Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза Страница 18

Круз смотрел, стараясь понять. Происходило что-то простое и понятное и Дану, и страшному старцу Павловскому, и даже серолицым, застывшим вокруг. Но не ему. Зачем этот спектакль? Зачем разводить бучу из-за зряшного дела? Никого не убили, не покалечили даже.

Павловский молчал. Глядел люто, скривившись. Наконец открыл рот и проскрежетал:

— Властью, данной мне светом и городом, я прекращаю дело о вине против закона и света! Вины нет!

— Слава свету! — пробормотал юнец.

— Слава, слава, слава… — забормотали в шеренге.

— Вы должны выйти до полудня, — буркнул Павловский и, не прощаясь, полез в джип.

Завел, брызнув пылью из-под колес, и исчез. А лейтенант, почесав нос замасленным пальцем, сознался: «Меня Сашей зовут».

Выехали: впереди БМП и позади, как конвой, Т-64, заляпанные неровно зеленым, потом грузовик и, замыкая, военной раскраски «козел» с гранатометом на треноге. В грузовике — дюжина серолицых, безвозрастных, угрюмых, и во главе их — непоправимо юный лейтенант Саша.

Впрочем, верховодил серолицей частью не он, а усач в галифе, лысый макушкой и с белой лентой в петлице. Усач был очень важный и Круза не замечал вовсе, лишь с Даном поздоровался снисходительно. Усач был с ожогом в полтемени, носил портупею и лаял. Усач ехал во втором танке. И Дана забрал к себе.

Поехали не по Московскому шоссе, а на север. Дорога ушла в лес, и колонна по ней. Ехали медленно, через заброшенные поселки проползали, пуская впереди пеших. Через час вернулись на проселок. Круз спросил по рации зачем. Лысый не ответил. Но еще через полчаса остановил свой танк и потребовал выпустить «этих, которые с волками» на разведку. Круз, подумав, велел вылазить трем старшим щенкам и Захару с волками. А сам прикинул, что делать с усачом и его коробками. Пока оставалось одно: слушаться и ждать момента.

Левый вернулся через час и сообщил, что деревня. Да, были там недавно. Много. Но ушли. Непонятно кто. Гильзы валяются.

Лысый вылез и потребовал повторить. Круз разрешил. Левый, сплевывая через слово и скалясь, повторил.

Поехали дальше. Снова деревня. Снова то же самое. Круз ждал. В третьей деревне серолицые, отправленные вслед за щенками, нашли трех коров. Подле одной еще стояло ведро с молоком. Молоко щенки, дав понюхать волкам, выпили. Серолицые смотрели. Узнав про молоко, усач взбеленился и обвинил щенков в саботаже. След спросил простодушно, что такое «саботаж», и усача чуть не хватил удар. Усач схватился за кобуру и лаем сообщил, что далеко уйти не могли, что намеренно упускают и поплатятся.

Круз встал напротив усача и сощурился. Лейтенант Саша, бледный, вдавился спиной в грузовик. Щенки заржали, а След, трясясь, еще и сочно, резинисто пукнул.

Серолицые стояли рядом — всегдашне равнодушные, унылые. Но в лице второго слева будто включили вспышку. Круз сунул руку за пистолетом, холодея, но Левый, точный и легкий, ткнул носком во вздернутое дуло — и очередь переломила усача надвое.

Серолицые оказались плохими бойцами. Медленными, неуклюжими. Против щенков, слаженных, как пальцы одной руки, они и шевельнуться не успели. Стрелять только двое и начали. А Последыш по собственному почину влепил «шестьдесятчетвертой» два снаряда под башню, а затем сделал костер из джипа.

Лейтенант Саша так и простоял, оцепенев, пока его людей расстреливали, резали и забивали прикладами. Не шелохнулся, когда Захар, ощерившись, подступил с резаком. С резака капало.

— Стой! — рявкнул Круз. — Не видишь, карачун у него?

Подбежав, пляснул по щеке ладонью. Тогда Саша зашевелился — и взахлеб, трясясь, заревел.

Из уцелевшего танка, дрожа, вылезли двое, подняли руки. За ними, держась за сердце, выбрался Дан. Сел, привалившись в гусенице. Круз кинулся, зашарил по карманам, полез в аптечку.

— Нормально. Все нормально, — прошептал Дан. — Душно очень. Не лезь. Нитроглицерин и у меня есть. Оставь. Не надо их… Дураки несчастные…

— Эй! — крикнул Круз. — Не добивать!

— А что с ними делать? Кормить? — Захар оскалился. — Мои волчатки давно мясца не жрали. Мне твои говорили про право. А эти — они же мясо! На колесах сидят! Мясо притворное.

— Мясо! — угрюмо отозвался Левый, придавив ногой чье-то шевелящееся тело.

— Право, — сказал Круз. — конечно, право. Кого сам убил, того и отдавай.

— Так он троих порешил железкой, — отозвался Левый. — Как блоха скачет.

