Кирилл Клеванский - Колдун. Земля которой нет Страница 18

Покачиваясь на пятой точке, ощущая не самой кошерной частью тела почему-то теплый каменный пол, я все горланил на тему грудастых безотказниц и слишком колючего сена. Прикрыв глаза, вспоминал, как так же мы сидели у лагерного костра. Ушастый, да переродится он в мирное время, лабал на лютне. Ужасно, признаться, лабал. Постоянно сбивался с ритма, фальшивил, да и вообще толку в музыке не знал. Но нам хватало и этого. Молчун, что понятно, молчал. Нейла, единственная обладательница хоть какого-то голоса в нашей компании, перебирала весь репертуар, который знала. Мы с Пило и Рустом лишь подпевали, нарушая гармонию своими охрипшими от криков и брани подвыпившими голосами. Потом на смену волшебнице пришел Принц. Он решительно отобрал лютню у эльфа и стал собирать аншлаг среди наемников. Пел он так, словно родился, обнимая платиновый диск. И его при рождении даже не волновало, что на Ангадоре нет такой награды. Впрочем, наверняка есть другая, просто я не знаю какая. Никогда не интересовался, как там успехи бардов отмечаются.

Горланя в тесной камере те самые песни, я словно ощущал запах костра. Временами жмурился, когда лицо обжигали иллюзорные искры, порой ежился, когда до слуха доносился воображаемый визг точильного камня, бегущего по стальному лезвию. Но так не могло продолжаться вечно. Через какой-то отрезок времени горло стало саднить, и даже просто шептать уже было невмоготу.

Тогда недолго думая я рухнул в упор лежа и стал отжиматься. Первые пятьдесят прошли влет, потом руки подломились и я с гулким выдохом полетел на землю. Больно ударившись грудью и нижней челюстью, так и остался лежать, чувствуя, как из ладони, где сорвалась корочка сукровицы, медленно течет кровь.

Мерно вырывались хрипы из надорванной гортани, тяжело мигали невидящие глаза. Две минуты отдыха – и снова. Вдох – и тело направляется к полу, выдох – и руки с усилием выпрямляются, снова вдох и снова вниз. Раз за разом, без мыслей, без чувств, просто механические движения. Потом вновь падение, вновь, словно мертвый, дышишь через раз. И по кругу. До тех пор, пока окружающая тьма не сменилась другой. Эта другая тьма пришла внезапно и так же внезапно ушла, унося с собой сознание.

Ночью я проснулся от того, что меня грызли. Да-да, как бы это глупо не звучало, но я мигом вскочил и рукой нашарил грызуна. Лишь по одному кожаному хвостику я мигом различил крысу. Но стоило мне свернуть шею одной, как тут же нашлись вторая и третья. На этом мои мучения закончились, а на пострадавшую ногу пришлось, как бы это отталкивающе ни звучало, помочиться.

Держа дохлых тварей за хвост, я стал тщательно обследовать стены. Но сколько не ползал, шарясь в темноте, так и не обнаружил в монолитном камне хоть каких-нибудь отверстий. Мигом меня поразила догадка – их сюда запустили нарочно. А потом пришло и понимание простого факта. То, что я сейчас держал в руках, вовсе не было изощренной пыткой, которая не позволит сомкнуть глаза ни на миг, – это была моя пища. И не только пища, но еще и «вода».

В сердцах и с отвращением я вскинул голову к потолку.

– Что?! – крикнул я во всю мощь луженой глотки, натренированной выкриками в строю и на марше. – Думаете, не сожру?!

Дальнейшие события описывать не стану, но скажу лишь, что никогда не думал, что история Добряка о его канализационном путешествии сможет мне когда-нибудь пригодиться. Старик как знал: в деталях объяснил и даже показал, что надо делать с этими тварями, чтобы не подохнуть с голоду.

Последовала очередная серии отжиманий, когда я молил Морфея поскорей прийти за моим сознанием; а после этого в дальний угол полетели три обглоданных скелета, столько же хвостов и требуха.

В какой-то момент я решил делить местное время на «ночь» и «день». Причем деление было весьма простым и незамысловатым. Ночь – то время, когда я в отключке. День – когда пытаюсь отрубиться, изничтожая себя физическими упражнениями. Пресс на камне не покачаешь, поэтому я приседал, прыгал и отжимался самыми разнообразными способами. Обычно меня хватало на несколько часов, после чего я с наслаждением погружался в заботливую тьму.

Ночью история тоже не отличалась особыми сюжетными поворотами. Все те же три крысы, которые грызли всю ту же левую ногу. Их путь заканчивался в дальнем углу, куда они прибывали в виде хвостов и скелетов. Вскоре оттуда стало неприятно пахнуть. Не только вонью крыс, но и того, что манерно называют «отходами жизнедеятельности человеческого организма». Пришлось мне переместиться из центра в угол, где запах ощущался меньше.

