похож. Так что не бойся и поезжай спокойно в город.

– Почему именно я?

– Потому что тебе не помешает вспомнить, какой он – город. Какие там люди. И определиться, чего ты хочешь на самом деле.

– Я знаю…

– Ты только думаешь, что знаешь. Чтобы знать – надо видеть больше, чем ты можешь видеть отсюда. – Дед встал, давая понять, что разговор окончен.

Леше оставалось только попрощаться.

Он отвез сено, заехал домой распрячь кобылу, наскоро пообедал и отправился к амбарам – пешком, чтобы дать себе времени немного подумать над словами Деда. Может, Дед прав? Может, действительно стоит съездить в город, чтобы убедиться, что его собственное место – здесь? В этой деревне, в доме, построенном своими руками, с женщиной, которую он, наверное, все-таки любит и которая точно любит его. В поле, где он работает, среди людей, которые подобрали его, еле живого, выходили, дали кров, научили трудиться так, как он не трудился никогда. А город, суета, молчаливая злоба, жадность – это все тем, кто хочет так жить.

Меряя путь широким размеренным шагом, он вспоминал. Прошло всего лишь чуть больше двух лет, а кажется, что это было в прошлой жизни. Ночной город за спиной. Самое тихое, самое темное время, час перед рассветом. Тысячи направлений – как выбрать, куда идти? Он пошел наугад. Шел долго, пока солнце не поднялось в зенит. Стоял апрель, но день выдался знойный, он устал, рана на руке болела, и он нашел какое-то укрытие, забился, заснул. Проснулся ближе к ночи, совершенно разбитый, словно не отдыхал вовсе. К усилившейся боли в руке прибавилось сосущее чувство голода – пришлось выйти к поселку, найти ближайший магазинчик, купить там хлеба и маленькую бутылку самой дешевой водки – промыть воспалившуюся рану. К счастью, немного денег у него было, но совсем немного. Там же, в поселке, удалось украсть сушившееся на веревке полотенце и перевязать руку, которая выглядела совершенно ужасно – видимо, в первый раз недостаточно хорошо обработал. Сжевав всухомятку хлеб, он пошел дальше, стараясь двигаться на юго-восток, но избегать при этом трассы. Услышав невдалеке вой полицейской сирены, он шарахнулся в кусты, мешком рухнул за просевший апрельский сугроб и лежал там, не дыша, пока сирена не стихла. Потом встал и пошел дальше.

На следующий день он шел уже по трассе, поминутно оглядываясь и быстро прыгая в канаву, если где-то мелькала полицейская машина. Иногда безнадежно поднимал руку, надеясь поймать попутку, но никто не хотел брать грязного, оборванного парня. А вот вечером повезло – хозяин дешевой придорожной кафешки пожалел бродягу и отдал ему недоеденную кем-то из посетителей жареную курицу и половинку зачерствевшего хлеба.

На третий день пути наконец-то остановилась машина. Водитель взял пассажира до Москвы, чтобы не заснуть в дороге, но пассажир мгновенно отключился, едва устроившись в кресле поудобнее. Водитель сначала хотел было выгнать бродягу, но почему-то не стал – разбудил только через пару часов, останавливаясь на ночлег, поделился ужином, а на следующий день довез до Подмосковья – парень сам не захотел въезжать в город.

Дни сменялись, похожие один на другой, как две капли воды. Когда-то удавалось поесть, когда-то нет. Иногда везло остановить машину и сотню-другую километров пути проделать не пешком, но большую часть времени он шел. И что хуже всего – понятия не имел, куда и зачем. Знал только, что надо добраться как можно дальше от Питера, и только.

А потом один из водителей рассказал ему о деревнях. Рассказал, что в конце тридцатых – начале сороковых годов, когда стройная и работающая система только-только начала стабилизироваться, было немало людей, не желающих в ней существовать. Бунтари, анархисты, бездельники, отказывающиеся подчиняться существующим правилам, желающие жить по своим собственным законам, презирающие нормальных людей – словом, отбросы общества – неустанно пытались разрушить с таким трудом воссозданный из руин мир. Они призывали присоединяться к ним, не жить, как все, уничтожить все вокруг и построить заново… все как обычно. Естественно, люди, стоящие на страже закона и людей, старались изолировать опасных бунтарей, но некоторым удалось бежать. Кто-то выбрался за границу, кто-то осел в небольших городках, перестав продвигать в массы свои дурацкие теории, кто-то просто пропал без вести. А некоторые… Некоторые собрались в группы и ушли в заброшенные деревни. Восстановили дома, распахали поля, стали выращивать зерно и картофель, разводить живность, в общем, вести натуральное хозяйство. Поначалу власти отыскивали эти деревни и объясняли жителям незаконность застройки государственной земли, предупреждали о необходимости платить налоги, уезжали, через месяц возвращались – и не находили никого. Брошенные дома, брошенные поля, и ни единой живой души. Деревенские забирали все – и обустраивались на новом месте. Несколько лет власти безуспешно пытались бороться с «незаконным использованием государственной земли», а потом им это надоело – в конце концов, от деревень не было никакого вреда. В пятьдесят первом деревенским даже официально разрешили не проходить процедуру чипирования – правда, при этом они лишились всех прав граждан Российской Федерации, а еще через четыре года была разработана схема, по которой житель деревни мог приобрести чип и гражданство.

Как только власти смирились с существованием деревень, у тех возникла новая проблема: в «свободные поселения», как они теперь назывались, валом повалили разные личности, имеющие проблемы с законом. Приезжали и по одному, и группами, поселялись, пытались переиначить жизнь деревни по своим представлениям, но в итоге у них ничего не выходило. Привыкшие к легким деньгам грабители и воры не умели и не хотели трудиться, так что одиночек выгоняли сами деревенские. Группы же, оккупировавшие деревню, в один прекрасный день, проснувшись, обнаруживали вокруг то же самое, что полиция во времена преследования свободных поселений – то есть ничего и никого. Либо же вовсе не просыпались – привычные к тяжелой работе мужики были вполне способны за ночь выкопать яму достаточных размеров, а потом, защищая свой дом, прирезать захватчиков во сне и отправить в эту самую яму.

– И что же, – спросил попутчик, с интересом выслушав рассказ водителя. – Власти так и оставили потенциальный рассадник революции в покое? Пусть плодятся и размножаются?

– Да какой там рассадник, если честно, – махнул рукой рыжебородый мужик, похожий на располневшего Тора. – Это только так принято было говорить, когда с ними боролись – мол, бунтари, анархисты, все такое… А на самом деле туда уходят в основном от безнадежности. Кого с работы выгонят, и деваться некуда или если жить негде, или еще чего. Когда не выжить – кто-то вешается, а кто-то уходит туда, где любой выживет, только пускай трудится.

– А вы были когда-нибудь в такой деревне?

– Не, не был. Они не очень-то приветствуют, чтобы кто-нибудь к ним приезжал просто так. Продукты на продажу сами привозят, на телегах с лошадьми. Все, что надо, – тоже сами покупают, а покупают они не так много – инструмент да ткани, ну и кое-чего из продуктов, что самим не вырастить. Скажем, чай или сахар.