Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024 - Святослав Владимирович Логинов Страница 18

— Я знаю, вы рисовали вместе с ней. Вместе дизайнили счастье. Уют. Покой. Почему же…

— Что ты знаешь о счастье?

Лицо мертвой не изменилось, но голос налился злобой, став от этого до оторопи похожим на человеческий.

— Больше, чем самообучающийся алгоритм.

Ведьма улыбнулась, обнажив зубы в кроваво-земляной корке.

— Я могу показать тебе, если ты вытащишь мембраны. Дай мне только увидеть тебя, человек, и я покажу тебе счастье. Уют. Покой.

— Такой, как ты показала тем детям?

Недовольно передернувшись, труп поднялся и полез из гроба.

Юрек вскочил на ноги, попятился и подхватил лежавший на церковной скамье том. Не то чтобы он верил в успех, но…

— «…и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».

Труп недовольно закряхтел и ускорился.

Тогда Юрек швырнул книгу. Чипированные, конечно, не приобретали сверхсилу, как в старых комиксах, но от удара хрустнула коленная чашечка покойницы, и тело, пошатнувшись, рухнуло навзничь.

Одним движением дес подскочил к мертвой, навалился, прижал к полу ее руки и, преодолевая отвращение от сладкой вони, заглянул ведьме в глаза.

Глаза мертвой были пусты.

Пусты, безжизненны, подернуты пленкой, как глаза слепой курицы.

Под животом Юрека что-то зашевелилось. Он вскрикнул от ужаса и откатился в сторону.

Из распоротого нутра покойницы выползало нечто. Оно было маленьким, не больше тридцати сантиметров в длину, тощим, почерневшим и напоминало четвероногого паука.

Оно не могло существовать.

Четвероногий паук поднял головенку и шустро пополз к меловому кругу.

Дес вскочил. Надо было немедленно раздавить это, пока оно не пересекло черту.

Мертвая ведьма за спиной Юрека села торчком и завыла.

Ему показалось, что лопнули барабанные перепонки.

Мир наполнился звоном. Бесшумно взорвались стекла в церковных окнах. Песня Ганны оборвалась, и в звенящем безмолвии остался лишь мерный, бьющий в виски ритм, зов ведьмы.

Свет свечей замигал. Что-то происходило снаружи. Сквозняк из разбитых окон задувал свечи, и в проемы ползло что-то черное, похожее на множество четвероногих пауков.

Юрек понял, что стоит на коленях, зажимая ладонями уши. В свете нескольких оставшихся свечей он увидел, как от окон вниз по стенам скользят небольшие шустрые тени.

Группа «Мотыльки» не уехала в районную больницу ни на каких скорых, внезапно понял он. Мысль была настолько чудовищная, что перекрыла и страх, и боль, и завывания ведьмы. Мысль была нестерпимая.

Он встал. Почувствовал, как по шее течет теплая кровь, как струйки щекочут, стекая под ключицы.

Маленький четвероногий паук пересек черту. Он сидел — лежал — на руках у Ганны, и Ганна его баюкала. Ганна пела, и Юрек не слышал ее, но почему-то знал, что она поет, хотя никогда не умел читать по губам.

Баиньки, баиньки,

Купим Феде валенки,

Наденем их на ножки,

Пусть ходит по дорожке…

— Бери меня, — выдохнул он. — Оставь ее в покое. Бери меня, слышишь, ты, дерьма кусок, гребаный бессмысленный выброс!

Ганна подняла голову.

Дети, ползущие по стенам, уже почти достигли алтарного возвышения. На некоторых из них до сих пор были красные переднички — в то утро их повели сажать на клумбах цветы.

— Возьми меня, слышишь! Возьми и оставь ее.

Девушка отложила маленькое, уже недвижное тело, плавным движением встала во весь рост и шагнула к нему.

У нее были огромные карие глаза. В ее зрачках зарождались новые туманности. Песнь мертвой ведьмы стала торжествующей, Юрек уже почти разобрал слова.

Баиньки, баиньки,

Купим Юре валенки,

Наденем их на ножки,

Пусть ходит по дорожке.

Будет Юрочка ходить,

Новы валенки носить…

Кажется, эту колыбельную пела мать, укладывая спать маленького Юрку. Ганна протянула руки и ласкающим движением провела по его щекам, ее пальцы коснулись уголков глаз.

Мембраны истошно завибрировали.

Новы валенки носить,

Не изнашивать,

Будем Юрочку любить,

Прихорашивать…

Он сомкнул пальцы на горле Ганны, уже понимая, что умирает, что его почти нет, что он проваливается туда, откуда не будет возврата. Ощутил, как хрустнули под пальцами шейные позвонки. Почувствовал топот маленьких ножек, десятки крошечных пальчиков вцепились в его тело, сотни зубок впились, раздирая на части, и он осознал, что будет падать в бездну карих глаз вечно, даже если выберется из этой церкви живым, даже если сумеет кому-то объяснить, что здесь случилось.

…А потом трижды прокричал петух.

3. Дезинтегратор

Все бы ничего, но вот сны…

В соседней комнате плачет маленький Федька, заливается, захлебывается криком. Юрек сквозь сон чувствует, как Ганна пихает его, бормочет: «Вставай, коханый. Вставай, свинота ленивая, твоя очередь».

Толком еще не проснувшись, в сером предрассветном онемении он тащится в детскую.

Федька солидно подрос.

Ему скоро полгода, но он все так же не держит головку и все так же орет каждую ночь, надрывно и страшно. При этом он спит — глаза закрыты, но ручки и ножки судорожно молотят воздух, хотя этому младенческому гипертонусу давно пора пройти.

Юрек поднимает его из кроватки, теплое увесистое тельце, придерживает ладонью затылок, прижимает к плечу, баюкает.

Через некоторое время Федька затихает, и наступает настоящее утро.

* * *

Утром дежурство принимает Михайлов-старший, дедушка Федьки. Специально вышел на пенсию, чтобы приглядывать за внуком, оставил свой сельсовет.

У Опанаса Михайлова лицо тяжелое, будто высеченное из камня, кожа смуглая, а глаза темные, как у его дочерей. У младшей, Ганны, сейчас хлопотливо заваривающей чай. И у старшей, матери Федьки. Юрек знает, что у него что-то не в порядке с памятью, потому что никак не может запомнить, как же зовут эту девушку на черно-белом фото «под старину», стоящем в рамке на кухонном буфете. Маруся? Или все же Галина? Иногда почему-то мелькает имя Женька, но оно вообще не отсюда, не принадлежит этому солидному деревенскому дому, где массивная мебель прошлого века, и ходики с кукушкой, и вышитые рушники, и фотографии по стенам.

Тут и его фото есть, с Ганной и Федькой, совсем еще крохотным, недоношенным. Федька лежит у него на руке, занимая место ровно от локтя до запястья, как маленькое суровое полешко.

Галина/Маруся умерла в родах, и Юрек помнит, что остался, чтобы помочь Ганне.

Вроде бы это было недавно, несколько месяцев назад, но, кажется, прошла целая жизнь. Неспешная, неторопливая, текущая по одному и тому же выверенному кругу.

* * *

После завтрака Ганна уходит в