Так потекла неосязаемая река жизни в заточении. Когда ты в полной тьме, без звуков, без чувств, без всего того, к чему так привык, сложно определиться со временем. Оно словно испаряется, исчезает за ненадобностью. Остается лишь момент, в который ты можешь делать все что угодно, потому как этот момент причудливым образом растягивается до бесконечности.

Поняв это, я стал вести отсчет ударов сердца. Но каждый раз сбивался, не дойдя и до пятой сотни. И вот тогда, сидя в своем углу, я начал осознавать, что такое отчаяние. Вязкое засасывающее чувство абсолютной, но в то же время безмятежной безысходности. Я явственно ощущал: что бы я ни делал, это все рано приведет к одному и тому же итогу. Как бы я ни старался, но, так или иначе, стоит наступить «ночи» – и придут три крысы. И когда я понял это, то попросту заснул, впервые за то время, что провел наедине с самим собой.

Минуло вот уже шесть «ночей». Может, я провел здесь три дня, может, четыре, а может, и все десять суток. Я не знаю. Я был наедине с собственными мыслями. Порой они мучили меня, душили, подобно заправскому маньяку, а иногда помогали, кидая спасательный круг, за который я хватался, погружаясь в безумный омут собственных идей.

Порой я мог потратить почти весь «день», размышляя лишь над одним вопросом – как лучше убить себя. Я уже больше не занимался физическими упражнениями, больше не питался, а отправлял убитых, но нетронутых крыс в недолгий полет. И лишь одна мысль занимала меня – как лучше покончить с этим. Размышляя и так, и эдак, приходил к единственному выводу – остановить собственное сердце. Любой другой вариант приведет к закономерному итогу – надзиратели, подкидывающие грызунов, заметят мои попытки и остановят.

Впервые за долгое время я стал пленником, но не людей, а самого себя. Собственного разума и безмерно слабого тела. Тела, не способного пройти сквозь камень или разнести этот дурацкий камень в мелкий щебень. Наверное, вы скажете, что я должен хотя бы пытаться и просто колотить по стене кулаком. Но, увы, я уже пытался и в итоге разбил костяшки в такое месиво, что уже не помню, когда в последний раз шевелил рукой и пальцами.

И тогда я начал постигать науку контроля над собственным сердцем. Я умел его ускорять, но ускорять – не значит замедлить. Ведь это было вопреки самому главному инстинкту – инстинкту выживания. Но знание того, что это возможно, придавало мне каких-то извращенных, сверхчеловеческих сил. Сил, необходимых, чтобы лишить самого себя жизни. Впрочем, это, как я понял позже, не являлось моей идеей фикс. Это только угрюмое наваждение, навеянное абсолютной тьмой, когда уже не можешь сказать, открыты твои глаза или нет.

Сегодня, если так можно выразиться, я понял, что меня быстрее прикончат не безуспешные попытки остановить собственное сердце, а бессилие. Губы пересохли настолько, что просто открыть рот было демонической пыткой. Руки не слушались, не желая сдвигаться ни на миллиметр, а дышал я буквально чудом.

Уверяю вас, посмотри на меня со стороны – и увидишь лишь тело, сидящее в углу. Руки его лежали на вытянутых ногах, голова безвольным кульком свалилась на грудь. Единственное, что указывало на то, что это не кукла и не полусгнивший труп, – редкое подрагивание грудной клетки, сотрясаемой судорожным вздохом.

Крыс, кстати, не поступало уже пять «ночей», и, как подсказывает мне обоняние, куча тоже куда-то исчезла.

– Весело? – раздался знакомый голос.

В такие моменты всегда знаешь, кто это.

– Да. Безумно, – прохрипел я, раздирая горло. – А тебе там?

– Да просто замечательно.

Мне мигом представился смутный образ человека, развалившегося в шезлонге и потягивающего фруктовый коктейль. Я невольно потянулся рукой, но рука так и не сдвинулась с места, а видение уже разлетелось вдребезги, остался только голос.

– О чем поговорим на этот раз? – спросил я.

– Не знаю, – наверное, пожал плечами этот некто. – Ты же сам с собой разговариваешь. Так что ищи темы сам.

– И верно, – кивнул бы я, если бы имел на это силы. – Как насчет квантовой механики?

– Ты в ней не разбираешься.

– Откуда ты знаешь? – вскинулся я, а потом опомнился. – А, ну да, глупый вопрос. Ну тогда как насчет окружающей обстановки?