— Троих? — изумился Круз.

— А то ж. — Захар ухмыльнулся.

Подкинул резак, поймал за рукоять.

— А ты, батя, мыслишь, мы там в носу ковыряли?

— Оттащи в лес и корми там! — приказал Круз. — А этих — в грузовик, пускай убираются.

— А тех, кому кровянку пустили? — осведомился Левый.

— Не время играться! — отрезал Круз. — Всех живых — в грузовик.

Таких набралось семеро, включая лейтенанта Сашу. Но тот, дрожа, попросил никуда его не отправлять.

— Пожалуйста, возьмите. Я рацию знаю. Я учился. И водить — тоже. Я — настоящий. Я — полезный. — И заплакал снова.

След пнул его в лицо.

— Он — мой, — объявил Круз. — Захар, он под тобой будет. Пригляди за ним.

— Мне — за шибздиком? — Захар скривился.

— Ты понял?

— Понял, батя, понял, — проворчал. И улыбнулся. — Ты, шибзд, слушай меня как мамку. Если поперек — волкам скормлю. Скажу — раком скачи, ты поскакал. На ать-два. Понял?

— Понял, — пролепетал лейтенант Саша.

Серолицых, обыскав, загнали и закинули в машину. Но они уехали не сразу. Пошебуршали внутри, и один, рослый, прыщавый, вылез и встал перед Крузом, ссутулившись.

— Господин командир, пожалуйста, выдайте нам. Хоть до дому добраться, выдайте. Мы же… мы не можем.

— Дозу? — переспросил Круз удивленно. — А-а, Саша? Что они хотят?

— Шевелись, шибзд! — рявкнул Захар.

— Я сейчас, сейчас! — Тот подбежал к сваленным мешкам, раскрыл, залез. — Вот, вот ваши дозы.

Высыпал в подставленные ладони кучу ампулок, кинул сверху бумажную ленту с запаянными шприцами.

— Спасибо, — сказал рослый и, держа ампулки бережно, словно последнюю воду, полез в кузов.

Грузовик дернулся, чихнул. Развернулся неуклюже, свалив березку. И скрылся в ложбине между холмами.

— Делай свое быстрее, — сказал Круз Захару. — Нечего нам здесь торчать.

16

Круз больше десяти лет прожил там, где люди пытались сохранить прежнюю жизнь. Налоксон трижды в сутки, и — работают заводы с бардаками, ходит экспресс и «Пан-Американ» летит из пункта А в пункт Б. По крайней мере, так казалось тем, кто установил налоксоновый мир. Впрочем, возможно, они и не были настолько наивны — но лишь пытались выиграть время. Дать лишний год, два, три тем, кто мог бы создать настоящее лекарство.

Налоксон блокирует рецепторы, делает невосприимчивым к эндорфинам — и фальшивым, и настоящим. Идеальное лекарство от счастья. Беда лишь в том, что принимающие его вскоре перестают понимать, зачем им дышать и двигаться.

В налоксоновую жизнь Круз попал на «цессне», перебравшись через границу в ночь на четвертое июля. Произошло это через два с лишним года после неумершего города Манауса и длинной череды разбоев в Венесуэле, Панаме, Гондурасе, Сальвадоре и Мексике. Круз дважды был подстрелен, брал штурмом лайнер, сделался шаманом и троекратным вожаком больших банд. Остатки последней расстрелял сам.

Родных Круз так и не нашел — ни живыми, ни мертвыми. Но нашел «цессну» и бензин. Полетел на северо-восток. Сел на автостраду. Загнал самолет в кусты, а сам побрел в ближайший городок. Там его не арестовали, но попробовали поставить на налоксоновое довольствие. Отказу очень удивились. Но удивление последствий не имело. Налоксоновые люди и без того были заняты по горло волоченьем себя по жизни. Когда заставляешь себя ежеминутно переставлять ноги и поднимать руки, выговаривать слова, дышать, даже ничтожное постороннее дело невыносимо. Но все работало, от почты до канализации. Магазины торговали, покупатели покупали, хотя иногда случалось наоборот, но никто особого внимания не обращал. Главное, жизнь продолжалась по-прежнему. Даже грабители существовали почти прежние, хотя и едва ли могли бы сказать, зачем грабят. Наверное, из общего, разлитого в воздухе убеждения, что все должно быть как раньше.

Катясь неосознанно на север, Круз добрался до университетского города Энн-Арбор в штате Мичиган. Там ему повторно предложили налоксон, удивились отказу, но не выпустили, а под конвоем отправили в университет, где принялись колоть, светить, просвечивать и брать кровь. Круз особо не сопротивлялся. Кормили в университетской клинике хорошо, жилось спокойно и приятно похоже на прежнее бытие, почти растворившееся в Крузовой памяти за выстрелами, свалками костей и джунглями. Круза подолгу расспрашивали, записывали, думали. В результате ничего определенного так и не сказали, но предложили работу по специальности. И потому Круз увидел Второй кризис во всей его красе.